В любимом кресле с чашкой кофе я беспечно рассматривал с головокружительной высоты своего положения сверкающий в утренних лучах Хьюстон.
Голос Саманты из селектора прервал мою утреннюю идиллию.
- Извините шеф, но тут с утра пораньше вам названивает редактор журнала "New Yorker".
- Хорошо, соедините – вздохнул я, и развернувшись в кресле поднял трубку.
- Да Стив, я слушаю.
- Доброе утро Мистер Твистер! Как поживаете?
Сэр, пожалуйста поймите меня, я не хочу вас торопить, но мы в безвыходной ситуации. Мы зарезервировали место в июльском номере, уже дали анонс и теперь очень на вас рассчитываем.
- Ну хорошо, договорились - ответил я - не стану больше тянуть, обещаю найти время и до конца недели написать, хотя я так и не уверен, будет ли интересен вашим подписчикам мой рассказ.
- О, не скромничайте! Нет сомнений, что номер с вашим текстом станет бестселлером. Я позвоню вам в понедельник. Заранее благодарю и всего наилучшего.
По правде говоря, история моя и впрямь незаурядная.
Как же мне начать, с какого момента? Ну, пожалуй, начну с того, как я, молоденький выпускник Московской сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева, тогда еще никакой не мистер Твистер, а просто Стасик Крутилин, получил распределение "в глубинку".
Шло лето 1967-го года, "лето любви", как его назвали в эфемерном Сан Франциско, а у нас было лето решающего года восьмой пятилетки.
По всей стране уже была развернута отчаянная битва за урожай, колхозы вступали друг с другом в социалистические соревнования, хлеборобы брали повышенные обязательства, со всех концов страны наперебой летели в центры сводки о надоях. В Москве же тем временем жизнь текла своим обычным порядком, размеренная жизнь пролетарской столицы с легким буржуазным налетом.
С тех пор как в девять лет я остался без родителей, мы жили вдвоем с тётей Зиной в роскошной квартире в высотке на Котельнической набережной, доставшейся ей от покойного мужа-генерала. Жили мы безбедно и дружно, тетка меня любила и баловала насколько ей это позволяла персональная пенсия от министерства обороны. Я никогда не чувствовал себя обездоленным сиротой, за что я по сей день вспоминаю о тёте Зине с большим теплом. Она заботилась обо мне как мать. Помню, как она проверяла мои уроки, ходила на родительские собрания, доставала дефицитную одежду в «Детском Мире» через свою подругу тётю Раю, даже однажды умудрилась отправить меня на лето в Крым, в пионерский лагерь Артек, что было доступно только избранным.
И вот милый сердцу этап моей жизни, называемый детством, как-то вдруг закончился с получением того самого «распределения» - листа гадкой серой бумаги с фиолетовой печатью.
Помню, как вернувшись в тот день из райкома комсомола, я стоял у раскрытого окна своей комнаты и рассеяно смотрел на реку и на в полнеба закат над Замоскворечьем. Было как-то не по-московски тихо, умиротворённо. Я остро чувствовал неотвратимость наступающих перемен. Тщетно пытался представить свою будущую взрослую жизнь в каком-то неведомом колхозе, вдали от родного города.
Вскоре настал день, когда тетя Зина тайком утирая слёзы собрала меня в дорогу, а друзья устроили мне роскошные проводы в кафе "Лира".
Вот значит одним прекрасным августовским утром я на прощанье оглядел комнату, в которой прошли мои лучшие годы и в которую мне уже никогда не суждено было возвратиться, обнял тётку, подхватил в обе руки чемодан и магнитофон "Комета", и вышел.
Три дня я отрешенно пялился на завораживающие своим однообразием виды за окном и занимался самовнушением, повторяя как мантру, что это всё же не тюрьма, что я буду ходить там на охоту и на рыбалку, что совсем скоро я вернусь домой, в нашу высотку…
Я проклинал мстительного декана Нила Серафимовича, который не простил мне дерзкого ухаживания за своей племянницей и лично приложил руку к выбору места моей практики.
Трое суток в поезде, затем несколько часов рейсовым автобусом до Сосновки, где меня дожидался пыльный «Газик» из лесничества. По мере приближения к пункту назначения мой накаченный оптимизм понемногу развеивался, а когда я наконец-то добрался до места, то он уже окончательно сменился зелёной тоской.
Пунктом моего назначения был колхоз "Стога", что в посёлке Чапаевка, Утопинского района, Алапаевской области. Поселок Чапаевка, бывшая деревня Соколовка, был так безнадежно затерян в сибирских глубинах, что даже советская власть добралась до него с двадцатилетним опозданием. От ближайшего оплота цивилизации, города Утопинска, Соколовку отделяла сотня верст непроходимых болот и лесов.
Обнаружили Соколовку случайно, незадолго перед войной. Начальник областного НКВД облетал на аэроплане свои владения в поиске подходящего места для постройки нового концлагеря и очень удивился, увидев с высоты птичьего полета не обозначенный на карте населенный пункт – пару дюжин крытых соломой покосившихся избушек.
Вскоре в деревню нагрянул комиссар с конным отрядом красноармейцев создавать колхоз. Чекист собирал людей и со знанием дела рассказывал об объединении земельных наделов и средств производства. Народ в Соколовке не был готов к таким радикальным переменам, реагировал по-сибирски неторопливо. Точнее они вообще не понимали, чего от них хотят. В конце концов чекисту надоело проводить разъяснительную работу, он, как водится, показательно расстрелял двоих наиболее непонятливых. Затем переименовал собственной властью Соколовку в Чапаевку, повелел заменить портреты царя на доставленные из центра фотографии Сталина, наскоро назначил председателя и убыл восвояси.
А чапаевцы продолжили жить своей прежней жизнью, только теперь им приходилось еще бесплатно отправлять в райцентр мешки с зерном для какой-то там Страны Советов, которую они крыли матом никого не стесняясь. В те годы, когда миллионы людей под конвоем отправлялись на лесоповал, или просто бесследно исчезали всего лишь за косой взгляд на портрет Вождя, чапаевцы расплачивались за свободу несколькими мешками ржи и картошки.
Потом началась Великая Отечественная война, и о Чапаевке снова на время забыли.
Настоящие перемены в этом средневеково-феодальном селении начались в конце сороковых, когда КБ Лавочкина понадобился секретный полигон для испытаний реактивного истребителя, и выбор места пал на Чапаевку.
Деревня располагалась на небольшой равнине, затерянной среди бескрайних зауральских косогоров. Любой иностранный шпион, если ему даже и удалось бы сюда добраться, не смог бы не привлечь к себе внимания - идеальное место для секретного аэродрома.
Заключенные в рекордные сроки проложили дорогу, связавшую Чапаевку с райцентром, построили взлетную полосу, ангар, казарму, кирпичную двухэтажку для комсостава, провели в поселок электричество и телефон.
Уже все было готово для начала испытательных полетов, но по каким-то причинам полигон так и не понадобился. Поговаривали, что кому-то из начальства показалось, что аэродром будет уязвим вдали от золотого кольца ПВО.
Зато колхозу достались невиданные блага цивилизации - электричество и телефон. Ангар постепенно превратился в амбар, контрольная вышка в силосную башню, жилая двухэтажка - в правление и клуб, в казарме устроили тёплый коровник, и потек по новой дороге из "Стогов" в закрома родины хилый урожай.
И так, в правлении колхоза "Стога" меня встретил председатель Кузьмич.
Забрав у меня направление и толком не разобравшись кто я и зачем прибыл, он что-то сказал какому-то здоровенному детине по имени Колян. Тот сходу подхватил мою «Комету», и я побрел за ним через всю деревню к «важне» - вросшей в землю избе на околице.
В моем новом жилище не было ничего, кроме замызганной печки, грубо сколоченного стола и двух колченогих табуреток. Сырость, вонь, жуки какие-то. Раньше здесь жила некая Анфиса – знахарка и автор рецепта знаменитого на всю область елового самогона. Бабка померла, на ее жилплощадь наследников не нашлось, и избу держали как дом для приезжих.
Для меня, молодого человека из столицы, обстановка была удручающей. Даже хуже, чем я предполагал. Приятным сюрпризом и единственным утешением оказалось лишь то, что к моей хижине было подведено электричество, и я мог включать кипятильник и свою «Комету». Долгими одинокими вечерами музыка напоминала мне о доме, и я всякий раз хвалил себя за то, что не поленился привести с собой этот тяжеленный магнитофон, оказавшийся связующим звеном между моей теперешней и прежней жизнью. Вот только плёнок нужно было захватить побольше.
