-1-
- Послушай, - обратился ко мне Бадди Бигг, - когда, ты сказал, твой дядя возвращается из Торонто?
- Пятнадцатого, - ответил я, потягиваясь.
- Значит, шестнадцатого ты уже будешь свободен?
- Ну, это еще как сказать. Мой дядюшка любит запрягать людей. Вот возьмет - и пошлет меня куда-нибудь в Колумбию. За 500 баксов.
- И ты за пятьсот баксов где-то в Колумбии проспишь наше дело с твоей девочкой?
- Черт возьми, Бадди, - сказал я. - Если наше дело не выгорит, нас к чертовой матери посадят, а уж моему дядюшке есть на что потратить свои миллионы. Он не станет нас вытаскивать.
Бадди Бигг затянулся и выпустил в потолок струйку дыма.
- Ну и дурак.
- Мой дядя?
- Не. Ты.
- Ну и плевать, - и я тоже затянулся и выпустил струйку дыма, которая обиженно рассеялась.
-2-
Бадди Бигг был крепко сложенным красивым парнем. У него отбоя не было от девиц, чем он охотно пользовался. Мы же, его друзья, втихомолку завидовали ему и в то же время любовались издали, как он идет «на пикник» с самой красивой девушкой нашего городишка.
Мы с Бадди учились в одном колледже, в который он перестал ходить, когда ему исполнилось шестнадцать. Накануне нового учебного года он пришел ко мне домой поздно вечером и сказал, что больше в колледж не пойдет.
- Хватит, - решительно сказал он. - Не пойду больше в эту чертову школу. Мне надоела миссис Хендрикс с ее вечным сюсюканьем и посещениями родителей. С меня хватит.
- А предки? - спросил я.
- А я им ничего не сказал. Говорю только тебе: я решил умотать отсюда.
Он сказал это таким заговорщическим тоном, что я покраснел. Мы сидели в амбаре, нас освещал тусклый свет керосиновой лампы и самокруток, которые мы курили тайком, а у меня возникло чувство, будто я был не рядом со своим ровесником, а с Колумбом, который отправляется на поиски Нового Света.
- Вот так черт, Бадди! - я жутко завидовал ему в этот момент. Мать его была женой сельскохозяйственного рабочего и переехала с мужем сюда в 1934 году. Я не знал, какая она была, когда приехала, но сейчас ей было под пятьдесят, а выглядела она древней старухой. Впрочем, когда я видел ее, мне становилось немного стыдно за себя и своих родителей, потому что мы приехали сюда всего шесть лет назад, и моя мама была изящной, ухоженной женщиной, а мама Бадди рядом с ней выглядела рабочей лошадью. Я стеснялся своей семьи перед семьей лучшего друга. Мать его много болела и много работала, отец много работал и много пил, а в доме, кроме Бадди Бигга, было еще пятеро детей. Понятное дело, Бадди мог уехать и даже не переживать, что кто-то сообщит в полицию, и его станут искать. Вокруг него всегда было столько народа, что ему только и хотелось уехать. Я этого сделать не мог. У своих я был единственным ребенком. Однажды, когда мне было девять лет и мы жили в другом штате, я нечаянно заснул в сарае под грудой сена, а мои родители не догадались меня там поискать и подняли шум. И потом у меня в ушах долго звучал плачущий мамин голос: «Неужели ты хочешь, чтобы я умерла?» Конечно, мамочка, я этого совсем не хотел.
- Куда же ты трогаешь? - спросил я.
- В Калифорнию.
У меня перехватило дыхание. Нам рассказывали в воскресной школе про Каина и Авеля, так вот я, честное слово, был похож на Каина, когда Бадди это выдал. Правда, меня отличала большая любовь к брату своему, возможно, оттого, что он не был мне братом.
- Это же Лос-Анджелес, Голливуд…
- А еще это грандиозная жизнь! Представляешь, у тебя куча денег, красивые девочки, пляж на Гавайях и вилла на Западном побережье. Ты можешь запросто зайти в ювелирную лавку, ткнуть пальцем в витрину и сказать: «Эй, малый, пошевеливайся, дай-ка мне вот это кольцо с брильянтом, у моей мамочки сегодня день рождения, пусть это будет ей подарок от дорогого сына». Ты только представляешь?
Я сидел сгорбившись перед его высокой ладной фигурой и молчал. Бадди нахмурился и прошелся по амбару.
- Э, да ты завидуешь, приятель, - сказал он. - Нехорошо.
Он подошел ко мне сзади и одним ударом выбил из-под меня табурет.
