Бомжевал я в Москве года четыре что ли, может и больше, не вспомню, память отшибло от той бурной жизни. Ночевал под железнодорожным мостом на Бережковской набережной. Упоительное было время. Начало лета. Сидишь на теплом граните парапета и греешься на солнышке. Ни от кого не зависиш, никакой падле ни шиша не должен – свободный человек, вольнолюбивая натура, анархист по призванию и бомж по жизненной философии. Хотя внешне выглядел я довольно сносно: стирал джинсы в какой-то речушке, впадавшей в Москву-реку. В котелке варил дивный кулеш. Чаек предпочитал круто заваренный, цейлонский. Почитывал в Ленинке периодику. В благодати пребывал, грех жаловаться.
Намедни прогуливался возле Большого театра. Смотрю: возле памятника Карла Маркса галдеж, красные флаги, раскатистые выкрики в мегафон. Ну, я и подкатил, как человек любопытный - Москва была сферой неизвестного, Небесным Градом, созданным для счастья. Короче, вхожу в контакт с толпящимися и орущими. Приглядываюсь: а! лимоновцы! Нацболы. Сосущий негритосу *** Эдичка. Это из романа. Помню один работяга даже обиделся на меня, когда я сказал, что на самом деле Эдуард Вениаминович ничего такого не делал в реальной жизни, а что это литературный прием такой, повествование от первого лица. Но тот кричал в вагончике, разматывая тухлые портянки:
- Пидорас Лимонов! *** сосал ниггеру! Я сам читал в книжке! Что ты пургу гонишь, дядя?
Спорить с пролетарием было глупо. И вот я среди лимоновской тусовки. Бритые девицы с красными повязками на руках, на белом фоне – скрещенный серп с молотом. Интересно как! Кожаны в блестках, в пятнистой униформе крепкие пацаны, портреты Че Гевары, Сталина, Мао и самого вождя – Лимонова. Но где же с а м? Пока что витийствовал около постамента морячок в бескозырке и ремнях - поносил мировое буржуйство.
- Разбить харю в кровь мироеду – самое нужное дело революции! – кричал он, потрясая бугристым кулаком. - Пнуть его, гада, в яйца кованым сапогом! Распороть брюхо! Кишки намотать на штык в праведном гневе! Так, товарищи?
Многотысячное эхо ревело:
- Долой!
Ай да дела! Такое разве услышишь в ублюдочной провинции, где прозябал я в тоске неизбывной? Слова-то какие! Дрожь по коже! Уф! И тут меня кто-то дернул за рукав. Я обернулся. Расширенные зрачки бешеных глаз. Черная прядь на лице. Вздернутый нос. Яркие, чуть припухлые, губы. В руках стопка газет с жирным шрифтом – «Лимонка». Взрыв! Штурм! Натиск! По горло в крови! Сталин! Берия! Гулаг!
- Возьмите боевой листок партии, товарищ! – хрипло выкрикнула она и скрылась в толпе.
Я обалдело посмотрел ей вслед. На первой странице портрет Лимонова с красным кумачом над земным шаром. Программа Национал-Большевизма. Новости с регионов. Вдруг раздался свист, возгласы: «Вождь! Лимонов! Ура!». Заволновались ряды, всколыхнулся флаг и в раздавшейся толпе лимоновцев стремительно взбежал на трибуну – САМ. Я увидел юркого крепыша, с короткой стрижкой зачесанных назад седоватых волос, в черной футболке, на ней - ребристые контуры лимонки. Очки на бритом лице блеснули сурово, как сталь. Из мегафона полилась энергичная речь:
- В этот час национал-большевистской революции я обращаюсь с ультиматумом к нынешнему режиму! Немедленно зарегистрировать нашу партию в ЦВК! Немедленно освободить наших товарищей из застенков! Трепещите, буржуи! Час восстания пробил! Я обращаюсь к авангарду лимоновской молодежи! Крепите ваши ряды! Сынки мои, спасайте Державную Русь – Империю Бессмертного СССР!
Толпа завыла восторженно. Лимонов спрыгнул в месиво тел и взмахнул рукой. Колонны двинулись к Госдуме. Запели «Яблочко», где-то взметнулась петарда и над головами пронесся гул одобрительных криков. Развевались в голове шествия багровые паруса. Солнце ярко, в упор освещало многотысячное шествие нацболов. Я замер… пронзительно ощутив, как нарастает во мне перехватывающий дыхание восторг. Вот оно! - подумал я. – Дерзость! Воля к власти! Энергия разъяренных масс! Ураган, все сметающий на своем пути,!