Так потекла моя ссылка. Я целыми днями просиживал в правлении, сочинял заявки на комбикорма, отвечал на редкие телефонные звонки и много читал. Там же меня кормили завтраком, обедом и ужином.
Надо сказать, что агрономом на самом деле я был неважным, вообще никаким. Надо было где-нибудь учиться, и я пошел в Тимирязевку, потому что больше никуда мне было не поступить.
С Коляном мы со временем подружились, ну, насколько это было возможно. Он оказался хоть и дремучим, но неплохим парнем, добрым, отзывчивым. Даже врожденный алкоголизм его не портил. Выпив литр самогона, он не орал бессмысленным болваном, не учинял мордобои, а мирно засыпал с улыбкой на устах.
Работал Колян в колхозе механизатором. У него была невеста Клава, угрюмая мордастая девица с маленькими глазками, местный ветеринар-самоучка.
Телевидения в Чапаевке не знали. По вечерам мы ходили в клуб или сидели в моем чулане и крутили Битлов, которые на удивление очень понравились Коляну. Иногда ходили рыбачить на Ведьмины омуты или в лес по грибы да ягоды. Нигде дальше Утопинска Колян в свой жизни не бывал, поэтому с большим интересом выслушивал мои рассказы о Москве, Ленинграде и болгарском городе Варна, где мне в студенческие годы посчастливилось побывать по турпутевке «Спутник».
Ну Бог с ним, с Коляном. У меня появился еще один приятель - Егор Ефимыч, по прозвищу "Борода". Был он намного старше меня, лет пятидесяти. Бывший политзаключенный, бывший доцент, тоже бывший москвич, проживавший в Чапаевке на вольном поселении и работавший механиком.
Я в шутку стал называть его Фиделем за внешнее сходство с кубинским лидером, и он не возражал.
Чапаевцы почитали Егора Ефимыча деревенским сумасшедшим. Он и вправду бывал странноват. Случалось, какой-нибудь мальчонка подбежит к нему на улице и спросит, как ученого человека: “Дядя Жора, а с какой скоростью кошка бегает?” Тогда Фидель опускал ладонь мальчишке на голову, обращал мечтательный взор куда-то в небо, и глубокомысленно отвечал: “кошка, мальчик, бегает со скоростью молнии...” Детворя со смехом разбегалась, взрослые крутили пальцем у виска, и Фидель продолжал свой путь с эдакой едва уловимой снисходительной улыбкой.
С первой минуты нашего знакомства я почувствовал, что этот человек далеко не так прост, а вскоре мне пришлось в том удостовериться.
У Ефимыча имелась "Спидола". Он ловил по ночам на коротких волнах "вражеские голоса", а днем часами просиживая со мной в правлении устраивал мне политинформации. Мы беседовали о жизни, о политике, о происходящих в мире событиях. Мне с ним было интересно, он был единственным человеком в этой глуши, с которым мы могли найти хоть какие-то общие темы для разговора.
В общем, жизнь вошла в какое-никакое русло, так бы наверно могли и пройти все два года моей ссылки, и я вернулся бы в Москву, если бы не один удивительный случай, повлекший за собой целую цепь событий...
Произошло это в середине октября. Я как всегда просиживал штаны в конторе, сидел за председательским столом и разгадывал кроссворд в старой газете. Вдруг тишину разорвал телефонный звонок. Кузьмич был в поле, и я, как обычно в его отсутствие, снял трубку: – Агроном Крутилин у аппарата!
Сквозь шипение и треск послышался встревоженный голос областного парторга Тыкина:
- Председателя!
- Он в поле, но я могу принять телефонограмму.
- Какую, твою мать, грамму! Слушай внимательно! Беги в поле, срочно найди Кузьмича, скажи, что к вам летит самолет с японцами.
Я подумал, что мне послышалось нечто очень странное и переспросил – вы сказали самолет с японцами, я правильно понял?
- Московский рейс. У них что-то с мотором, они собираются садиться на ваш аэродром. Вынужденная посадка, понял? Поднимайте людей, чтоб на полосе ничего не валялось, чтоб скотины никакой там даже близко не было. У вас есть пол часа, уже даже меньше, если что не так, я вас всех лично пересажаю за саботаж! Это, мать вашу, не просто люди, а Японцы! Всё, бегом выполнять, я лично к вам выезжаю!
Тыкин явно не шутил, да он просто не умел этого делать, и я тут же помчался в поле, соображая на бегу как лучше сказать про летящих к нам японцев, чтобы Кузьмич побыстрее понял, проникся, а не обматерил меня легкомысленно. Завидев бегущего сломя голову человека, неторопливые сибирские колхозники занервничали, побросали свои дела и настороженно потянулись мне на встречу - уж не война ли снова? С десяток мужиков сгрудились вокруг меня, а я не в силах перевести дух, только отчаянно махал рукой в сторону взлетной полосы.
Кузьмич, перехватив мой перепуганный взгляд удивительно быстро оценил ситуацию, догадался, что происходящее не похоже на пьяную выходку и что всем надо зачем-то быть на полосе. Мы побежали прямо по пашне к аэродрому, а я на бегу еще и добавлял туману, выкрикивая: “Японцы... самолет... полосу очистить... Тыкин... пересажает всех!”
Взлетная полоса на мой взгляд выглядела на удивление сносно, и казалась вполне пригодной для приема лайнера. Конечно по краям она заросла бурьяном, который кое-где пробивался и в стыках плит, боковые и осевые огни, естественно, не работали, точнее сказать никто просто не знал как они включаются, в самом торце виднелись козлы и кучка дров, но в целом нормально, подходяще для аварийной посадки.
Ещё не отдышавшись Кузьмич взглянул на меня исподлобья, и присвистывая лёгкими спросил: “Ну и чо? Чо тама, а?”
Остальные колхозники тоже угрюмо-вопросительно уставились на меня, и в этот момент вдалеке послышался гул моторов.
Где-то над лесом, в прозрачном осеннем небе на малой высоте показалась сверкающая на солнце точка.
- Это к нам! Председатель, мужики, сейчас всё сами увидите, только с полосы поскорей сойдите. Самолёт садиться будет!
Точка быстро росла, уже стали видны очертания самолета, потом стало заметно, что два из четырех пропеллеров не крутятся. Машина солидно проплыла над коровником, взвизгнув колесами коснулась бетона, трясясь прогрохотала мимо нас и замерла в конце полосы. Мы кинулись к самолету, к которому уже начал со всех сторон подтягиваться местный люд.
Надо бы тут уточнить, что большинство жителей "Стогов" что-то когда-то слышали о "летающих машинах", но видеть их до этого момента им не доводилось. Только в виде невнятной точки высоко в небе.
Самолет был огромный, красивый, белоснежный с синей надписью Аэрофлот. От двигателей все еще пыхало жаром, на крыльях и брюхе сверкали мигалки, а во всех иллюминаторах виднелись встревоженные узкоглазые лица. И тишина...
Наконец-то раскрылась дверь, на пороге показался летчик в красивой синей форме, белоснежной рубашке и фуражке с золотыми крылышками. Он брезгливо посмотрел вниз, потом обвел недобрым взглядом собравшихся колхозников и крикнул: “Че стоим, мать вашу! Подавайте трап, папуасы!” От его слов со всех собравшихся сразу же сошло оцепенение.
- "Наши!" "Наши!" - одобрительно загудела толпа.
- Колян - позвал Кузьмич - давай бегом на хоздвор, лестницу тащите!
Народ все прибывал. Казалось, что уже вся Чапаевка собралась на аэродроме.
Наконец последний иностранный пассажир был благополучно снят с борта. Колхозники взяли невиданных пришельцев в кольцо и беззастенчиво разглядывали. Бабы цокали языками, пробуя на ощупь ткани, из которых были пошиты яркие куртки японок. Мужики жестами предлагали японцам выпить елового самогону за дружбу между народами.
Вид у японцев сначала был затравленный. Они переговаривались шёпотом, жались к самолету и опасливо озирались по сторонам. Потом поняли, что народ вокруг них хоть и дикий, но не агрессивный, понемногу начали осваиваться, приходить в себя, стали прохаживаться группками по полю, улыбались колхозникам и фотографировались.
Кузмич пытался навести порядок: - Бабы, ну-кась отойдите отседа, уведите пацанов от ераплана. Ну, неча тута торчать, ну-кась вертайтесь на работу!