- Не завидуй мне, слышишь, - шипел он, пока я, стиснув зубы, поднимался с пола. - Даже не смей. Ты приехал сюда с Севера, черт тебя возьми. Твой отец работает бухгалтером, мать сидит на почте, ты до сих пор здесь много чего не знаешь, а я тут рос и учился воровать, чтоб была хоть какая-то прибавка к пайку. Мне просто осточертела эта жизнь с папашей и мамой, я эдак сдохну здесь, а еще все эти девчонки висят на шее, Мэгги прожужжала уши: у нее, видите ли, от меня ребенок. С меня хватит.
- У тебя есть деньги? - спросил я, чтобы хоть как-то загладить свою вину за отца-бухгалтера.
- Есть немного. Хватит, чтобы добраться до станции грузовых поездов. А там всегда можно спрятаться между тюками и доехать, куда надо.
- У меня тоже есть немного, - сказал я, выгребая из кармана мелочь. - Здесь как раз один доллар. Возьми, если хочешь.
Было видно, что Бадди борется с собой и даже не хочет брать деньги, но, в конце концов, протянул ладонь, и я высыпал этот доллар ему в пригоршню.
- Спасибо, приятель, - сказал он. И похлопал меня по плечу.
Ночью он уехал.
-3-
Пять лет спустя и я уехал – в Техас, к своему неожиданно объявившемуся дядюшке. Дядя был несметно богат, у него было две скважины, и он, видно, по доброте душевной, вспомнил о своем дальнем родственнике, прозябающем где-то в Луизиане. Родственником, естественно, был мой папа, и дядя объявился неожиданно, - он точно был уверен, что его ждали в нашем доме. Он приехал рано утром в субботу, на голубом автомобиле, блестящем и переливающемся в лучах восходящего солнца. Отец как раз брился в момент, когда дядя вразвалку вошел в дом, стрельнул глазами по маме и мне, прошел в узкую ванную комнату и, наконец найдя там папу, дружески хлопнул его по плечу. От такого приветствия и неожиданности дядюшкиного появления папа резанул себя бритвой и много лет спустя все равно продолжал бы вспоминать дядю, даже если бы никогда больше его не увидел.
Мама разволновалась и стала думать, чего бы добавить к нашему скромному завтраку. Я приткнулся к столу и недоуменно скользил глазами по лицам родителей, периодически ныряя под тюлевую занавеску посмотреть на голубой «роллс-ройс». Наконец, в дверях появился наш папа с полотенцем у лица, а следом за ним в кухню вошел дядюшка. Это был колоритный мужчина лет пятидесяти семи, в синих джинсах, кожаном жилете, клетчатой рубашке и мокасинах. На голове у него была настоящая ковбойская шляпа. Он вообще был похож на настоящего ковбоя, вот только комплекция, - а дядя был весьма упитан, - делала его похожим на шерифа. Его лицо, совершенно гладкое, без морщин и растительности, довершало это сходство с тупыми шерифами из вестернов, которые, только снимая шляпу над убитым благородным ковбоем, способны сказать: «Что ж, Джо, ты был славным малым».
Вот такой человек однажды утром вошел в нашу лачугу, и, посмотрев на него, я неожиданно сгорбился, как тогда, перед Бадди Биггом, и почувствовал то же, что, наверное, чувствовал и Бадди, когда решил «умотать отсюда». Свобода и независимость так и выпирали из дяди, и он уже не мог скрывать своего отвращения к тому месту, где он оказался, к моему папе, к моей маме, а потом его взгляд переместился на меня, и я понял, что он не знает, как поступить со мной: начать презирать или подождать и присмотреться. Мне скоро должно было исполниться двадцать один, но мама болела, и я должен был оставаться дома, хотя мне тоже, как и Бадди, было невыносимо тяжко в четырех стенах нашего домика. Я помогал отцу с его бухгалтерией, помогал маме по дому, и, в общем-то, ничего особенного в себе не обнаруживал и не обещал. Но наш дядюшка,оказывается, собаку съел на таких, как я. Ему ничего не стоило с первого взгляда понять, что я не так бездарен, а даже если и бездарен, то не настолько, чтобы не суметь произвести сносного впечатления. Короче говоря, дядюшка решил за меня взяться.
