Октябрине Петровне повезло – её устроили в областную больницу в отделение абдоминальной хирургии. Вообще-то, ей как медработнику якобы полагалось в серьёзных случаях лечение в областной, но всё-таки приятно, что Венька Кирюшин, новоиспечённый доктор наук по биологии, обеспечил ей по своим профессиональным каналам направление от самого заведующего хирургическим отделением профессора Воробьёва.
Теперь, лежа в палате, когда самое страшное было уже позади, она могла не без удовольствия восстанавливать в памяти, напрягаясь в деталях, обстоятельства болезни, день операции – до и после общего наркоза – и то, что ему предшествовало. Вспоминался шок, который она испытала при первом визите к врачу, у рентгенолога, его безапелляционный приговор: “Прооперируетесь, тогда и придёте продолжать лечение. Не хотите на операцию – дело ваше, умрёте голодной смертью”. Собственная реакция, первая, острая, почти с обидой – не пойду под нож, жить хочу. Потом – участие друзей, многочисленные советы, уговоры. Сумела-таки побороть страхи, прислушаться к чужому мнению, справиться с паникой и растерянностью. Только детей, проживающих в Москве, не хотелось волновать раньше времени, намекала правда, но не названивала, не беспокоила – сами позвонят. Был, что греха таить, момент опасения (лучше вытесним его из памяти): медленно они проникаются серьезностью момента. Хотелось верить, что кто-то из троих – сына, снохи и внучки, – а может, и все вместе, приедут на операцию выхаживать старуху. Но известие об этом они приняли сдержанно, поначалу день-два (ей показалось – долго) не могли принять решение, кому ехать, невестка вообще трубку не брала, всё по параллельному слушала, о чём говорят сын с матерью, вставляя реплики. Пришлось ей прямо сказать: “Разговариваем по поводу операции” в ответ на её странный вопрос: “Операция по поводу чего?” Ещё ждали для окончательного решения возвращения Веньки из Питера, он так и сказал перед командировкой: “Тобочка, я обязательно сделаю тебе направление в областную, но не советую тянуть до осени – сейчас народу мало, потому что в огородах пашут, а вот осенью все запущенные случаи как поступят из районов...”. Наконец, звонок из Москвы, невестка, сама: “Мама, ложись, когда надо, я к тебе приеду”. Чуть не заревела, сумела одно сказать: “Мне бы только увидеть родное лицо, когда глаза открою”. Сентиментальное преувеличение, конечно, в реанимационное отделение после операции никаких родных лиц не допускают. Всё равно приятно – приехала Наташа как раз вовремя, на второй день после операции. Только больную в палату перевели, как они с мужем Октябрины Петровны пришли её навещать.
Зря она, конечно, попросилась после операции обратно в ту же палату. Санитары и старшая сестра пожали плечами и возражать не стали, но разница между пред- и послеоперационными палатами значительная: в одних койки старые, продавленные, в других – современные по конструкции, высокие, с регулировкой высоты и наклона, хотя механизмы иногда подводят – но никакого сравнения с тем старьём. Утешалась тем, что уж очень приветливо встречали её здесь после возвращения. И то сказать, Октябрина Петровна обладала способностью, может быть, даже даром, подкупающе открытого и заинтересованного общения с людьми, поэтому тёплый приём со стороны недавних знакомых был ей обеспечен. А это-то и нужно ей было сейчас больше всего: ну как не поделиться, что смерть откладывается.
Обитателей палаты посетители не баловали: мало к кому из районов приезжали родственники, тем более надолго. На этом фоне ежедневное присутствие Наташи и Григория Павловича привлекало внимание. Родня, да ещё не местная – московская, да ещё невестка – всё-таки не дочь.