Расходиться никто не желал, пока уже ближе к вечеру в поле не показался обкомовский "Уазик", за которым, в клубах пыли переваливались с боку на бок два автобуса. Багаж выгрузили, пассажиров и экипаж отправили, а к ночи прибыл военный грузовик с солдатами, караулить самолет.
Солдаты жили в армейской палатке, разбитой у самого объекта. Они круглые сутки, посменно, ходили с автоматами вокруг самолета, отгоняли коз и мальчишек. Каждый день к ним приезжала полевая кухня, но, когда начались первые снегопады, добираться до Чапаевки стало затруднительно даже на вездеходе, и солдат забрали в часть. Занесенный снегом самолет остался без присмотра, но и интерес местного населения к нему к тому времени уже иссяк. Самолет Ил-18 постепенно утратил статус достопримечательности и сделался частью пейзажа деревни Чапаевка.
Пришла зима, и деревня впала в спячку. И без того немногословные и дремучие Чапаевцы с наступлением холодов окончательно осоловели. Выбираясь из своих изб в сельпо или в правление, они двигались как в замедленном кино, и речь их больше походила на полусонное мычание.
Делать мне стало совсем нечего. Сидеть каждый вечер одному в занесенной по крышу снегом избе было невыносимо, а выйти было некуда. Да и страшновато было выходить, говорили, что в районе медведь шатун пошаливал.
Днем я торчал в правлении, там было хотя бы тепло. Свою "Комету" я тоже перенес в контору. Всю привезенную с собой музыку я выучил буквально наизусть, а новой взять было негде.
Колян обычно спал тут же, на лавке, благоухая едким хвойным запахом елового самогона. В коровнике, где он в зимний период следил за доильным аппаратом, было холодно. Колян приходил туда утром, задавал скотине корма и шел ко мне в контору греться. У него всегда был с собой литр самогона. Он обязательно сначала предлагал его мне, я отказывался, тогда он быстро выпивал все сам, и под свою любимую "Yesterday" засыпал до самой вечерней дойки. Почти каждый день ко мне заходил Егор Ефимыч посидеть, поговорить. Он много знал обо всем на свете, с ним было интересно общаться, но все чаще он переводил разговор на непривычные для меня антисоветские темы.
- Оглянись вокруг, Стасик - говорил мне он - нормальному человеку не место в этой стране. Мы живем как нищие, безропотные рабы! Бесклассовое общество, равенство, свобода слова? Как же, держи карман!
Ефимыч повышал голос, пытаясь перекричать богатырский храп Коляна, тогда я прикладывал к губам палец указывая на стену, за которой чутко дремал изможденный думами о яровых и озимых Кузьмич.
Многого из того, о чем говорил Ефимыч я не понимал, но сама тема меня тревожила. Самой большой моей мечтой тогда было побывать за границей, своими глазами посмотреть на то, как там загнивает капитализм. Мне ужасно хотелось побродить по Ливерпулю или Гамбургу. Сидя в занесенной вьюгой сибирской глуши, я с вожделением представлял себя идущим в новых американских джинсах в толпе таких же как я молодых, ярких и свободных людей на концерт Битлов где-нибудь в Калифорнии. И я прекрасно осознавал, что всё это было не более реально, чем полет на Альфу Центавра, но все равно от этих грёз на душе становилось теплее. Видимо где-то на уровне подсознания во мне брезжила надежда когда-нибудь, каким-нибудь невероятным способом все же очутиться на том самом таинственном "западе”. На любом, хоть в Финляндии, хоть на денёк. Надо сказать, что все мои мысленные путешествия непременно заканчивались возвращением домой, в Москву, которую я любил больше всего на свете и мне страшно было даже подумать о том, что Родину можно покинуть навсегда…
Во время одной из наших встреч я заметил, что Фидель чем-то взволнован. Он как-то невпопад отвечал на мои вопросы, шарил по комнате взглядом, теребил свою бороду, как будто пытался преодолеть какое-то сомнение, потом вдруг уставился мне прямо в глаза и задал совершенно неожиданный вопрос: - Стасик, я могу доверять тебе? Поклянись, что ты не чекист!
- Конечно - ответил я. Ну какой же я чекист, посмотри на меня.
- Тогда слушай, я хочу улететь за границу, навсегда - прошептал Ефимыч
- Как это? Когда?
- Весной, или летом, как получится. Хочешь со мной? Мне одному, боюсь, не справиться.
- Но как улететь? Кто нас отпустит-то? - Не понимал я.
- Ты что, тупой? На самолете улететь, на нашем.
Тут-то до меня наконец дошло. Меня аж пот пробил от этой неожиданной мысли.
В самом деле, у нас в поле ржавеет настоящий самолет!
- А кто за руль-то сядет? Где мы возьмем хотя бы одного пилота? Ты что, летчик что ли? - спросил я растерянно.
- Нет, не летчик, но я когда-то работал на авиаремонтном заводе. Мне приходилось участвовать в испытательных полетах и кое-чему я научился, а этот самолет - ерунда, не на много сложнее автомобиля. Но это не главное, никакой риск меня не остановит. Я хочу улететь из этой проклятой страны даже при минимальных шансах приземлиться живым.
- А куда ты лететь-то собрался, Фидель?
Ефимыч ещё понизил голос. - В Англии у меня есть один старинный приятель, коллега, профессор Хогвардского университета. Он давно ждет меня и в любой момент готов предоставить мне должность завлабараторией.
- Ну а я куда же?
- О тебе я тоже подумал. Я устрою тебя на службу в русский отдел Би Би Си, будешь по радио клеветать на нашу советскую родину. У меня там тоже есть кое-какие зацепки. Так что наша задача просто долететь до Англии, или хотя бы до ФРГ. Несколько часов полета и мы в другом мире, только и всего. Ну, что скажешь? - Просто долететь…
Сказанное Фиделем меня совершенно потрясло. Я не стал отвечать сразу, мне было необходимо время, чтобы до конца осознать и переварить услышанное.
Всю следующую ночь я не мог заснуть, ежился на чуть теплой печи, дров мне выдавали совсем мало, и думал.
Дерзкий план, даже слишком, тем более для меня, довольно-таки комнатного существа, никогда в жизни не рисковавшего ничем серьезным. Однако, сама идея и кажущаяся легкость её осуществления меня будоражили - вот она, реальная возможность прогуляться по Ливерпулю и Гамбургу. Вот они, сверкающие рекламой неведомой Кока-Колы города, побывать в которых иным путем у меня нет ни малейшего шанса... не было шанса... Но и рисковать жизнью во имя этой возможности тоже не очень-то хотелось. Мне было страшно думать о побеге, да ещё и на неисправном самолете, с Ефимычем за штурвалом, под перекрестным зенитным обстрелом.
С другой стороны, что у меня за жизнь такая, чтобы так уж за неё цепляться? Ну, допустим, закончится моя ссылка, ну, вернусь я в Москву, и что потом? Какие перспективы в Москве у агронома? Устроюсь, если повезет, куда-нибудь в ботанический сад или в какой-нибудь НИИ. Буду влачить существование на нищенскую зарплату, никогда не увижу Лондона и до самой смерти буду с горечью вспоминать свой упущенный шанс. Зато, если каким-то чудом нам все же удастся перелететь через железный занавес, то я спущусь по трапу уже в другом мире, ярком и манящем. Тогда начнется моя вторая жизнь, мало кому доводится прожить две совершенно непохожие одна на другую жизни. Я окажусь среди новых, пока непонятных мне людей, разговаривающих на языке Битлов. Я тоже выучу Английский, я стану таким же как они, одним из них, свободным и счастливым иностранцем… Я буду чувствовать себя героем, человеком, совершившим поступок, проделавшим нечто фантастически трудное и опасное. Несколько часов полета, только и всего - эта фраза, брошенная Ефимычем продолжала крутиться в моей голове.
Рано утром, еще затемно, насилу выбравшись из занесенной за ночь снегом избы я побрел к Ефимычу. Я определился.
Ночью того же дня мы договорились пойти и осмотреть самолет. Метель улеглась. Было светло от полной луны, холодно и тихо. Ни в едином окошке не было света, Чапаевка крепко спала. Лестницу Ефимыч припрятал неподалеку в ангаре. С трудом отодрав примерзшую рукоятку, Ефимыч открыл дверь и вкарабкался внутрь, следом поднялся и я. Включив фонарики, мы направились в кабину, дверь в которую была распахнута настежь. Мы вошли в тесное помещение, в лучах фонарей засверкали стекла приборов, бессчетные датчики, циферблаты, рычаги и переключатели, от количества которых мне стало ещё страшней и наш план мне снова показался тяжелым бредом.