Меня провожали всем городом. Еще бы - сын приезжих сидел в голубом сверкающем автомобиле, рядом с таким человеком, по одному взгляду на которого сразу становилось понятно, - он велик. Моим родителям он обещал перевезти их в Техас, что он и сделал. Правда, перевез он их не в Техас, а в Арканзас, и тайком от меня, чтобы они не начали меня искать, а я, поддавшись «зову предков», не уехал к ним. Впрочем, мой дядюшка знал наперед, что я сам не поеду ни в Луизиану, ни к своим родителям, где бы они ни жили. В тот момент, когда я, сидя рядом с ним, уезжал в голубом автомобиле в далекий Техас, откуда мне предстояло спустя три года перебраться в Калифорнию, я навсегда порвал со своим прошлым, с Луизианой, с родителями и с Дорси Пик, в которую я успел к тому времени влюбиться. Я смутно понимал тогда, что для меня наступает другая жизнь, которой я всегда хотел, которую ждал и которая сейчас вела меня к себе с помощью дядюшки. Я в последний раз обернулся. Папа с мамой стояли на дороге, плечом к плечу и, по мере того, как автомобиль удалялся, делались все меньше и меньше. Они уже не махали мне, хотя я бы и не увидел, - слишком большую пыль поднимала машина. Но, скорее всего, они не махали мне. Они понимали больше, чем я, и уж конечно знали, что я не вернусь.
-4-
Вы, конечно же, хотите знать, чем я занимался те три года, прежде чем оказался в Калифорнии. Начну с конца. В Калифорнии я оказался по поручению дяди, который решил начать вкладывать деньги в кинематограф. Конечно, в разгар Холодной войны это был сомнительный бизнес, но мой дядюшка всегда чуял, в каком месте водятся деньги, и как их достать. Он назначил меня своим агентом и отправил к давнишнему приятелю, мистеру Гольдштейну. Иоахим Гольдштейн был ортодоксальным евреем и свято чтил субботу. Меня он принял со слабой гримаской, и по всему его облику, и по голосу его я без труда мог понять его мысль: ни я, ни мой дядя ногтя его не стоили.
Однако для того, чтобы дослужиться до поста дядиного поверенного, мне пришлось согнать с себя семь потов. Дома у родителей я был занят с утра до вечера, то перегоняя костяшки счетов, то готовя матери компрессы. Зато у меня были ночи, когда я убегал к развалинам какой-то лачуги, встречался там с Дорси Пик, и мы целовались до утра. Здесь же, в Техасе, я позабыл о том, что такое сон, что такое усталость, нахлынувшая после бессонной ночи, проведенной вместе с любимой девушкой. Я и здесь не спал ночами, но совсем по другой причине. Дядюшка занимался нефтью, но еще он выращивал скакунов на продажу и на родео, и на меня легла обязанность ходить за ними. Так я освоил ремесло конюха. Почти год я спал на конюшне, дыша конским потом и навозом, расчесывая гривы, принимая роды и выпасая дядюшкин табун. Спустя год дядюшка довольно крякнул и произвел меня в нечто среднее между секретарем и камердинером. Теперь я работал в доме, носил чистую белую сорочку, настоящие техасские джинсы и мокасины, но зато я должен был быть наготове, чтобы вынести золу из камина, приготовить обед и сервировать стол, встретить гостей, ответить на телефонные звонки, написать кучу писем, и при этом – не запачкаться. При этом я еще стирал на себя, потому как дяде не приходило в голову сказать прачке, чтобы та забирала и мою одежду. За следующий год, проведенный в этих интеллектуальных занятиях, я научился крахмалить, гладить, в совершенстве освоил искусство сервировки стола и встречи гостей. Я точно мог определить, зачем пришел человек и как с ним нужно себя повести: выпроводить или пригласить войти. Согласитесь, важные качества для мальчишки из какого-то захолустья в Луизиане.
Наконец, на третий год дядюшка с удивлением заметил, что я не слишком-то развит интеллектуально. Он, как ни странно, понимал, что для нормальной жизни в современном мире недостаточно знать только, что первым президентом Америки был Томас Джефферсон. Конечно, я и рассчитывать не мог, что дядя возьмется учить меня языкам или наукам, но все-таки он не поскупился на альбомы по искусству, кое-какие книжки по философии и десяток романов, от которых я окончательно потерял сон. За три года у меня не было девушки, и я ночами бережно перелистывал страницы и упивался красотой Мадонны Литты или формами Венеры Милосской. Я жаждал попасть на картину Брейгеля старшего, чтобы с головой окунуться в дикость разгулявшейся толпы и вместе с ней реветь, орать, прелюбодействовать. Кажется, мне именно хотелось действовать, а не писать по пятнадцать писем в день дядюшкиным друзьям и деловым партнерам. Я опять завидовал Бадди Биггу, который вот нашел в себе силы убежать из дома, сразу в Калифорнию, и именно в тот момент, когда я на карачках выгребаю золу, он, наверное, лежит на пляже на Гавайях, одной рукой обнимает блондинку за попку, а другой держит стакан с коктейлем. Тогда я еще ничего не знал.