…………. Да что говорить! Я безумно влюбился в эту лимоновскую оторву. Я выследил ее, узнал, что живет она в Гольяново. И вот мы в темном подпольном сарае, я сижу с придурками, считающими, что модно и хорошо быть здесь, с такими же обездоленными, как я сам. Обездоленная, к примеру, «хозяйка», уродливое до шарма, крикливое и умное существо, потерпевшее столько кораблекрушений, что уже не надеется на счастливое плавание, и ее бойфренд, настолько всегда обкуренный гашишем, что не соображает, где он, в основном играет на биллиарде. Еще приходит упитанный человек с волосами, затянутыми в хвост, в дурной какой-то шапочке из холстины. Я сижу, пью текилу, подвергаюсь пыткам музыкой и встречами. Играют с периодичностью песню, которую пела Сильвия Бич, «Саммэр тайм... Юр дэди из рич энд юр мазер...». Песня едет по мне железными колесами с шипами, вырывая из меня куски плоти. Алик вдруг выводит из темноты невысокую темную официантку. «Познакомься, Иорданов. Это Люська. Можешь выебать ее в задницу. Она у нее горячая, как горн. Бля, как меня достало это «саммэр тайм» в этом году, как мне больно, я хожу по миру со срезанной кожей, без кожи, моя шелковистая, моя в шрамиках долговязая моя девочка, как ты, лярва, жестока! И я пью и говорю страшные вещи, и курю, и тупо гляжу, как он играет на биллиарде, и курю и пью, и пью и курю гашиш; ****ь, кто-нибудь убил бы меня, гляжу я с надеждой на входящих из ночи гостей. Когда светает, я иду к Люське, где в хаосе старой квартиры висят картины. Мы пьем еще вино и затем сваливаемся в ее спальне на умопомрачительно хаотическое ложе в нише между двумя стенами. Ложе завалено десятками или сотнями тряпок, и туда вот мы ложимся, сняв с себя одежду. Я нащупываю большую не по росту ****у этой суки и пытаюсь ее выебать. Разумеется, у меня ничего не получается. Я тащу ее с собой через всю Москву к себе на квартиру. По дороге мы покупаем пиво и садимся, о ужас, поесть в Мак-Доналдсе. Затем мы идем дальше. Как вызов общественному вкусу, я прижимаю к себе это тощее крохотное уродливое создание в золотых штанах от Версаччи и желтой рубашке, на шее у нее бусики из кораллов. Патриот и фашист прогуливается. Абсолютно пьяный, с жертвой Освенцима. Мы приходим ко мне, ложимся, я расстегиваю на ней штаны, и ей вдруг становится плохо. Она просто загибается. Ей нельзя пить. Она сереет, и я с ужасом думаю, что она умрет — мой товарищ по несчастью. Но через четверть часа она выкарабкивается. Мы идем в большую комнату, я сажусь на пол, она сворачивает косяк с гашишем. Курим, и я левитирую. Дружелюбно разговариваем. Около шести вечера мне звонит Жанна. Я веду Люську на Кропоткинскую и сажаю в троллейбус. Спускаюсь в метро. Жанна встречает меня в центре зала. Едем к ней на Лубянку. Ебу ее и кончаю на ее выпуклый животик, думая, что я на 28 лет старше этой телки, торчащей на мужчинах старше себя, так она мне сама рассказывала.
………………….. затем вновь провал в памяти… и тепер уже оказывается эта нежнейшая оторва сидит на мне и елозит своими тощими ляжками и слизь от ****ины стекает вниз – так что уже взмокрела простынь, я мучительно хочу кончить и не могу, словно застыл комок затвердевшей спермы в безобразно отвисшей мошонке. Она соскальзывает с меня и берет конспект лимоновских речей, читает:
- Политическая борьба в России достигла критической точки. Фаза сопротивления исчерпала себя, потому традиционная оппозиция (лишь эмоциональная, лишь протестантская) исчерпала себя. Период сопротивления закончился, начинается период национального восстания.
Новый этап борьбы требует новых методов, новых форм и новых инструментов политической борьбы. Посему мы считаем необходимым создание радикальной политической и идеологической структуры нового, небывалого типа, призванной адекватно ответить на вызов Истории. Да будет национал-большевизм!
Что такое национал-большевизм? Слияние самых радикальных форм социального сопротивления с самыми радикальными формами национального сопротивления есть национал-большевизм. До настоящего времени две идеологии — национальная и социальная — объединялись на уровне компромисса, прагматичного временного союза, в национал-большевизме они сольются в нераздельное целое. Попытки объединить эти идеологии предпринимались на протяжении всей Новейшей Истории. (От якобинцев, через Устрялова и Никиша, до «Юной Европы» Тириара). Мы намерены осуществить это важнейшее слияние. Мы понимаем социальную революцию как синоним национальной революции и национальную — как синоним социальной.
Наши цели и задачи: устранение от власти антинациональной хунты и режима социальной диктатуры подавляющего меньшинства; установление нового порядка, основанного на национальных и социальных традициях русского народа.
Основатели Национал-Большевистского Фронта:
Национал-Радикальная партия,
Фронт национального революционного действия,
Движение в поддержку Кубы,
Движение новых правых.
