Почему, из года в год, из века в век (ибо на улице уже XXI-й и второй век моей жизни!), если мне сниться МОЙ ДОМ, то это обязательно наша маленькая 16-ти метровая комната в старой квартире на Михайловском переулке, во втором этаже 6-ти этажного флигеля, что во дворе? Флигель этот не меньше, чем старый особняк, под тем же номером. Старая советская «воронья слободка», в которой количество жильцов периодически варьировалось от 16 до 22 человек, в зависимости от того, кого вселяли «в отдельные» комнаты или выселяли, когда естественным образом семья разрасталась. И, порой, если глава семьи был какой-то советской “шишкой”, семью эту переселяли в другие, улучшенные условия, выделяя две комнаты или, что было совершенно из ряда вон выходящим, – отдельные квартиры! А в освобожденную комнату вновь вселяли новую “счастливую” семью, состоящую из двух-трех человек… Популярная в моем детстве игра в 15, только на бытовом уровне. Как много зависело от выигрыша в этой игре!
Превосходная старинная шестикомнатная квартира с потолками 4,20 м., с великолепными паркетными полами, прекрасными огромными окнами и широченными мраморными подоконниками, некогда заменявшими нам, детям, столы для наших послевоенных детских игр, на которых разыгрывались всевозможные «кукольные» спектакли. Когда мы вырастали, эти подоконники порой становились нашими письменными столами при отсутствии оных, либо подставками для наших первых магнитофонов, направленных своими динамиками во двор, оглушающими всех и вся во дворе «Ландышами», Элвисом Пресли или очередными буги-вуги. Двор этот был огромным почти что колодцем, открытым по сторонам, благодаря соседству с небольшими одно- и двухэтажными домишками, и ограниченный деревянными сараями-гаражами, ощетинившимися огромными ржавыми гвоздями, торчавшими наружу своими остриями, словно острые клыки хищника. Те, кто наспех сооружал эти сараи после войны от радости и счастья представившейся возможности, навряд ли думали о нас, детях, которые будут здесь играть в жмурки, сыщика-разбойника и прочие детские игры, практически напрочь забытые современными детьми с их компьютерными “стрелялками”. Эти горе-строители, похоже, вообще не думали. В несметных закоулках этого двора, которые мы называли “маленькими двориками”, образованных этими сараями и стенами старого доходного дома в плане в виде перевернутой буквы “П” с “крылышками”, родители выбивали новые (чаще, старые) ковры, коврики, перины, одеяла и подушки, сушили белье, цепляя веревки за эти гвозди. Мы же натыкались на эти ужасные ржавые плотницкие гвоздища лбами, ранили себе ноги, дырявили ладошки, “тракаясь” за себя “и за того парня”: - Тра-та-та за себя!!! Или -Тра-та-та за Колю (Таню, Сашу, и т.д.)! – звучало по-летнему во дворе с утра и до ночи. Обдирали спины и лопатки, забираясь на крыши этих сооружений. Назавтра, перевязанная и перебинтованная, порой, с опухшими ободранными руками, детвора начинала опять всю эту одуренную детскую беготню, с драками, потасовками, обидами, ссорами. Но никогда, никогда наши родители не принимали участия в наших «разборках»! Никогда ни один папа и ни одна мама не “беседовали” с виновниками всех этих драк, ссор, ран и ссадин! Разбирались сами либо с помощью таких же, как мы, силачей, наших закадычных друзей….
Мой отец, 21-летний боевой офицер (!), прошедший три с лишним года боев на различных фронтах страны, въехал в эту квартиру, как я уже сказала, в одну 16-ти метровую комнатенку, которую он выбрал сам в 43-м году после освобождения Киева от немцев. Остальные, большие комнаты, были уже заняты теми, кто проживал в них во время оккупации.
Папа знал эту квартиру, все ее закоулки как свои пять пальцев, потому что прожил в ней практически всю свою довоенную жизнь. Дед мой по отцовской линии занимал ее вначале со всей огромной семьей (8 человек: дед с бабушкой, четверо детей и двое престарелых бабушкиных родителей), а потом и с семьей бабушкиной сестры, состоящей из 4-х человек. В квартире было две взрослые спальни, две детские и одна огромная приблизительно 36 квадратных метров общая столовая.
Потом, когда начались “уплотнения” пришлось отдать три комнаты новым соседям. Въехало две семьи, которые заняли две маленькие смежные комнатенки – одна семья, и одну большую, окнами в верхний двор, – вторая семья. Люди оказались на столько приятными и интеллигентными, все семьи так подружились, что уже после войны, когда эти люди ходили к нам в гости, я была полностью уверена, что они наши дальние родственники!