-5-
Итак, три года спустя я приехал в Калифорнию к мистеру Иоахиму Гольдштейну представлять дядюшкины интересы на ниве кинематографии. Я был привлекательным молодым человеком, загорелым, мускулистым, у меня были почти белые волосы и голубые глаза. Искушенные близостью Голливуда девушки бросали на меня жадные взгляды, потому что от моей фигуры веяло чем-то звериным, вернее, неотесанным, природным, и они готовы были это оценить. Но я был романтиком в душе, к тому же мистер Гольдштейн оказался не хуже моего дядюшки. Впервые за три года у меня появился распорядок дня, в котором оговаривалось все, включая посещение уборной. Впервые я должен был отчитываться, где я провел ночь и сколько денег истратил за день. Выходить мне разрешалось только до двух часов ночи, после этого я должен был или вернуться домой или ночевать на улице, а утром выдержать допрос самого Гольдштейна. Жизнь моя стала еще хуже, и я не знаю, что бы со мной случилось, если бы однажды дядюшка не разругался с Гольдштейном и не поручил мне самому вести все дела в Калифорнии.
Свободного времени у меня стало больше в два раза, а дядя еще и снабжал меня деньгами, и вскоре я разнуздался. У меня появились подружки, пара приятелей сомнительной наружности, каждый вечер я проводил в баре, а домой приходил под утро. И вот как-то раз, когда я шагал по одной из безлюдных улочек Голливуда и читал разные вывески, мимо меня прошел высокий, красивый парень, в бежевом пыльнике и черной ковбойской шляпе. Я отметил про себя, что он, наверное, актер, и двинулся дальше, как вдруг до меня донесся до боли знакомый голос:
- Дружище! Том! Вот, черт побери, так встреча!
Я обернулся и встал как вкопанный. Передо мной, улыбаясь белоснежной улыбкой, стоял Бадди Бигг.
Он, наверное, еще пару раз повторил «черт побери, вот встреча!», пока обнимал меня, а я стоял в его объятиях, не в силах произнести и слова. Представьте себе, каково мне было: не видеть своего друга восемь лет и неожиданно встретить его посреди столицы мирового кино! Меня словно забросили обратно в Луизиану, в те времена, когда мы с Бадди были лучшими друзьями. Так мы и стояли с ним, и в Голливуд вернулось наше детство.
- Как ты, Том? – спросил меня Бадди, когда мы уже сидели в кафе и пили бренди.
- Ничего, - ответил я, все еще смущенный нашей встречей.
Пришлось рассказать ему о моих университетах. Бадди внимательно слушал, а потом достал и закурил толстую сигару.
- Я всегда знал, что ты тряпка, Том. Удачливый, но тряпка.
Опять это был приговор. Бадди Бигг видел меня насквозь. В душе я боялся встречи с ним, потому что знал сам: я тряпка. Хуже того: я жду. Я жду, и мне не нужно легких побед, за которые получаешь гроши, или кропотливого труда за большой куш. Как выяснилось, мне нужны были проценты, а ради них я был готов спать на конском навозе и постоянно отвечать на телефонные звонки. Я добился своего: дядя считал меня разумным мальчиком и беспрекословно снабжал деньгами.
- А что у тебя? – небрежно спросил я, словно не желая показывать обиду.
Бадди прищурился, но ответил:
- Мать умерла год назад, отец бросил пить и читает Библию, две сестры вышли замуж и уехали в Кентукки, братья заканчивают колледж. Миссис Хендрикс все еще брюзжит.
- А… мои? – спросил я. Не знаю, что я надеялся услышать.
- Ничего не знаю, - Бадди потушил сигару. – Они куда-то уехали, и никто не знает, куда.
Что-то во мне взволновалось, но я не подал виду. Бадди продолжал расспрашивать меня о дяде, о моем бизнесе, о его бизнесе, о наших партнерах, а я покорно все рассказывал, потому что передо мной сидел Бадди, который видел меня насквозь, и которого я все так же боялся и боготворил.
Мы возвращались домой заполночь. Где-то у причала заливался песней проигрыватель, стояла тихая ночь, луна, дрожа, перебегала с волны на волну, и мы шли, не спеша, молча. Неожиданно я подумал, что неплохо было бы спросить и о самом Бадди: где живет, чем занимается. Бадди помрачнел от моего вопроса и отвернулся. Потом он остановился и долго стоял, возможно, надеясь, что я попрощаюсь и уйду, но что на меня нашло, я не знаю: я, словно его тень, навис над своим другом и ждал ответа. Тогда Бадди вздохнул, и повернулся ко мне, и сказал, широко улыбаясь:
- Зарабатываю деньги в одной конторе, Том. Ты ведь делаешь то же самое, не так ли?