Я сгребаю ее в охапку и волоку на засаленный тюфяк в углу. У нее были маленькие грудки и, как контраст, влагалище зрелой женщины, разработанное и сочное, багрово краешком вывалившееся, что я обожал чрезвычайно. В момент оргазма она выгибалась и один раз даже пукнула – это меня умилило еще больше. У нее была бешеная сексуальная чакра, порой я ощущал как она всасывает мой член в себя, словно в какую-то гигантскую воронку, некий потрясающе эротический Гольфстрим. Она кусалась – эта развратная лимоновка, оторва, звереныш. Я любил целовать ее за ушко, отчего она истерически взвизгивала и кончала, всем худым своим тельцем содрогаясь… Отдыхая, она восторженно рассказывала о Лимонове, вожде, революционере, который перевернул сознание ее поколения, и вот теперь она – беспощадная террористка и помидорометательница, хотя она не прочь швырнуть настоящую лимонку в какого-нибудь толстого буржуя, чтобы увидеть, как его разорвало на куски и чтобы он визжал, как свинья. А затем она становилась на колени и я мощно засаживал ей сзади, она вопила от наслаждения и причитала по-бабьи, ткнувшись в подушку. Я хлопал ее по тощей, в пупырышках, попе и так продолжалось до тех пор, пока я не исторгал из себя семя ей на спину. В этом чувственном угаре мы проводили ночь, а утром, она, поцеловав меня долгим поцелуем в рот, лизнув в щеку, исчезала – я оставался в нашем конспиративном лежбище опустошенный, грустный. Я как бы предчувствовал, что это счастье обладания моей девочкой продлиться недолго, я уже привыкал к тому, что все может рухнуть в любой момент – то ли ее арестуют, даже убьют, искалечат – все эти варианты вполне входили в ее рискованную жизнь, но я также знал, что и моя жизнь тоже не может быть прежней, что-то сдвинула во мне эта юная оторва, я начал понимать всю мерзость сытой жизни, ее пошлость, уж лучше вот так – сразу, гибельно – рвануть в пропасть, на излете, еще молодым, полным сил… А пока я блаженствовал, эякулируя ей в рот, она раскрывала его, как галчонок, и алчно заглатывала мою спермочку, эдакая обжора, она похорошела с тех пор, как я стал откармливать ее своей яростной плотью, щечки ее порозовели, скрыв анемичную бледность, и вообще, после наших продолжительных безумств она стала превращаться в холеную самку, бедра припухли жирком и пахнуть она стала течкой возбудившейся девицы, она невестилась и это придавало ее борьбе отчаянный шарм, особый магнетизм роковой женщины, она напоминала Ларису Рейснер, предавашейся чудовищному разврату в великокняжеских особняках с юными комиссарами. Мы барахтались в простынях, измазанных семенем, ее помадой, она разодрала мне спину своими коготками, от нее исходил едкий пот, как от бешеной суки, повизгивающей и виляющей облезлой задницей, все это уже мало напоминало банальный секс – это было влипание в плоть друг друга, когда казалось, что еще миг и мы сольемся в некую исступленно извивающуюся целость, в один набухший кровью, кишками, мочой, семенем и мясом пузырь, медузообразный студень, готовый плюхнуться наземь, пролившись смрадным ливэром… И все же это была жаркая телесность, благодатное дыхание жизни – в ее узких костлявых бедрах, взлохмаченном лобке, маленьких сосках, которые становились еще меньше от озноба, ее ****ёнка истекала теплой слизью, разьёбанная, она набухала и была похожа на пушистого зверька с лапками. Прелестно, прелестно, говорил я себе, скользя в ней, чувствуя как мой фаллос мягко держала ласковая варежка, оргаистическая манжетка, и когда я на миг вынимал его – она жалобно чмокала, а когда входил снова – мягко поддавалась внутрь, легко сжимая, мошонка хлопалась забавно в ее ягодицы, движение тел колыхалось слаженно и благодарно, она ласкала мою спину, царапала нежно затылочек и вдруг я ощущал ее мокрые губы в ухе, горячий язычок проворно залазил туда и щекотал, ластился… Вся эта влагалищно-фаллическая вонь ****ины была упоительна в своем откровенном бесстыдстве, и ведь только такие отношения могут быть действительно любовними, предельно чувственными, в жаркой схватке голых тел, когда безумно хочется разорвать эту стонущую под мной похотливую самку, искусать ее, отхлестать по щекам, чтоб брызнула кров на простынь, а потом униженно целовать ее ноги, пальчики, ****енку, просить прощения и снова бить ее по щекам, позволяя в минуты умиленности, чтобы она красила тебе губы и слюнявила их мелкими плевками, задыхаясь в содроганиях, воплях...
Утром она отправлялась делать свою национал-большевистскую революцию, оставив меня, истерзанного, в полуобморочном состоянии, измазанного ее влагалищной слизью, обвафленного уже непонятно чем, оставив содрогательный запах своих подмышек, изодранную в клочья комбинашку и влажные кружевные трусики, ее любовный пот был неистребим, и вот я валялся в этом угаре и был упоительно, безумно счастлив...