На свекровь и правда трудно было поначалу смотреть без слёз. Наташа решила, однако, придержать эмоции. В первый момент нашлась что-то сказать не всерьёз, то ли насчет “откармливания”, то ли насчёт фотографий “до” и “после” того, как она наберёт хоть какой-то вес. Шутка разрядила обстановку, и слезы, которые были близко, не пролились. Фотографии, кстати, потом сделали, когда сын приехал, но и засунули их куда подальше, чтобы не видеть, – зачем?
Дружно они с Григорием Павловичем включились в деятельность под названием “выхаживание”. Куриный бульон, к которому в московской жизни Наташа относилась скептически, а тут решила не спорить, паровые котлеты, жидкий кисель – стандартный набор всякого желудочного больного и в этом сложном послеоперационном случае был назначен врачами буквально со второго дня. Плюс капельница, уколы, что там ещё полагается.
Через три-четыре дня уже привычным стал распорядок: два раза в день – в больницу с едой (двадцать минут от дома до палаты), после первого визита – на рынок или в магазин, затем отдых и обед дома, опять больница, часто вместе с кем-то из знакомых, вечернее приготовление диетической пищи, новости по телевизору – все эти дела не обременительны, когда делаются душа в душу, и никаких других забот больше нет. А их и не было: для Наташи – потому, что она их оставила далеко в Москве, а для Григория Павловича – потому, что он давно никаких забот, радостей, горестей, кроме совместных с Октябриной Петровной, не ведал.
Больница, в свою очередь, давала пищу для наблюдений и впечатлений Наташе. «Совсем другая жизнь», – рассеянно думала она, видя, как в больничном дворе выбивают подушки, одеяла и матрасы, пользуясь сухой летней погодой. Кому-то это, значит, было нужно, кто-то за этим следил. Наташе такие сцены казались неправдоподобными. Санитарные предписания в отделении тоже выполнялись не только по требованию инструкции, но и из общих хозяйских соображений. Неторопливый уклад больничного быта, досужие разговоры, которые всегда ведутся больными в палатах, почему-то нисколько не раздражали приезжую, напротив, легко вписывались в новое для неё состояние духа. А было это состояние – безмятежности, что ли.
«Наталочка, можно обратиться к тебе с просьбочкой, прямо не знаю, как спросить», – приветствовала её как-то соседка по койке справа от нашей больной. – «Мне интимный предмет, презерватив то есть, надо приобрести в аптечном киоске, гинеколог просил. Для обследования, как там оно называется-то: ана... – нет, не вспомню… Ты уж не откажи… вот деньги». То, что больница не располагала таким расходным материалом, никого удивить не могло. После недолгого, но весёлого обсуждения цвета и размера, вызвавшего улыбку даже у лежавшей всегда лицом к стене плохо поправлявшейся больной, имени которой никто не помнил, искомый предмет, две упаковки, был доставлен Наташей без лишних проволочек.
Через день в ответ на неумеренную благодарность пациентки и заинтересованность сотоварищей она спросила: «Скажите лучше, вам было хорошо?» - доверительно.
Понравилась она им, хоть и москвичка.
А уж как Октябрине Петровне было хорошо на душе… Удачно ли проведенная операция, организованное питание, мощная ли мотивация – жить, – всё ли вместе так сложилось, что уже к концу первой недели врачи заговорили о выписке пожилой женщины.
Засыпая теперь дома в своей постели, она вела счет в уме своим достижениям: что нового она уже может есть (это, безусловно, главное для тех, кто понимает), сколько весит, с приятностью вспоминала, кто из друзей и знакомых, в том числе доктор наук В.Кирюшин, её навещал в больнице, кто и почему “отлынил”, через сколько дней идти в областную снимать швы; и как не подвели ее дети, и какая, к счастью, “своя” Наташа. «Как всё-таки хорошо жить», - мелькало в голове перед самым сном.
«Как хорошо всё-таки жить», - думала Наташа под стук колес фирменного поезда, увозившего её все дальше и дальше от больницы, праздности, провинциальной размеренности к прерванной работе, любимому делу, желанным заботам. Нет, она не любила московскую толчею. Просто у неё была своя миссия на этой земле.