Ефимыч с умным видом принялся шелестеть какими-то журналами и картами, а я смотрел как завороженный на приборные панели, рычаги, штурвалы. Только тогда я уже реально осознал всю серьезность поступка, на который решился.
Пока Ефимыч возился в кабине, я решил пройтись по салону. Я никогда еще не был в самолете, и любопытство временно пересилило волнение. В конце салона я забрел в тесное помещение похожее на кухню. Полная луна сквозь иллюминатор достаточно хорошо освещала какие-то красивые иностранные коробочки и цветные целлофановые упаковки, разбросанные на никелированном столике. Я еще немного осмотрелся, почти полностью успокоился, выключил фонарик. Хотя я и не пьющий, но в тот момент мне нестерпимо захотелось глотком водки закрепить это ощущение отступающего стресса. Я машинально запустил руку в одну из картонных коробок, и как по щучьему велению нащупал в ней груду каких-то стекляшек, при рассмотрении оказавшимися крохотными бутылочками коньяка. Я принялся зачем-то набивать карманы ватника смешными бутылочками, но тут раздался голос Фиделя: - "Где ты там? Мародёрствуешь? Всё, уходим". Назавтра Фидель как обычно появился в конторе. Колян уже храпел на лавке. Ефимыч огляделся, вытащил из-за пазухи какую-то книжку и положил ее передо мной на стол.
- Я только на минуту, некогда, надо бежать, там в сельпо круглые батарейки привезли для "Спидолы". Держи вот, прихватил вчера в кабине книжицу, которую тебе придется выучить наизусть.
Свободного времени у меня было предостаточно, и как только он ушел я с интересом принялся за чтение. Книга называлась "Инструкция по лётной эксплуатации самолета ИЛ-18 Д". Она была довольно толстой, больше трехсот страниц. Первые пару раз я прочел ее быстро, по диагонали, не поняв и не запомнив практически ничего. Особенно меня раздражали описания матчасти, типа: - "...крыло выполнено по кессонной схеме с тремя лонжеронами в центроплане и двумя лонжеронами на отъемных консолях..." Конечно же я понимал, что от того, насколько хорошо я усвою практический материал может зависеть наша с Фиделем жизнь. Я вовсе не испытывал иллюзий по поводу его летных навыков.
Я настойчиво продолжал перечитывать книгу снова и снова, и уже недели через три, как мне показалось, до меня стало доходить в общем виде таинство воздухоплавания, а вместе с этим ещё больше усилилось понимание обреченности нашего мероприятия.
Шло время, зима подходила к концу. Я постепенно стал все реже задумываться о нашем с Бородой дерзком замысле, как-то успокоился. Да и сам он стал редко захаживать в контору, а когда появлялся, то избегал заводить разговор на эту тему. Мне началось казаться, что Фидель и сам уже отказался от своего замысла. Взвесил всё и понял, что задуманное им предприятие на самом деле в чистом виде самоубийство. Решил, наверное, всё-таки не брать такого греха на душу.
Как-то в конце марта почтальон Рая принесла в правление "Молнию" из Москвы. Кузьмич как обычно отсутствовал, был где-то на хоздворе, и мне пришлось расписаться в получении. Из любопытства я прочел текст: - "воскр встречайте механиков москвы зпт ремонта самолета тчк".
Это известие почему-то ненашутку встревожило меня, и я уйдя пораньше с работы поспешил к Ефимычу, рассказал ему о телеграмме. Фидель тоже занервничал. Почему-то он был совершенно уверен в том, что самолет этот в Москве давно уже списали и забыли, а тут эта телеграмма. Он приказал мне быть в полной готовности и в любой момент ждать его сигнала к началу операции «Свобода». Напрасно я надеялся, что он оставил свою затею.
Через два дня на утопинском вертолете прибыли механики. Потом появился заправщик, чудом дошедший своим ходом из райцентра. Трое суток механики возились с самолетом, включали и выключали двигатели, оглашая при этом сонные окрестности неслыханной силы ревом.
Когда они отбыли восвояси, в контору перед самым закрытием заглянул Ефимыч и кивком головы заговорчески пригласил меня выйти на улицу.
- Все Стасик, больше нельзя тянуть. Хорошо конечно, что самолет нам отремонтировали, но теперь они обязательно пришлют пилотов и заберут его. Кузьмич с комбайнерами уже и полосу почти расчистил от снега, видимо ему на этот счет был звонок из райкома. Короче говоря - пришло наше время, завтра рано утром, до рассвета, мы должны улететь, всё. Вид у меня наверно был очень растерянный, поэтому Ефимыч на всякий случай спросил: - "Надеюсь, ты не передумал?".
Да, я передумал! Я уже никуда не хотел улетать, мне больше не хотелось ни в Гамбург и ни в Ливерпуль, мне было очень страшно, но я решительно ответил: - Завтра летим!
Собраться мне было не сложно. Я с вечера закинул в чемодан свои столичные брюки с туфлями, куртку, несколько старых фотографий и паспорт.
Заснуть той ночью я даже и не пытался. Я лежал одетый на остывающей печке и под тусклый свет лучины в который уж раз перечитывал отмеченные мною страницы из руководства по эксплуатации ИЛ-18. В голову назойливо лезла мысль о том, где я буду в это же время ровно через сутки, завтра вечером. В Лондоне, в подвалах КГБ на Лубянке или меня вообще уже не будет на этом свете? Я изо всех сил старался разгонять эти мысли и сконцентрироваться на чтении, но ничего не получалось.
Было еще совсем темно, когда в полной тишине вдруг послышалось хлюпанье шагов Ефимыча.
Он вошел в валенках с калошами, телогрейке, борода клочьями и с котомкой на плече, он был похож на беглого каторжника.
- Доброе утро, диссидент. Готов? Нам пора в Англию, идем.
- Да что же ты так прямо с порога-то, зайди, давай хоть присядем на дорожку.
Мы присели на лавку, Фидель нетерпеливо встал первым, неожиданно для меня перекрестился, и мы вышли в темное промозглое утро. По иронии судьбы это было утро первого апреля, дня дураков.
Минут через десять мы подошли к аэродрому. Фидель побежал в амбар за лестницей, а я стоял и разглядывал огромную тушу железной птицы, мистически белеющую на фоне черного леса. Ефимыч подошел ко мне сзади, и тоже уставился на самолет: - твою мать… Кажется, что в этот момент до нас одновременно дошло, что самолет хоть стоит в самом начале полосы, но мордой в поле. Как мы могли всё это время не заметить, но подумать об этом?
Своими силами нам конечно же его было не развернуть.
- К Коляну, бегом - скомандовал Фидель.
Мы отчаянно барабанили в окна и дверь Колькиного дома. Перепуганная мамаша наконец-то впустила нас внутрь. Колян дрых, благоухая хвоей и нам пришлось поливать его мордищу ледяной водой из кувшина, чтобы он хотя бы частично проснулся. Потом, кое-как сообща втиснув его в одежду, мы впопыхах вытолкали ничего не соображающего Коляна во двор и подвели к трактору.
- Давай, Колян, заводи! Срочная работа. Нужно самолет развернуть, Кузьмич приказал. - Соврал Фидель.
Ещё не проснувшийся Колян все же завел свой ужасный "Кировец" и медленно поехал к самолету. В предрассветной тишине гадкий треск и лязганье трактора казались ужасающе громкими. Колян остановил трактор под носовой частью самолета. В тусклом свете грязных фар мы втроем кое-как закрепили на передней стойке трос, и Колян начал свой маневр. У него получилось мастерски развернуть самолет практически на месте, как будто он всю жизнь самолеты разворачивал. Одно слово - самородок!
Когда мы отцепились от трактора и Ефимыч начал торопливо прилаживать к двери лестницу, Колян кажется всё понял, догадался о нашем плане.
Глаза его будто бы засветились, лицо оживилось, казалось, он вот-вот скажет что-то важное, но как обычно, он не смог найти нужных слов и вновь сник.
- Ну, счaстливо вам, робяты - буркнул он, и сутулясь полез назад в кабину трактора.
- Подожди, Колян - позвал я его - Спасибо тебе, Колян, не поминай лихом. Да, в конторе стоит моя "Комета", так ты возьми её себе на память.
Мы неуклюже обнялись на прощание, и его трактор пополз по клеклому снегу назад, в прошлое, а я вскарабкался в самолет, отбросил лестницу, и запер дверь сверяясь с нарисованной на ней инструкцией.