Такое в прошлые годы часто случалось, хотя ничего страшней не могла придумать советская власть, как эти так называемые коммуналки, хорошие хозяйские или доходные квартиры, отданные в пользование нескольким семьям, с одной ванной комнатой и одним туалетом на все три-пять-семь и более семей! В ванных комнатах, туалетах, кухнях лампочки зажигались по количеству присутствующих в удобствах и на кухне представителей семей. Если кто-то норовил не включить у себя в комнате свет, надеясь таким образом сэкономить за счет соседа, он был моментально наказан, так как оказавшийся козлом отпущения сосед не хотел мириться с такой ситуацией, сразу же мчался восвояси и торжествующе выключал свет!
После уплотнения прадедушку и прабабушку отселили в снятую комнату на Дмитровской, одной из папиных сестер пришлось перебраться спать в столовую, куда выставили два дивана. На втором через некоторое время поселилась молодая пара: только что женившийся брат с молодой женой, оба студенты медицинского института, будущие военные хирурги, прошедшие всю войну в военных госпиталях, до самого Берлина ….
И через эту прекрасную столовую, которая теперь уже превратилась в спальню, по ночам проходили соседи, спешившие в туалет, или в маленькую ванную комнату, которую потом перенесли на территорию кухни, отгородив от нее несколько квадратных метров для удобств и ванной комнаты. В окно этой кухни попал первый осколок бомбы, разорвавшейся во дворе 22 июня 1941 года, рано утром, когда моя будущая бабушка собиралась что-то стряпать по поводу собственного дня рождения….
Впоследствии вышеупомянутая столовая была дважды перегорожена гипсокартонными перегородками на “большой коридор и маленький коридорчик”, образуя непонятной конфигурации, то ли 5-ти, то ли 6-ти угольную комнату, правда, с балконом. В комнате этой были слышны все маломальские шорохи за ее стенами, самые тихие шаги соседей, иногда пытавшихся подслушать разговоры жильцов комнаты (доносительство процветало махровым “красным” цветом!), либо потрескивание половиц паркета под ногами сладострастно вслушивающихся в ритмично поскрипывающие пружины старых панцирных сеток металлических кроватей с четырьмя никелированными шишечками по углам ….
Квартира, где в “большом коридоре” висели еще довоенные гимнастические кольца, привлекавшие к нам в квартиру детвору со двора (шутка ли: настоящие гимнастические кольца в обыкновенной коммуналке!) и моих спортивных подруг и одноклассников, кольца, на которых папа и его старшие братья выделывали всяческие невероятные гимнастические фигуры…. сегодня эти кольца валяются где-то на антресолях в квартире моей сестры, а крюки от них так и остались торчать в виде петель в потолке коридора трехкомнатной “хрущевки”, “совмещающемся с полом”.
Эта квартира, перестроенная и перепланированная на две двухкомнатные клетушки, но с высокими потолками (сознание архитекторов, делавших эту перепланировку так и осталось сознанием людей, выросших либо в коммуналке, либо в бараке, трудно было, беднягам в 70-ые годы представить, что кто-то, кроме генералов и вершителей судеб, может жить в 5-ти- 6-ти комнатных квартирах, иметь несколько спален, кабинет, и пр. пр.!), так вот, эта квартира сниться мне по несколько раз в году как воплощение моего самого теплого, самого родного, милого моему сердцу родового гнезда, в дубовый пол которого, его трещинки елочкой между паркетинами я вросла всеми своими корнями, проросла сквозь него в балки, срослась всем своим остовом, костями, хребтом и ребрами с его стенами, перекрытиями, лестницами, мраморными полами парадных, лестничных клеток, деревянными перилами, отполированными сотнями тысяч прикосновений, среди них несколькими тысячами и моих, витыми чугунными решетками в виде греческого меандра, несущих в себе энергию этих прикосновений….
Снова и снова я вижу во снах своих родных – отца, мать, дедушку, бабушек (второй дед жил и умер во Львове и практически не ассоциируется у меня с этим домом, хотя и бывал в нем), младшего папиного брата, которых уже никого нет в живых, соседей и друзей, многих из которых уже тоже нет в живых, а многие живут так далеко, что до них не доехать поездом, а только доплыть теплоходом по морям и океанам или долететь самолетом через горные хребты, песчаные пустыни, безлюдные долины, поверх и над огромными ночными городами-мегаполисами и малюсенькими городишками, которые есть только на каких-то невообразимых картах мира.