- А что за контора, Бадди? Я никому не скажу, правда. – Я выглядел ребенком.
Бадди опять улыбнулся во весь рот и похлопал меня по плечу.
- Ты еще многого не знаешь, Том. Мы снимаем фильмы. И делаем теневой бизнес.
Я присвистнул.
- Уж не грабитель ли ты, Бадди?
- Конечно, Том, - и Бадди изобразил гримасу гангстера. – Мы грабим большие дома больших людей. – Он захохотал. – На самом деле мы работаем мальчиками на побегушках. От меня и моих друзей зависит, найдет человек себе делового партнера, или нет. Вот мой телефон, - и он достал из бумажника маленькую визитку на кремовой бумажке. – Захочешь – звони. Партнерам мы рады. – Повернулся и ушел.
-6-
Мало-помалу я вошел в круг Бадди Бигга. У него было еще семеро парней и одна девушка, длинноногая, с короткой стрижкой, которая ругалась как сапожник, хотя вполне походила на светскую леди. Они собирались по вторникам и четвергам, а в остальное время работали, кто где. Бадди был самым умным во всей нашей компании: читал все подряд и не пропускал ни одного фильма. Он по-прежнему был мечтой всякой девушки, хотя за столько лет я сделался его конкурентом, что он нередко отмечал. К счастью, он не воспринимал меня, как соперника, а не то плохо бы мне пришлось. Та девушка, Кэти, была его подружкой, и он все время поучал ее и запрещал ругаться за столом в ресторане. Кэти мне нравилась, но даже я, грубый и неотесанный по сравнению с Бадди, не хотел, чтобы моя девушка так материлась.
А потом в один солнечный июньский день Любовь вошла в мое сердце в образе сногсшибательной белокурой красавицы, которая появилась из недр машины у одного из кинотеатров. Я увидел только спину, обрамленную кружевом глубокого декольте, юбку с разрезом и восхитительные ноги. Я с зажмуренными глазами мог представить себе ее лицо, но тут она повернулась, и я увидел этот лик ангела, эту Мадонну Литту во плоти, - и участь моя была решена. Все светлое и великое, что мне, возможно, надлежало свершить, потеряло всякий смысл. Я стоял на перекрестке перед статуей Любви, которой была эта прекрасная незнакомка.
Кстати сказать, я и в самом деле стоял на перекрестке, меня даже чуть не сбила машина, но мне было все равно. Я перешел улицу и, переполняемый чувствами, сел на краешек каменной клумбы с розами. Мне было все равно. Я готов был сорвать все эти розы и подарить Ей, этой богине из «кадиллака». И пусть она морщится с отвращением, глядя на вянущие бутоны, пусть она выбросит цветы в урну, - я тотчас подбегу, достану эти розы и буду целовать каждый лепесток, каждый стебель, каждый лист, к которому прикасались ее пальцы. Так я влюбился.
Мне некому было рассказать об этом, кроме Бадди. Только он мог меня понять и хотя бы не сказать, чтобы я выбросил из головы эту чушь. С дядей я поговорить не мог: он уже десять дней, как был в отъезде, - отдыхал с президентом.
Бадди Бигг был великим человеком. Спустя два дня, видя, как я буквально засыхаю от неразделенной страсти, он покачал головой и сказал:
- Поехали, Том, я, кажется, знаю, где найти твою зазнобу.
Я отбивался: «у меня ведь нет смокинга!» Я сомневался: «с чего я ей понравлюсь, это пустая трата денег, Бадди!» Я унижался: «ну, пожалуйста, ну, скажи ей ты, скажи ей обо мне, назначь свидание от моего имени, выдай себя за меня, а я буду смотреть!» Все это длилось до тех пор пока Бадди не приказал мне перестать канючить и не втиснул меня в черный смокинг. Сам он надел сако. Мы встали перед зеркалом. Если бы Бадди взяли сниматься в кино, Богарту пришлось бы туго. А я рядом с ним был похож на ожившего золотого «Оскара». Я окончательно сник.
И мы поехали. Место Бадди выбрал безошибочно: столько публики, все в блестящих платьях с низкими декольте и в смокингах, курят сигары и расточают ароматы, от которых у меня голова шла кругом. От нетерпения и волнения я все-таки принялся время от времени подталкиваить Бадди и шептать ему в ухо: «Она же должна здесь быть, правда? Правда?»