На ватных ногах я вошел в кабину. Фидель уже скинул свою телогрейку и занял левое командирское кресло. Он сразу же запустил ВСУ, и теперь растерянно шарил глазами по приборной панели, нервно барабанил пальцами по штурвалу и, казалось, не мог сообразить что же делать дальше. А мой страх вдруг наоборот как будто улетучился, и на замену ему пришел некий кураж. Меня снедало лишь одно огромное желание, чтобы весь этот бредовый сон поскорей уже хоть как-нибудь закончился. Не было больше сил тянуть и медлить, я жаждал действия.
Начинало светать.
- Давай Ефимыч, взлетай, скоро доярки на работу пойдут - с трудом унимая дрожь сказал я нарочито спокойным голосом, но он так и продолжал сосредоточенно щурясь разглядывать надписи под рычагами и кнопками. - Ага! - наконец-то отозвался он. - Вот оно, обогрев кабины. Теперь будем устанавливать давление.
Егорыч включил обогрев и вновь углубился в созерцание чек листов и приборов, как будто у нас сейчас было на это время.
Я уже понял, что Фидель тот еще летчик, и пора начинать действовать самому. Я устроился в кресле справа, на всякий случай положил себе на коленки руководство открытое на параграфе "Контрольный перечень операций перед взлетом", который и так помнил почти наизусть, включил генератор и топливные насосы.
Потом я поочередно запустил все четыре двигателя, подождал пока обороты стабилизировались на 20-ти процентах и погасла лампа стартера. Моторы размеренно гудели. От этого гула сейчас проснется вся деревня. Обезумевший Кузьмич наверняка уже ломится по сугробам на звук, не соображая, что происходит.
Все, отступать поздно, теперь только вперед. Вот он тот самый миг, вот она эта черта, которая будет разделять всю мою жизнь на до и после.
Моя домашняя работа всё же возымела результат. Я почти сразу находил в кабине всё что искал и старался шаг за шагом выполнять на практике вызубренную инструкцию.
Я включил фары, увеличил обороты двигателей до 30 процентов, убедился, что лампа генератора погасла, установил закрылки на 32 градуса и как можно плавней двинул разом все четыре заиндевевших рычага управления двигателями вперед до упора, до взлётного режима.
От того как оглушительно громко взревели моторы мне на миг опять сделалось жутко, но я снова нашел в себе силы собраться.
Так, теперь надо снять стояночный тормоз… Самолет, набычившись и словно наливаясь кровью, вдруг сорвался с места, и отчаянно дребезжа всеми внутренностями начал быстро набирать скорость по вдруг как бы накренившейся бетонке. Спину вдавило в кресло, а стыки между плитами все быстрее мелькали в дрожащем свете фар, все сильнее делалась вибрация. Не в силах перевести взгляд с полосы на спидометр я, перекрывая нарастающий шум в кабине, заорал Ефимычу:
- Скорость!
- А?
- Скорость!
- Что скорость?
- Идиот! - не удержался я. - Какая скорость?
Уже стал виден конец полосы. Скорость видимо была уже велика, и во всяком случае прекращать разбег и тормозить было уже поздно, теперь можно было только вверх. Я каким-то нутром почувствовал, что что машина уже сама рвется в небо, надо лишь потянуть на себя штурвал, лишь потянуть...
Слава Богу Фидель сумел распознать мое оцепенение, и в последний момент сам потянул на себя штурвал.
Самолет взмыл в воздух, едва не задев колесами крышу коровника. Я успел увидеть промелькнувший слева темный силуэт силосной башни, замелькавшие под нами верхушки сосен, и тут же все исчезло в висящих над самой землей облаках.
Тут уж начался настоящий ад! Лучи света выхватывали несущиеся с бешенной скоростью навстречу серые клочья тумана. Машину начало трясти, подбрасывать как на кочках, и мне казалось, что мы не летим, а то ли мчимся вслепую вверх тормашками по колхозному полю, то ли набираем высоту, то ли проваливаемся в бездну. Страх совершенно парализовал меня, и я был не в силах сделать хоть что-нибудь.
В тот момент Ефимыч снова оказался на высоте. “Принимаю управление” - торжественно объявил он. Он убрал шасси, потом сверил со шпаргалкой скорость, перевел двигатели в номинальный режим, прибрал немного закрылки, и теперь вцепившись в штурвал напряженно всматривался в лобовое стекло, как будто силился разглядеть дорогу в окутавшей нас непроглядной черноте. Он был целеустремлен и страшен в тусклом свете приборной панели.
Так прошло несколько минут или полчаса, не могу сказать, но окутывавшая нас пелена стала казаться уже не такой плотной и темной, за окнами начало понемногу светлеть, и вдруг мы пробили облака и вырвались на свет.
У меня перехватило дыхание, и мой ужас моментально сменился неописуемым восторгом. Прямо в глаза ударили лучи восходящего солнца. Над нами открылась густая синева, в которой всё еще виднелись звезды, а внизу в рассветных лучах клубились нежно-розовые облака. Те самые, которые еще минуту назад казались исчадьем ада.
Я никогда еще не видел такой неземной красоты. Сразу же на душе стало тепло и спокойно, и блаженная улыбка сама собой нарисовалась на моей физиономии. Казалось, что только что покинутая нами сонная дремучая Чапаевка осталась где-то в другом измерении, на другой планете.
На Ефимыча тоже можно было заглядеться. В каких-то немыслимых парусиновых штанах, исподняя рубаха то ли с больничными, то ли с тюремными штампами, руки все в наколках и бородища эта дикая. Типичный злодей. Если он в таком виде выйдет в Лондоне из самолета, то английские солдаты чего доброго застрелят его с перепугу.
- Где у тебя Солнце, Стас! - командный голос Фиделя прервал мои мысли и возвратил к реальности.
- Что? - не понял я.
- Ты в школе учился? Если мы собрались лететь на Запад, Солнце должно быть у нас сзади, а не слепить прямо в морду!
Действительно, надо было как-то разворачивать самолет в обратную сторону. Припомнив нужный раздел инструкции, я начал медленно разворачиваться. Правда поначалу я все же перепутал педали руля направления и самолет очень страшно будто бы заскользил вбок, но я, удивляясь самому себе, быстро понял в чем дело и машина одобрительно вильнув задом накренилась в нужную сторону.
Наконец-то компас показывал нужное направление, а Фидель принялся осваивать автопилот.
- Все, кажется работает. Высота 7000, скорость 650, направление юго-запад.
- А почему не просто Запад? - поинтересовался я.
- Лондон не Сибирь. - Резонно возразил Ефимыч. - Там даже зимой люди гуляют без головных уборов, потому, что он гораздо южнее.
После этого он взялся за радио, и через несколько минут из громкоговорителя послышались переговоры двух авиадиспетчеров.
- Котовка, ну что, вы уже видите его?
- Да, только что появился.
- Не знаю, сообщать в центр или еще раз попробовать связаться. Попробуйте вы, может получится.
- Хорошо, Цурюпинск. Объект уже в нашей зоне.
Фидель надел наушники, нажал кнопку связи и неестественно расслабленным тоном заговорил в микрофон:
- Цурюпинск, доброе утро. Я борт 7325. У меня молодой радист на борту, забыл перейти с частоты старта, поэтому не слышали вас.
- Борт 7325, какой у вас тип?
- Ил-18 Д
- Вы что, дополнительный? Почему нет заявки на проводку?
- Да, дополнительный рейс на Москву из Нижневартовска.
- Хорошо, я сообщу о вас по маршруту. Займите эшелон 240, курс 280. Счастливого пути.
- Вас понял Цурюпинск, выполняю 240-280, спасибо.
Фидель еще раз реабилитировался в моих глазах. Здорово он с ними разобрался, четко и по-деловому. Теперь на какое-то время мы легализовались в небе, но скорей всего очень ненадолго. Какое-то время мы оба молча смотрели вдаль на удивительно красивое светлеющее небо и торжественно проплывающие под нами облака.
- Я отлучусь, а ты поглядывай на приборы и ничего не трогай.
Ефимыч подхватил свой вещмешок и вышел из кабины.
Чапаевцы наверняка уже обнаружили пропажу своей главной достопримечательности вместе с двумя колхозниками. Егорыч должно быть сейчас названивает в райком, разыскивает парторга. Тыкин доложит в обком, оттуда сообщат в крайком, так и дойдет сигнал до ЦК Партии. В Москве поначалу посчитают все это первоапрельским розыгрышем, но, в конце концов, на всякий пожарный, прикажут какому-нибудь генералу ПВО найти и уничтожить объект. Шутить там не любят и не умеют. Только бы наша крылатая машина смогла опередить ту, бюрократическую. Давай "Ил", вывози родимый, лети. Эх, жаль, что это не реактивный Ту-104!