Где вы, друзья моего детства, саши и лены, кати и яныки, тани, вали, раи, риты, алики, толики, владики, люды, вики? Помните ли вы наш ДОМ, стоящий в самом центре матери городов русских, на высоченном холме, с крыш которого открывался вид на все улицы, площади и скверы древнего и безумно красивого города, в те годы лежавшего еще куда ни кинь взгляд в развалинах, но постепенно отстраивающегося?….
Уже тогда, мы, дети где-то подспудно, ощущали, что дома, которые возводились там, внизу, на площади и на Крещатике, за ростом которых мы легко могли наблюдать с наших окон и балконов, с трудом вписывались в стилистику уцелевших домов. Мы тогда еще не знали, что жители Варшавы уже по крупицам, по довоенным фотографиям и открыткам восстанавливали свой старый город, “stare miasto”. “Отцам” нашего города, прибывшим в послевоенный Киев Бог весть откуда, было невдомек, что это не сгоревшее село, колхоз или свиноферма, не разбомбленный заштатный городишко, который, кстати, тоже имеет право на свою древнюю историю, а древний, неповторимый, веками возводившийся город, облик которого обдумывали и проектировали древние зодчие, выдающиеся, известные и совершенно позабытые архитекторы 19-ого – 20-ого веков.
Невдомек им было, что эти особняки, красивейшие здания, стояли рядом с такими же, или даже более красивыми строениями. На их возведение и оформление было потрачено столько сил, интеллектуальной и созидательной энергии, что этим манкуртам не затратить до скончания их века, сколь долго бы они ни корпели над своими убогими “проектами”. Ибо Всевышний, возможно, и наградил их неким аппаратом для мыслительной деятельности, но уж точно никак не знанием зодчества и градостроительства. Или они просто не для этого были созданы? Да, зодчие больше кого бы то ни было наделены Господом разумом созидания. Этими же руководила леность мысли и всепоглощающее невежество. И на месте прекрасных полуразрушенных или разрушенных домов вырастали плоды “творчества” невежд, профанов или тщеславных дураков, стремившихся угодить такому же невежественному начальству.
Если в довоенном Харькове, Киеве, Мариуполе или Чернигове еще возводились интересные здания в стиле “советского конструктивизма”, потому что их авторы все еще имели знания или получили образование из рук старых мастеров, то этому поколению, похоже, даже не приходило в голову, что то, что они возводят, только уродует древний город.
И вот на наших глазах сносились полуразрушенные войной красивые строения, а вдоль улиц, без учета так называемой “красной линии” строились то ли изразцовые печки, что на Крещатике, то ли то, что не имеет никакого определения. “Хрущевками” это нечто зовется в народе.
И вот однажды, в конце 60-х годов прошлого столетия в одну из таких “хрущевок”, в “крайню хату на селі” и переехала наша семья…. Я не могу сказать, что мы были несчастливы. Чего это стоило моей маме, простой копировщице, “получить” трехкомнатную квартиру на четверых, причем дети были однополыми! О, по великим советским законам нам полагалось не более 2-х комнат! Это не важно, что мне уже шел 22-й год, и мне самой уже была нужна отдельная квартира. Закон был строг и никаких поблажек, никому … или почти никому…. Нам еще повезло, что за маму вступились соратники моего дедушки, старого большевика, который умер к этому времени во Львове, в своей 160-ти метровой квартире: во-первых, у мамы уже два раза отбирали ордер на получение квартиры, причем, один раз нам чуть не дали квартиру чуть в стороне от исторического центра – у Золотых ворот, в двух минутах ходьбы от дома, где мама жила до войны, и где все еще проживала бабушка со вторым мужем, которого мы все равно звали дедом, и со второй дочкой и ее семьей…. Дом этот был еще не “хрущевка”, но уже далеко не сталинский “конструктивизм” или украинский “модерн”. Но все равно, не на выселках, а в любимом нами центре, зеленом и тихом, в отличии от центра Москвы, Питера или даже Харькова….
Я прожила в той “хрущевке” с родителями, а потом, с родителями и уже своей семьей почти 25 лет! Я была там счастлива и несчастлива: в той квартире я любила и теряла тех, кого любила; из той квартиры ушли в бесконечность оба моих родителя. Но там я вышла замуж, там было проведено много чудесных часов с моими друзьями, в ту квартиру я внесла из роддома двоих своих дочерей, там они выросли. Но в жизнь они вышли из другой квартиры. А это уже отдельный рассказ….
В снах своих я по-прежнему живу в той своей квартире детства. Там смеются и плачут мои родные, туда я вхожу со своими детьми и друзьями, там я ЖИВУ….
----------
Фото: наша дворовая команда. Высше всех забралась девочка Катя, моя защитница, с перебинтованной рукой, проколотой теми жуткими гвоздями... Я с "дурацким" бантом на голове.