Бадди умел держаться в этом обществе, всех даря своей роскошной улыбкой и умело кланяясь дамам. Я там совершенно никого не знал, и на меня никто не обращал внимания, а она все не появлялась. Меня уже посетила мысль уйти к черту с этого собрания, пусть она там разъезжает в своем автомобиле, как вдруг всё расступилось, и появилась она. Боттичелли, «Рождение Венеры».
Все вокруг застыло в восхищенном оцепенении, наблюдая, как она проходит в своем полупрозрачном платье цвета морской лазури, с сапфировым ожерельем на тонкой длинной шее. Она двигалась медленно, всем широко улыбаясь, точь-в-точь как это делал Бадди, а я стоял с раскрытым ртом и, не мигая, смотрел на нее. Это была она, и Бадди, который только что посоветовал мне закрыть пасть, тихонько присвистнул и сказал вполголоса:
- Ну, ты даешь!
Оказалось, это была дочь самого богатого продюсера в Голливуде, ее звали Эва, ей было двадцать лет, и она еще ни с кем не была обручена, но собиралась ехать в Европу. А она между тем прошла мимо, одарив нас улыбкой и помахав кому-то аккуратными наманикюренными пальчиками. Моя любовь становилась все сильнее от минуты к минуте.
Бадди, наверное, рассуждая по-дружески, не стал пытаться прихлестнуть за моей Венерой. По его совету, я пригласил Эву на танец. Танцевала она прекрасно, мы улыбались друг другу, смеялись, но мне приходилось держаться на расстоянии от нее, - во мне говорила то ли стыдливость, то ли еще что-то, я боялся прижать ее к себе и обнаружить свое чувство. Она догадалась и нарочно натолкнулась спиной на другую пару. Когда я бросился поддержать ее, она прижалась ко мне, словно боясь упасть, но глаза ее округлились вовсе не от страха, а я, перехватив ее взгляд, залился краской. Когда она оставила мне свой телефон, сомнений быть не могло: я тоже ей нравился.
-7-
Именно после этого чуда прижимания к себе Эвы у меня в голове родился дерзкий план. Дело в том, что ее папа хорошо за ней следил: Эву повсюду сопровождали два мощных телохранителя. С одной стороны, это было неплохо и даже вселяло какое-то спокойствие. Я был по-настоящему влюблен, а потому тянул время и не спешил разделить с Эвой запретный плод. Если бы это было единственным моим интересом, ни к чему было бы красть и увозить девушку куда подальше, с глаз долой. Но этот план с похищением созрел в моей голове потому, что, с другой стороны, так продолжаться не могло. Мы оба чувствовали, что нужно как-то избавляться от этих телохранителей, а я уж очень хотел настоящей, всепоглощающей любви, о которой так долго мечтал и которую собирался обрести, увезя Эву в укромное место.
Мы, конечно, с ней встречались украдкой, как раз чтобы обменяться страстным поцелуем и парой нескромных объятий; я делал ей маленькие подарки, но деньги берег на путешествие. Я уже продумывал план: обязательно показать Луизиану, она там никогда не была (хотя вряд ли хотела побывать), свозить на Западное побережье, в Нью-Йорк, в Бостон, а потом отправиться на Гавайи, и там уже я, а не Бадди, буду лежать на песчаном пляже, обнимать за попку Эву, а в другой руке держать стакан с коктейлем. Дядюшкины деньги это позволяли.
Как-то раз она назвала Бадди Бигга занудой. Меня так это окрылило, что и не описать! После этого я признался ей, что больше ни дня без нее не проживу, и сказал, что готов даже похитить ее. Эва оказалась романтичной девушкой: она так воодушевилась, что сама разработала хитроумный план своего похищения, - я не успел даже слово вставить. Это было как бы похищение. На деле она сама прыгала ко мне в машину, и мы уезжали в край моего детства, счастливые и беззаботные.
На мою беду Бадди, охваченный дружеским желанием мне помочь, тоже придумал и даже составил план романтического побега. По его плану мы должны были по-настоящему похитить Эву и увезти на Гавайи, где бы нас уже ждали все наши друзья, включая девушку Бадди. Я отнекивался, о чем вспомнил и рассказал вам в самом начале. Поначалу я думал все ему выложить, чтобы он не беспокоился, но как-то вышло, что Бадди ничего не узнал. Вернее, он узнал на следующий день после нашего отъезда: я послал ему телеграмму из аэропорта. В ответ я получил целый десяток телеграмм от Бадди и одну – от моего дяди, который напоминал мне о моем деле в Колумбии.