Мои мысли прервало внезапно ожившее радио. Монотонный голос прочел сводку погоды в какой-то междуреченской зоне, а потом другой, бодрый голос произнес: - Борт 7325, ответьте Междуреченску.
Я побоялся сам ответить. Надеялся, что Ефимиыч вот-вот вернется, но его как назло всё не было.
- Борт 7325, вы слышите? Вызывает Междуреченск?
Пришлось взять микрофон, и, стараясь звучать как можно более уверенно я ответил:
- Я борт 7325, радист-стажер, слушаю вас внимательно.
- 7325, куда это вас сносит? Не отклоняйтесь от курса. Погода на трассе хорошая до самой Москвы.
- Вас понял, хорошая погода.
- Вот и вернитесь на курс 280, эшелон прежний. И передайте привет Заволжску. Конец связи.
- Непременно передам. - Сказал я и, облегченно вздохнув, выключил микрофон.
Ефимыча не было уже не менее получаса. Я начинал волноваться, не случилось ли с ним чего.
Вдруг в кабину вошел незнакомый человек в наглаженных черных брюках, лакированных туфлях и белой рубашке. На гладко выбритом лице незнакомца сияла улыбка. - Ну что, Стасик, по пятьдесят грамм за мягкую посадку? - Сказал незнакомец голосом Ефимыча и протянул мне крохотную бутылочку армянского коньяка.
- Фидель! Это ты? Я чуть в окно не выпрыгнул от испуга! Я подумал, что это уже пришли нас с тобой брать.
Мы рассмеялись, чокнулись и выпили коньяк. Потом из котомки Ефимыча появился сверток с печеной картошкой с десятком вареных яиц. Обед прошел в непринужденной, легкой атмосфере, как на пикнике в Малаховке.
После обеда Ефимыч занялся навигацией. Он вертел в руках карту, заглядывал в окно, где в просветах между облаками лежала бескрайняя белая равнина, перерезанная сверкающими на солнце ленточками рек.
- Мы сейчас должно быть уже где-нибудь под Липецком. - Сказал Ефимыч. Нам бы только Минск проскочить, а дальше уже все как по маслу. Поляки нас не тронут, немцы тем более. Авось прорвемся. Как только перелетим через Ла-Манш, снизимся, увидим Лондон, его нельзя не заметить, а где-нибудь рядом наверно будет аэропорт. Будем талдычить на аварийной частоте "SOS", глядишь, и не станут сбивать нас англичане. Сядем, никуда мы не денемся.
Фраза про поляков для меня прозвучала как-то неубедительно.
- Ефимыч, спросил я - ты думаешь, что поляки такие же разгильдяи как наши? Они же полностью подчинены Москве, и наверняка тамошние вояки будут стараться выслужится перед хозяевами. А что если они нас заподозрят, и где-нибудь над Познанью пошлют за нами истребители? Как ты считаешь, пока они скомандуют, пока взлетят, мы успеем перелететь через германскую границу? С какой скоростью летают "Миги"?
Ефимыч вдруг как-то нехорошо нахмурился, закатил глаза к потолку, положил мне руку на плечо и начал пафосным тоном: - "Миги", Стасик, летают со скоростью молнии. Эфемерные идеи, преследовавшие пытливые умы авангарда прогрессивной части средней полосы…
- Нет, только не сейчас! Прекрати, я серьезно!
- А если серьезно, Стасик, то никакие истребители за нами посылать не станут, а пошлют всего лишь одну ракету типа земля-воздух.
Кабину заливал яркий солнечный свет, монотонно гудели двигатели, тянуло в сон, как часто бывает после нервного истощения. Сквозь полузакрытые веки я долго наблюдал за тем, как Ефимыч тщетно возился с радаром, заглядывал в него, чесал затылок, пожимал плечами. Потом он смотрел то в окно, то на карту, подкручивал что-то на панели автопилота, опять пожимал плечами. Прекратив наконец попытки привязаться к местности Ефимыч отвалился в кресле и, кажется, тоже готов был задремать.
- Ты из Англии пошли своему декану открытку. - Заговорил Фидель сонным голосом. - Напиши прямо на адрес академии – господин декан, орел сел на гнездо, спасибо, мол, за все. - Это еще зачем? - Не понял я.
- Пускай походит на Лубянку, пусть объяснит, что это за орел и за какие такие заслуги его благодарят из Лондона.
Из динамика раздался короткий резкий хрип. Фидель дернулся от неожиданности и начал переключать радио на все диапазоны подряд. Наконец-то он нащупал волну, и мы услышали переговоры:
- 713, я тюльпан. Доложи обстановку.
- Есть визуальный контакт. Объект Ил-18, Аэрофлот. Движется курсом 230 градусов, высота 7400, скорость 630. На радио запросы не отвечает. Может у них там со связью проблемы?
- 713, продолжайте наблюдение, при входе в зону 17/4 обозначьте себя.
- Я Беркут, вас понял.
Мы слушали молча, с тревогой глядя на радиостанцию.
- Это о нас говорят, Стасик.
Я и сам уже догадался, и лоб мой покрылся холодной испариной.
- Что будем делать, Егор?
- А что мы можем делать, будем лететь прямо, пока не собьют. Уходить от истребителя бесполезно. А может и поверят, что у нас просто радио не работает.
Вдруг прямо над нами тенью промчался и растаял вдали истребитель.
Он летел так быстро, что мы не успели разглядеть даже его очертания. Наш самолет запрыгал как на кочках, попав в спутную струю от истребителя.
Ну, вот и все - пронеслось у меня в голове. Все естественно, примерно этого я и ожидал. Наверно, надо бы сказать Ефимычу что-нибудь на прощание. Умирать вроде бы не так уж страшно, только бы поскорее, ожидание страшнее смерти. Интересно, как долго мы будем падать?
Ефимыч же, щурясь от солнца, уже спокойно разглядывал приборы.
- Если честно признаться, то я ничего не понимаю я в этих стрелках. Ну, почти ничего. Стасик, сколько у нас горючего осталось?
- Какого горючего, Фидель. Нас собьют сейчас.
В этот момент прямо из-под нас выскочил еще один остроносый "Миг". Он пристроился с левого борта так, что его кабина оказалась прямо напротив нашей. Мы отчетливо видели пилота в кислородной маске, он показывал нам какие-то знаки. Ефимыч улыбнулся пилоту, показал большой палец и взявшись за штурвал уставился вперед, вроде того, что мол, некогда мне тут с тобой раскланиваться, мне пилотировать надо.
- Тюльпан, я 713, вошли в зону 17/4. Установил визуальный контакт с объектом. В кабине два пилота, пассажиров в салоне не наблюдается. Жду вашего приказа?
- Лети домой, 713. Это какой-то дополнительный спецрейс. Гражданские по маршруту только что передали. Вроде по заявке ВЦСПС.
- Вас понял, есть домой!
Истребитель заложил крутой вираж и нырнул в бездну. Неужели пронесло?
- Ну и бардак! Какой еще ВЦСПС? - спросил я Фиделя.
- Да неважно какой - улыбнулся он. Слава КПСС. Так что там у нас с горючим?
- Часа на два, я думаю. А где мы теперь?
Прямо по курсу показался край облачности, за которым в сизой дымке блестело море.
- Балтика! Стасик, Балтика! Считай мы уже в ФРГ. Следующая остановка Лондон!
Мне очень хотелось взглянуть на ФРГ, хотя бы с высоты, но под нами от горизонта до горизонта была только вода.
Ефимыч устроился за штурманским столиком с циркулем в руке и озабоченно разглядывал карту. Море почему-то все никак не кончалось.
- Давай-ка, Стасик, поправим курс. Кажется, нам нужно взять немного северней. Я сам справлюсь, а ты пока постарайся припомнить все, что ты читал о посадке.
Под нами снова поплыли облака, но мы с Фиделем были уверены, что под этими облаками зеленеют луга с холеными коровами, и благоухают пряничные баварские деревушки, и автобаны, автобаны.
- Ефимыч - позвал я - у нас топлива мало, зажглась желтая лампочка.
- Так, давай-ка начнем снижаться. Тем более, что я пока что-то не могу точно сказать, где мы. Вообще запутался я в этих чёртовых картах, но в Европе полно аэропортов, в крайнем случае попытаемся сесть на любой, нам теперь главное чтоб не в соцстране.
