* * * *
Черна и тиха эта ночь.
Я возвращаюсь из очередного похода. Война окончена, и предстоит долгий путь домой. Завтра, груженые богатой добычей верблюды и повозки с ранеными длинной вереницей потянутся из города по пескам, через холмы, а сейчас все отдыхают перед дальней дорогой. Над ночным садом в небе сияет луна, отсвечивая серебром в каждой нити ручья, бегущего к водоему. Меж густой листвы деревьев великолепного сада, окружающего дворец чужого города, ставшего теперь моим, расположились наши шатры. Воины неслышно несут караул, осторожно охраняя тишину в саду. В открытую дверь моего шатра дует прохладный ветерок, убаюкивая, журчит ручей и шелестит листва, черное небо подмигивает множеством глаз. Наспех сооруженное для меня ложе, может уместить пять человек, но я лежу на нем один и, прислушиваясь к заживающим ранам, думаю о тех, кто нашел покой в этой земле и уже никогда не вернется домой.
Поняв, что сон покинул меня надолго, я встал, потянулся и лениво прошелся вокруг шатра. В дальнем конце сада еле поблескивает из-за деревьев огонек костерка: сменившиеся с караула воины жарят мясо. Ветер поднимает в воздух мелкие горящие пылинки, освещая усталые лица. Они почти не разговаривают - каждый думает о своем. И слышится им в шорохе листвы шелест сыпавшихся в медные кувшины самоцветов, и шуршание сдиравшихся со стен чужих дворцов шелковых занавесей….
Хотелось бы усесться рядом с ними на старый ковер, впиться зубами в горячий кусок, отхлебнуть горячей бузы, перекинуться солеными шутками – я по-прежнему считаю себя просто воином. Но: они – называют меня султаном…
«Может найду сон в одной из спален дворца!?» - подумал я и направился туда. Не люблю спать в чужих покоях и в походах всегда ложусь в своем шатре. Дворцовые двери не заперты, внутри горят светильники. Я вошел внутрь. Худенький темнокожий мальчуган кланяясь, спросил чем может быть полезен. Местное наречие звучало грубовато, но смысл был понятен. Я попросил сопроводить меня в спальни, налить вина и разбудить наложниц. Вскоре мальчишка привел шесть девушек - они поили меня вином и услаждали взор танцами. Девушки старались, но побаивались и это все портило. Махнув рукой, я отправил всех прочь, кроме двоих, выделявшихся среди остальных. Они знали свое дело, и затекшее тело ликовало от волшебных рук, втиравших ароматные масла. Боль отступала, хмель дурманил разум и хотелось только одного - покоя. Оставил одну из девушек разделить со мной ложе, а другую отправив прочь, я заснул.
* * * *
Приоткрываю глаза – вокруг еще темно. Светильники не горят – не люблю их запах и копоть. Лучше, когда рассвет сам приходит из ночной тьмы…
Нащупав бедро спящей рядом девушки, спрашиваю: – Выспалась? Хм…. спит крепко…. Дергаю туго завязанный пояс ее шаровар: - Вставай! - Утро идет!
Проснулась сразу, но не откликнулась – обомлела спросонок - лежит, не шевелясь, словно ожидая, что я могу опуститься обратно. Повторяю уже нетерпеливо: - Вставай, вставай…..
Она вскакивает, звеня надетыми с вечера украшениями, подтягивает пояс, и, удивляясь, что он так и остался неразвязанным, вскликивает: - И-и-и?!?!
Нашариваю халат, тороплю ее: - Ступай…. - Поспала, и будет….
Теплая вода из серебряного, скупо украшенного бирюзой старого кувшина, ласково уносит остатки сна. Старый кувшин служит мне долго: он повидал зарево битвы в бескрайних песках пустынь, терпел морозы и метели горных перевалов, удивляясь высоте вершин и чистоте потоков, окунал свои бока в бескрайнюю лазоревую синь моря, меж лениво шевелящихся больших осетров, и нежился в густой тени чужих садов. И всегда он встречает меня по утрам – с тех пор как я, еще молоденький десятник личной стражи прежнего Повелителя, взял его после боя с прилавка, разнесенного в щепки базара далекого пустынного города.
Как же похожа ласковость воды на прикосновения рук и губ еще далекой, но такой желанной моей женщины…. И где же писарь?!
* * * *