Ну, здравствуй, Алекс. Вот уже год в Москве я как в бреду пьянящем - в сем Граде дивном. Так некогда грезился Китеж славянофильской душонке, трепетавшей в предчуствиях неизъяснимых. Окаянный город! Славненький, бездонный, ушлый. Своего, сука, не упустит. Поманит да как саданет под дых - кровавой блевотой захлебнешься. Звон колокольный переливами доносится с Воробьевых гор... Тихий майский вечер. Сижу с Дуняшей в беседке (плющ ветвится в решети сосновой) и сарафан ейный тереблю на грудях, вольно развалившихся, жарких. Соски багровые в пятак и волосики на них - жеманно эдак, умилительно. Только читал незабвенного Василия Васильевича Розанова, любимейшее «Уединенное». Самовар пузатеньким бочком пропотел, каплет в блюдечко кипяток, стынет кус липового меда, а я в очи чаровницы моей гляжу, словно в бездну полыхающую ... Так вот, Алекс, не понять вам, захолустной мрази, лучезарного счастья моего. Мертвой испариной покрываюсь, как вспомню луцк и все ваше кодло ****ое. Жаль татарва не докатилась - меньше б вони было. Давеча был в Третьяковке, не то, чтобы по влечению к изящным эстетизмам каким, а по причине того, чтобы вас там, в невежестве прозябающим, еще больше унизить, растоптать, добить. Не имеете никакого права существовать. Разве что в концлагере, гетто, резервации. Возле параши гнойной. Вам. Быть. Нигде больше. И ведь, что странно: не злой же я человек, даже, можно сказать, сентиментальный. О, не избыть мне этой ... не ненависти даже, нет, слишком мелко, ничтожно, - это больше, это раздувает меня таким всепожирающим лютованием, что не обуздать, не образумить. Столько лет загублено в этом гадливом местечке, сколько сил, сколько семени пролито в усохлые чресла, не способные плодоносить! Москва-матушка! Не гони! Седы мои власы и борода. Дай пожить в утробушке твоей державной! Царской! Любо мне здесь. А вы там, Алекс, дохнете в срани да в нищенстве . Отбросы. Рвами бы расстрельными окружить. Ни одного порядочного человека во всем городе. Все сволочь какая-то убогая. Гопники. Подлые ваши хари бить тростью наотмашь. Надысь в Московском Доме Книги, что на Новом Арбате, был на презентации поэта Вознесенского. Почтительно взирал на маститого. А здорово сдал, дряхлый какой-то, плешивый. Слышите вы там, скоты? Все, все московское люблю, обожаю, трясусь восхищенно. Даже угар смоговый вдыхаю широко разъятыми ноздрями и благодарен. Шатаюсь от сладостного зуда. Вот идет высокомерная московская дива. Робко жмусь к стенке. Жадно оглядываю, естественно, обнажаю. Какие бока! Стать! Таких у меня никогда не было и не будет. Немножко загрустил. Ну, каких женщин я мог знать в этом ублюдочном луцке? Фригидных пошлых баб с вьедливо менструозным душком. Ах, господа! Мне бы родиться в Москве. С детства посещать консерваторию. С гувернанткой гулять на Патриарших. (О, мое жуткое детство возле угольного сарая!) В присутствии москвича у меня на лице непроизвольно возникает заискивающая улыбка. Кто, кто посмеет меня осудить? Как великолепен Арбат в наступающих сумерках ... Иду в толпе гуляющих, принадлежа чему-то потрясающе грандиозному, что не может вместиться во мне. Эй вы! Слушайте: я дополз до Москвы с ободранной страданиями душой! Тронь её пальцем, расковыряй и увидишь: там нежность, тоскливое одиночество, благоговеющая любовь к литературе, комплексы, жалкие страстишки, мнительная жажда славы, смирение, падшесть, вдруг мелькнувшее воспоминание - о чем? о ком? Никуда нам не деться из этого города, града, Из городка этого до содроганья мозглявого. Отпусти! Отпусти же меня, луцк, чёртушка, падла! Дай, ополоумев, пошляться под жирными звёздами Рима. Не отпускает. Рычит на меня наползая: - Ты сдохнешь здесь, Иорданов, нажравшись сапалаевской гнили. Так некогда исторг я эти строки и неужели напророчил? Мерцающе алым блеском простерлось во мраке над фасадом: Ночное казино Черри - Метелица. Здесь буржуи играют в рулетку. Пытают счастья. Глупышки. Счастье - вот оно: дыши гибельным московским воздухом, бездумно шляйся по Гоголевскому бульвару, выйди к Храму, и дальше по набережной к Дому - тому самому ... Что еще увидеть?. Себя, что ли. Стоящего над Москвой-рекой, - в утопающем пространстве мглеющих очертаний ... Вот такие дела, Алекс. Ну, что еще? Напалмом бы вас сжечь, на хер. Ненависть моя уже спокойно-брезгливая, уверенная. Крепко уперся я в московитскую почву. Не выдрать. За плитку арбатскую буду цепляться и орать:«"Не хочу! Не хочу! Не хочу покидать тебя, Москва!" А тебе, Алексис, тоже надо уёбывать: или в Израиль обетованный, или в Москву. Я тебе тут подыскал Хайку Мильман. Шустрая такая иудейка, лупоглазая и смешливая. Дурак ты будешь, если сгниешь в этом тухлом луцке. Ей-ей, братан! Не губи ты скорбную жизнишку свою. Не сучи ножками, поц. Вот что обидно: жизнь прожил в этом клоповнике, а некого вспомнить, некому, кроме тебя, Алекс, привет передать. Как же так? Нет, уж лучше подорваться в Москве от шахидского пояска чеченки - так, знаешь, чтобы все твои смердящие дерьмом кишки повисли соплями на деревьях и чтобы ты еще это увидел и околел, - чем заживо разлагаться в луцке. После очередного теракта вся Москва ходит с обосранной от страха задницей - ходит так ровно месяц, а затем опять: «Гей, ямщик! Гони ты к «Яру»! А в глазах все равно тревожный блеск и готовность ко всему. Сам пережил панику: заходишь в вагон метро и косишься по сторонам. Вот стоит азиатка, а вдруг у нее в колготках килограмм тротила с гвоздями, а? что тогда, а? Вы там в луцке, пидорюги, радуетесь, что здесь моджахедские фраера беспредел устроили. Погодите, они вам в Крыму еще фитиль в задницу сунут. То-то порадуетесь. Пора кончать, спешу на поэтический вечер милашки Пригова.
С невероятнейшим презрением к провинциальным хамам - Иорданов.
9 января 2004г
Москва
РS
6 февраля в Москве произошел теракт в метро...