Ефимыч пересел в кресло командира, отключил автоматику, и прибрал рукоятки газа. Ровный шум двигателей сделался тише и глуше. Мы договорились, что управлять будет он, а я только выполняю команды и как могу помогаю. Самолет начал снижаться.
Вдруг громкоговоритель снова зашипел, и из него послышался голос на непонятном языке, похожем на арабский. Мы только переглянулись в недоумении и продолжали снижение.
Араб не унимался, трещал что-то скороговоркой, отвлекал, и Ефимыч выключил громкую связь. Вот уже облака стали совсем близко. Они сделались совсем тонкими, почти прозрачными. Сквозь них можно было увидеть, что пролетаем мы уже не над морем, но и не над заливными лугами. Под нами был песок, море песка, барханы, пустыня...
- Что это, Фидель? Где мы, в Средней Азии что ли? Как мы здесь оказались?
Недоумение застыло на лице Ефимыча.
- Стасик, а в Европе случайно нет никакой маленькой пустыни, ты не помнишь?
- Нет. Это не Европа.
- Ну, песок все равно лучше, чем снег – не унывал Фидель.
Вдруг самолет начал как бы проседать и покачиваться из стороны в сторону. Меня тут же начало тошнить. Ефимыч занервничал. Он прибавил газ, моторы опять взревели, болтанка вроде бы прекратилась, но и скорость поползла вверх и начала снова набираться высота.
- Стасик, попробуй опять сбавить газ.
Я немного передвинул рычаги газа назад, и мы сразу клюнули носом. Ефимыч изо всех сил старался удержать машину, но мы продолжали трястись и проваливаться. Земля, казалось, была уже совсем близко. Песчаные барханы неслись нам на встречу.
- Кажется мы падаем - прокричал Фидель. - Я не понимаю, что происходит.
- Может газу опять?
- Давай, пока не поздно, а потом штурвал на себя, только плавно!
Набрав безопасную высоту мы оба стали вспоминать все что знали о выполнении посадки. Топлива почти не оставалось, лампочки светились уже зловещим красным светом.
- Может, закрылки надо было выпустить? - догадался я.
- А ты их, что, не выпустил? Давай скорей, Стас! Тоже мне, а еще агроном!
- Есть закрылки 30! - отрапортовал я.
Скорость начала снижаться, но теперь машина вполне уверенно держалась в воздухе.
Нам стало уже не до Европы. Надо было срочно найти подходящее место для посадки.
- В крайнем случае будем садиться на брюхо, может выживем. Пристегнись покрепче и смотри в оба по сторонам.
Смутные очертания какого-то восточного города с башенками мечетей были едва различимы в дымке у самого горизонта, но до него нам уже было не дотянуть. Высота была мала, а набирать ее уже было нечем. Двигатели теперь могли остановиться в любую секунду.
Справа от нас показалась узкая полоска дороги. Ефимыч заложил крен в сторону дороги. Горизонт стал дыбом, штурвалы затряслись и машина снова начала проваливаться.
- Газу, давай скорее!
Я дал газу, но от этого мы стали падать еще быстрей. В четыре руки мы пытались выровнять горизонт и остановить падение, двигатели ревели, пожирая последние литры керосина. Каким-то чудом нам удалось кое-как стабилизироваться. Теперь мы летели параллельно дороге, метрах в трехстах над землей. На дороге не было видно ни одной машины. Впереди дорога делала резкий поворот и упиралась в нечто похожее на остров в океане. Посреди песчаной пустоты зеленела небольшая пальмовая рощица, в центре ее была поляна, на которой возвышался настоящий восточный дворец. Мы пролетели почти прямо над ним, так низко, что были видны фигурки плавающих в бассейне людей. У меня не к месту промелькнула мысль, что это может быть либо дача члена ЦК Казахстана либо дом нефтяного короля.
Другая дорога уходила в перпендикулярном направлении от оазиса и, примерно через километр рядом с ней показался маленький аэродром. Я сперва не поверил глазам, когда увидел взлетную полосу, вспомнил, что читал когда-то о миражах в пустыне, но Ефимыч уже разворачивал наш "Ил" вправо, в сторону аэродрома.
И вот мы уже проходим траверз полосы с огромными цифрами 18 на торце. Теперь все, что нам оставалось сделать, это отойти немного подальше в пустыню, развернуться, хорошенько прицелиться и сесть.
- Следи за скоростью, чтобы была всё время 230! - Сказал мне Ефимыч, и постоянно путая педали начал кое-как выполнять маневр. Я, неудобно согнувшись, держал обе руки на рукоятках газа и, взмокнув от напряжения, следил за спидометром. Снова почувствовался крен и провалы по высоте, но моя тошнота не рискнула напомнить о себе в такой напряженный момент. Было страшно, но я не мог себя заставить поглядеть в окно, полностью доверив свою жизнь Фиделю. Стрелка спидометра никак не хотела держаться в нужном положении, все время норовила опустится вниз. Двигатели, повинуясь движениям моих рук то ревели из последних сил, то снова переходили на сиплый шепот.
- 220! Убери до двухсот двадцати и добавь закрылки, полностью выпускай! - прокричал Фидель.
Давление, генератор, топливо, гидравлика - все лампы на приборной панели светились и мигали красным светом, противно взвизгивали предупреждающие сигналы. Снаружи послышался тарахтящий звук глохнущего мотора, тревожно заныла сирена.
- Газ, газ! Не дотянем!
До створа полосы оставалось еще метров пятьсот. Машина вибрировала, раскачивалась из стороны в сторону, но все же Ефимыч как-то умудрялся удерживать ее на глиссаде. Перекрывая гул и дребезг взвыла еще одна сирена - "Выпусти шасси", и я рванул рукоятку вниз. Через несколько секунд лампочки выпуска шасси зажглись зеленым, и в тот же миг самолет жестко ударился колесами о полосу. Подскочив от удара и едва не прочертив концом крыла по бетону, он снова с креном плюхнулся сперва на одну стойку, а потом наконец, опустился на все три ноги и побежал по полосе.
- Интерцепторы! Реверс! Тормози! - Прокричал сквозь грохот и скрежет Фидель, но я и сам уже уперся обеими ногами в педали.
Машина не очень-то хотела останавливаться. Полосы нам не хватило, но, когда закончился бетон скорость была уже не высока. Наш "Ил" въехал в песок и замер.
Двигатели остановились сами, как видно из-за полного отсутствия керосина. Я неподвижно замер во внезапно нахлынувшей тишине. Все еще не до конца верилось, что мы живы и на земле.
Фидель уже возился с дверью, а я все никак не мог отойти от оцепенения, все сидел пристегнутым в пилотском кресле, пока не почувствовал, как знойный воздух ворвался в салон.
Мы с Фиделем молча стояли у раскрытой двери, не решаясь выпрыгнуть из самолета. Пропеллеры еще беззвучно вращались по инерции, над крылом колыхалось знойное марево, колени мои дрожали, во рту пересохло. Вдруг послышался звук мотора. Поднимая клубы пыли к аэродрому несся открытый джип, очевидно по нашу душу.
- Надеюсь, это не Тыкин - буркнул Фидель, и подхватив свой баул, первым спрыгнул на песок.
Мы не торопясь добрели до края полосы. Весь аэропорт состоял из этой самой бетонки и белого домика, возле которого стоял локатор и два одномоторных самолета. Солнце пекло немилосердно.
Подоспел джип, из которого вышли двое охранников с автоматами и обратились к нам по-арабски. Не услышав ответа они нас наскоро обыскали, а после дулами автоматов пригласили сесть в машину.
Мы с Ефимычем тряслись на заднем сидении. Песок скрипел на зубах.
- Это Саудовская Аравия, Сусанин. - Сказал я негромко.
- Что? - Не расслышал Ефимыч. – Какая Аравия?
- Саудовская.
- С чего ты это взял?
- Там на аэродроме, но белом домике был флаг, зеленый с саблей.
- Да? А я и не заметил. Ну и хрен с ним. Саудовская Аравия все равно лучше, чем Узбекистан.
Неиссякаемый оптимизм Ефимыча придавал мне сил, вселял надежду.
Тем временем машина въехала в оазис, который мы только что видели с воздуха, и подрулила к входу во дворец.
Дворец просто шокировал своей вопиющей роскошью. Ничего подобного ни я ни Фидель не видели кажется даже в индийских фильмах. В просторном фойе, где нас оставили охранники, вопреки нашим ожиданиям оказалось прохладно. В воздухе пахло чем-то пряным, мраморный пол блестел как зеркало, и в глазах рябило от искрящегося хрусталя и золотых бликов. Через несколько минут ожидания появился человек в ливрее и повел нас по коридору. На стенах висели старинные картины в золотых рамах, под ногами стелился пестрый ковер такой дивной красоты, что меня так и подмывало снять свои дикие ботинки и понести их в руках.