Как вытекало из телеграмм Бадди, мое предприятия осложнялось двумя вещами. Первое: отец Эвы и мой дядя были давними друзьями, и дальнейшее пребывание с Эвой за пределами Калифорнии грозило мне потерей личной свободы – в смысле оформления брака. Второе: мой дядя приказал Бадди отправиться на мои поиски, за что Бадди получал от дяди мои пятьсот долларов, которые я должен был получить за работу в Колумбии, плюс расходы на дорогу, увеселения и безбедную жизнь. Бадди спешил мне сказать, что почти согласился, и теперь просил моего согласия, поскольку я был его другом. Я даже не стал писать ответ. От дяди я ожидал, что он может устроить нечто подобное, но не от Бадди. Поэтому ответ я написал дяде. Я думал про себя: «Как ты смеешь, чертов дед, требовать, чтобы я поехал в какую-то Колумбию и разговаривал с этими идиотами, которые величают себя кинопродюсерами, и называл эту прорву «сэр»! Как смеешь ты, старый идиот, требовать, чтобы я закончил свои каникулы на Гавайях, когда это первые каникулы за три года, впервые я могу сказать, что жизнь бьет ключом, - ты поймешь, это как если бы забил нефтяной ключ: я сижу на пляже, с чУдной девушкой в обнимку, и пью коктейли по вечерам. И еще ты теперь смеешь думать, что ради каких-то пятисот долларов в Колумбии я брошу свою Эву». А на листке почтовой бумаги я старательно выводил: «Прошу не беспокоиться. Скоро приеду. Ваш племянник Том». Можете считать, что я просто жалел денег.
-8-
В общем-то, ни в какое путешествие мы с Эвой так и не поехали, но это было и правильно. Мы отправились с ней прямиком на Гавайи, где на маленьком острове посреди безбрежного океана под небом, усыпанном звездами, сверкающими, что бриллианты Де Бирс, на мягком белом песке, овеваемый теплым бризом, я наконец-то познал свою Эву. Что уж скрывать, ни она, ни я не были Адамом и Евой в прямом смысле слова, но какое это имело значение, когда мы потом лежали на этом белом песке, голова Эвы у меня на груди, и смотрели на мерцающие огни морских лайнеров на горизонте. Это было такое счастье, скажу я вам.
Вот это счастье и закончилось одним жарким днем, когда мы сидели на пустынном гавайском пляже и в восхищении уставились на синие воды океана. Эта чудесная девушка только и говорила, что без ума от меня и хочет выйти за меня замуж и стать уважаемой леди. Я слушал с улыбкой, и кивал, и кивал, и прикидывал, что свадьба, наверное, уже готовится, раз я получил столь недвусмысленное письмо от Бадди с пометкой “ACHTUNG”: приятель считал, что меня должна очень беспокоить перспектива потери личной независимости. Но мы, как ни в чём ни бывало, сидели с Эвой на песке, совершенно голые, когда неожиданно услышали за спиной голос. Это был голос моего дяди. «Эй, вы там!» - гаркнул он. Связки у него, несмотря на шестьдесят пять лет, были превосходные, и мы с Эвой подскочили на месте по зову этой Иерихонской трубы.
Дядя оценил наш внешний вид и, засунув руки в карманы, перекатывая сигару во рту, смотрел, как мы в спешке одевались. Вокруг моего дяди толпилась еще куча полицейских, какие-то люди, которых я не знал, и – Бадди.
Из-за спины дяди неожиданно показались две головы: одна в оранжевой панамке, другая – в каких-то чуднЫх завитушках, и я сразу догадался, что это родители Эвы. Я их видел в первый раз. Ее матушка кинулась к своей ненаглядной дочери, стараясь прикрыть обнаженные прелести своим необъятным телом в цветастом шелке, а папаша, стоя за спиной дядюшки, только и делал, что поправлял панамку и вытирал пот с шеи – бедняга не был приспособлен к гавайской погоде.
- Ну, старина, - дядя хлопнул папашу по плечу, - кажется, у деток все как по маслу?
Матушка тут же заверещала, то выступая вперед, как храбрая наседка, то пятясь и вновь заслоняя Эву:
- Ох, дорогой, ты же помнишь, какая чудесная была у нас девочка, как я тебя уговаривала познакомить ее с кем-нибудь из Гарварда, а там, глядишь, на нее мог бы взглянуть и сам президент Соединенных Штатов…
(Значит, я создавал конкуренцию самому президенту! – подумал я).
