По подоконнику разбросаны лепестки бережно засушенных роз, манящих взгляд своей холодной белизной. Тонкие жилки-венки таинственно переплетались рисунком, схожим на узор моих ладоней. Рядом ютились горшки с фикусами и фиалками, упираясь наглыми листьями о дощатый подоконник.
Черно-белый репортаж моей жизни. Клавиша чёрная, клавиша белая, чёрная крышка рояля и белый свет искусства в глаза. За окном чернеет, и фонари подсвечивают первый холодный ветер этой несостоявшейся зимы.
Я медленно проталкиваю ключ в замок и закрываю дверь концертного зала. Мои отдаляющиеся «топ-топ-топ» разносятся по коридору эхом и отбиваются о белые плиты пола, напевая симфонию первых шагов.
Я прощаюсь со светом и иду домой по тьме, наугад встречая взгляды и лужи.
Моя страховка против любви не сработала, и я лечу со скалы вниз, к тихому черно-белому роднику.
Черная капля – это память.
Белая капля – воспоминания.
Яркие витрины, заменяемые детскими рисунками, изуродованы табличками «Закрыто». Фары бьют в глаза белым светом. Я зажмуриваюсь и срываюсь с тротуара в лужу. Неожиданно и холодно. Горькая улыбка.
В твоём городе сухо и темно. Ты сидишь за обеденным столом, неспешно листая учебник или журнал, и лениво зеваешь.
Перед тобой стоит кружка остывшего чая, пугающая своей тусклостью.
Она щебечет что-то и бегает от раковины к плите, и обратно. Твоя сегодняшняя гостья – тоска. Она одета в серые одежды, как смесь черного и белого отношения. Холодного и горячего. Простого и правильного.
Ты дочитываешь страницу, закрываешь что-то печатное, кидаешь его на пол и вздыхаешь.
Тянешь за рукав свою гостью, а та лишь смеётся, и её смех, отбиваясь от персиковых стен, разносится по комнате, вылетает через форточку в людный двор.
А в том дворе гуляют люди-волки, схожие с тобой взглядом. А ведь они, преданные своей пропавшей участи, тоже одиноки.
Мои слова для тебя – узор на стекле,
Моя улыбка – горький апельсин.
Лирика моя – уставший дельфин,
Танцующий вальс в пустоте.