Лакей распахнул для нас тяжеленые двери, и мы вошли в кабинет.
В золотом, отделанном самоцветами троне восседал настоящий султан из детских сказок - в расшитом золотом халате, с золотой саблей на боку и огромным изумрудом в атласной чалме.
В полнейшем смущении, вытянув руки по швам, мы с Фиделем застыли у входа. Султан посасывал кальян и молча спокойно разглядывал нас.
Фидель хотя бы переоделся и бородищу сбрил, я же так и не удосужился привести себя в порядок. Я стоял перед сказочным султаном в своем обычном колхозном наряде - мятых солдатских штанах и мокрой от пота клетчатой байковой рубахе.
Наконец султан вынул изо рта трубку и, улыбнувшись, произнес:
- Ну, здорово, братва, присаживайтесь.
У меня уже не оставалось сил чему-либо удивляться, переутомленный мозг блокировал нежелательные эмоции командой "тебе послышалось", а Фидель аж икнул от неожиданности.
Ну, братва, так братва, в конце концов ничего тут нет особенного.
- Благодарим, ваше превосходительство - неуверенно произнес Ефимыч, и мы уселись за инкрустированный стол на фигурных ножках. Дверь вновь распахнулась, и слуга вкатил блестящую тележку с горой диковинных фруктов и блюдом с лепешками.
Султан или шах, я так и не разобрался в восточных званиях, пересел в кресло напротив и представился: - Мое имя Юсуф. Я учился в Ленинграде и очень люблю вашу страну. Достаточно для начала, и теперь хотелось бы послушать вас, чем обязан, как говорится.
Налегая на угощения мы с Ефимычем начали честно и подробно рассказывать Юсуфу о своих намерениях и о том, как и почему мы оказались у него в гостях. Он внимательно слушал, иногда улыбаясь, иногда покачивая головой. Он даже рассмеялся, когда узнал, что мы заблудились в небе и перепутали Англию с Саудовской Аравией.
Когда наше повествование подошло к концу Юсуф сказал, что мы, наверное, устали с дороги, нам нужно отдохнуть, а завтра мы обсудим план наших дальнейших действий.
Я и вправду уже едва держался на ногах. За окнами стемнело. На оазис спустилась сказочная восточная ночь. Юсуф позвонил в колокольчик и нас с Фиделем проводили каждого в свою комнату.
Поблаженствовав в хрустальной ванне я рухнул на огромную кровать с шелковыми простынями и прежде чем заснуть, вспомнил, как прошлой ночью валялся на холодной печи в Чапаевке и гадал, где окажусь назавтра. Очевидно, что такого варианта я не мог даже представить. Судьба непредсказуема, она не подчиняется законам логики.
Утром меня разбудила служанка, принесшая поднос с золотым кофейником и сладкими булочками. Рядом с кроватью в кресле лежал роскошный шёлковый халат, а также мои армейские галифе и байковая рубаха, выстиранные, выглаженные и аккуратно сложенные. Мои неказистые, разношенные гаги неопределенного цвета стояли на полу натертые черным гуталином и начищенные до блеска.
Я поставил поднос на колени и приступил к завтраку. Дверь снова открылась, появился очень деловой Фидель.
- Хорош валяться интурист, полдень уже. Юсуф ждет нас в приемной - сказал он и сразу вышел.
- Доброе утро, товарищи. План у нас такой: - сказал Юсуф, когда мы вошли в приемную.
- Сегодня уже поздно заниматься делами, сегодня будет день отдыха и праздничный ужин в вашу честь.
Возражений у нас не было. Весь день мы провели в бассейне. Настроение у нас было прямо-таки праздничное. Мы как дети плескались в воде, а после сидели за стойкой бара, расположенного прямо в воде, пили невиданное пиво из банок и с упоением смотрели по телевизору американские боевики про ковбоев на арабском языке.
Ближе к вечеру нам принесли фраки, помогли одеться и проводили в оранжерею, где хозяин пожелал с нами встретиться.
Мы с Фиделем расположились в плетеных креслах в тени каких-то экзотических растений. В оранжерею вошел Юсуф, поинтересовался хорошо ли мы проводим время, присел в кресло напротив и сказал:
- Я был сегодня на своем аэродроме и видел ваш самолет. Его уже вытащили из песка и осмотрели мои механики. Завтра его заправят горючим и можете лететь дальше. Мы с Ефимычем переглянулись, не зная, что ответить.
- Я понимаю, еще один перелет не входил в ваши планы, да и шансов у вас проскочить сквозь натовские кордоны практически нет. Поэтому, у меня есть для вас другое, возможно неожиданное предложение... Продайте мне самолет. Я сперва не понял, что он имеет ввиду, подумал, что ослышался и посмотрел на Фиделя.
Фидель поперхнулся, и откашлявшись переспросил: - Что вы сейчас сказали, извините?
- Не буду скрывать, мне очень понравился самолет. Он большой, удобный, и почти совсем новый. Непокоцаный, кажется так это у вас называется? Внутри, конечно, придется все переделать, но это пустяки. Мне известно, сколько примерно стоит такой самолет если я пойду покупать его в магазине. Но вы не магазин, а я бизнесмен. Я могу заплатить вам, не торгуясь, два миллиона долларов. Будет вам по миллиону на брата.
Мы и не думали торговаться и в один голос ответили - "Забирай!"
- Я был уверен, что мы легко найдем общий язык. Я люблю русских, отношусь к вам по-дружески и всегда готов помочь. Завтра же на ваши имена будут открыты счета в банке "Swiss Standard", а теперь пойдемте отметим нашу сделку. Юсуф улыбаясь повел нас, ошарашенных ещё одним неожиданным оборотом, в банкетный зал, откуда доносились "Подмосковные вечера" в исполнении оркестра восточных народных инструментов.
На следующее утро нас отвезли в Эр-Рияд, в английское посольство.
В посольстве нас попросили написать заявления на политубежище и подождать в приемной. Ефимыча пригласили на собеседование к послу, а я все ждал. Потом секретарь вызвал нашего провожатого, пошептался с ним о чем-то на арабском, меня, не говоря ни слова, снова посадили в машину и отвезли в посольство США.
Я так и не узнал, что послужило причиной для принятия англичанами такого решения.
Вечером мы с Фиделем возвращались во дворец. У него на руках были все документы и билет до Лондона на послезавтра, а у меня билет до Хьюстона, с пересадкой в Нью-Йорке.
В день отъезда Юсуф подарил нам на прощание красивые японские часы и отправил в аэропорт Эр-Рияда на "Роллс-ройсе".
Когда машина выехала из оазиса и понеслась по шоссе, нам представилась возможность еще раз увидеть наш героический "Ил". Он блестел на солнце своей ослепительной белизной. Посреди бурой пустыни красавец лайнер с надписью «Аэрофлот» выглядел так же нелепо, как совсем недавно посреди дикой сибирской тайги. Было немного грустно.
В аэропорту у нас еще оставалось немного времени. Мы с Ефимычем, два богача, которые всего несколько дней назад взмыли в хмурое сибирское небо едва не зацепив колесами крышу коровника, зашли в бар, чтобы выпить на дорожку по стакану водки.
- Я возьму себе имя Джордж, Джордж Бокс, понял? Егор Коробейников. Что бы ты знал кого спросить, когда приедешь в гости.
- Ну а я, тогда, стану мистером Твистером, по фамилии, а вот как будет по-английски Стасик, я еще не знаю.
Мы обнялись на прощание и разошлись по своим терминалам, каждый в волнующем предчувствии чего-то грандиозного и в полной уверенности в нашей скорой встрече.
Все эти годы я много раз пытался найти Ефимыча. Я писал в архивы, прилетал в Лондон, был и в университете, и на Би Би Си, но никто ничего не знал о Фиделе, он как сквозь землю провалился. Никаких следов и даже зацепок. Теперь уж он наверно помер, столько лет прошло.
Вот и вся история.
Я перечитал напечатанное, вроде ничего важного не упустил.
Подумав, я решил, что наверно лучше будет всё-таки убрать про то, как мы с Фиделем втюхали самолет. Пускай читатели "New Yorker" думают, что владелец "South Agro" приехал в Штаты как и принято – нищим эмигрантом с парой сменного белья в узелке.
Выключив компьютер я вызвал Саманту и попросил соединить меня с редактором.