Мамаша продолжала:
- … но она росла очень резвой девочкой, ее с младых ногтей интриговали бананы и ананасы, а наш папочка еще шутил, что придется отдавать наше сокровище, нашу Эвиту, за орангутанга или еще какую-нибудь обезьяну. И вот! – в ее голосе прозвучало нечеловеческое страдание, - вот, дорогой, до чего ты довел дело своими остротами! – Она забыла о своей обязанности прикрывать Эву и теперь стояла, подобная кандидату в предвыборной гонке, и вдохновенно произносила: - Теперь наша дочка выйдет замуж не просто за обезьяну, а за недотепу из Луизианы, - слышишь, дорогой? – и будет вышивать ползунки для его выводка! Ты доволен той участью, которую уготовил своей дочери? – Папа что-то мычал и вытирал пот. – Ну тогда вот я пойду до конца и отстою нашу девочку, чего бы мне то ни стоило! – И так закончила свою речь, вновь загородив Эву от глаз репортерских.
Папаша произнес что-то по поводу нефти и киноиндустрии, но мамочка ему даже договорить не дала.
-Нефть иссякает, несчастный! В кино разврат! Неужели ты позволишь, чтобы твоя дочь жила на такие деньги!
Все вокруг, похоже, думали, какой политический талант пропадает под метрами цветастого шелка.
Неожиданно в разговор вмешался дядя. Он аккуратно и точно наносил удары по мамочке, и я про себя радовался, что не был на ее месте. Он почти по дням раскладывал историю создания продюсерского дома, чуть ли не в лицах рассказывая всем, а прежде всего репортерам, о том, что именно мамаша сжила со свету Эвиного дедушку и присвоила семье его состояние, на которое потом они и смогли открыть контору. Мамаша пыталась протестовать, но была вынуждена сдаться на милость победителя. Она понурила голову и спросила у Эвы, даже не поворачиваясь к нам лицом:
-Эва?
-Да, мамочка, да, он самый лучший из всех, кто у меня был!
Это бесстыдное признание в давно утраченном целомудрии повергло матушку в шок, а отец глупо захихикал. Матушка устало взглянула на него, и вздохнула, и ничего не сказала.
Свадьба была назначена через три недели.
-9-
Что еще я могу сказать? Вот история того, как я жил до женитьбы, и мне больше решительно нечего рассказать, кроме того, как я живу теперь, когда женился.
За две недели до нашего бракосочетания дядя привез моих родителей. Мама постарела, хотя выглядела неплохо, у отца появился животик. Они жили в Арканзасе, имели ранчо и ферму, мама шила по вечерам, а папа выпивал кружку пива в клубе с друзьями. Две недели прошли в вечерах воспоминаний, слезах и стаканчиках «за встречу». Мой папа, выпив четвертый стакан пива, принимался рассказывать, как в его времена про таких везунчиков, как я, говорили, что у них в кармане солнце.
Наше бракосочетание было разрекламировано и обставлено по последнему слову техники и моды. Фейерверки, знаменитости и их двойники, ковбои, комики, модели и порнозвезды, политики и журналисты, фотовспышки, люди с камерами, - и все это на закрытом пляже на Гавайях. Я одел белый смокинг и выглядел вполне приличным деревенским парнем на светском рауте, а Эва украсила белое прозрачное платье павлиньими перьями. На голове у нее была шляпка а-ля Грета Гарбо: это очень шло к ее белокурым волосам.
После свадьбы мы уехали на подаренную мне дядей виллу на Западном побережье. Мои родители уехали обратно в Арканзас.
Бадди, за успешное выполнение моей сделки в Колумбии, стал работать на дядю и параллельно теперь снимается в кино. Кажется, его ждет большое будущее. Кажется, он расстался со своей девушкой. Кажется, он встречается с известной актрисой, которая ради него собирается развестись с мужем. Кажется, я безвозвратно потерял своего лучшего друга детства.
Наша с Эвой жизнь приятна и размеренна. Мы до половины ночи занимаемся любовью, потом до половины дня спим, потом купаемся, потом она читает женские журналы, а я звоню и говорю с деловыми партнерами, потом у нас вечеринка в клубе, а если такой нет, то мы остаемся дома, запираемся в ванной и курим травку. Потом мы опять занимаемся любовью, опять спим, купаемся, и так далее, изо дня в день. Я думаю, что на ближайшие несколько лет нам хватит и этого, - того, что называется светским образом жизни. Мы отличаемся от людей со стажем лишь тем, что ночуем и выполняем супружеские обязанности в одной постели. Пока в нас есть еще что-то звериное, неотесанное. Когда нам это надоест, и мы заведем кого-нибудь на стороне, мы окончательно уподобимся ближним своим.
Да, на днях в гостях у кого-то я встретил Бадди Бигга. Он был в фиалковом костюме-тройке, с легкой щетиной на лице. Меня он не узнал. Я тоже сделал вид.
16 августа 2001 г. – 22 января 2002 г.
©Julie Delvaux