Ставни

 

Проснувшись, Алина твердо решает – все. Хватит веселиться. Из четырех дней, отпущенных на благословенный отдых, хоть один, надо посвятить делам. Местным, то есть дачным. По-другому говоря – решению неиссякаемых дачных проблем. Ну хотя бы разузнать насчет ставень, не где-нибудь, а именно здесь. Поблизости. Есть же тут какой-нибудь сварочный цех! Ну не может не быть. По-моему, именно сейчас все вокруг должны варить и ковать. Увеличивать ВВП, так сказать. Валовой внутренний продукт. О как! Почему бы и нет, а? И с размаху вонзает эту блестящую мысль в бедную головенку своего благоверного. Когда Алина загорается какой- нибудь идеей, она все делает с размаху и стремительно. Почему бедную? Да потому, что … ну ясно почему. Пакет с пустыми бутылками как-то тихонечко перебрался в угол и подозрительно распух. Судя по тому, что время скоро к обеду, а благоверный неподвижен, как чурка – голова его так же распухла, как и пакет в углу, или что-то вроде того. Из - под одеяла доносится лишь жалкое мычание.
– Ну, ну! Я же не говорю, что б ты сию минуту хватал лопату и несся, как угорелый сгребать снег, – мягко подкрадывается Алина, сидя на краюшке его кровати, как у постели больного. Хотя снег неплохо бы и сгрести, не ходить же нам по колено в сугробах… все-таки. Сейчас же друг мой, - тут она прищуривается на узорчатое оконное стекло,- нам предстоят великие дела. - Бесформеный холм одеяла по-прежнему неподвижен.
- Нет, я так больше не могу... подъе-е-ем!!! - ладошки трубочкой и в самое ухо.
– О господи! Что ты кричишь!
Из-под одеяла сначала высовывается ухо, затем щелочка глаза и наконец показывается с пунцовыми полосками от подушки, небрита щека.
– Который час? – он мучительно разлепляя глаза, вплывает в утреннюю действительность.
       - Встаешь, или нет?!! О господи… - роняет голову на сжатый кулак, - когда же кончатся твои пьянки… вон к Селезневым залезли неделю назад, Полинка рассказывала, - так все вынесли, все!! Слышал? Где ж тебе слышать, - и горестно косится на распухший пакет в углу. – Не встанешь, - одна поеду. И все. Ищи тогда меня. По карте. В снегах…

Шумит закипающий чайник, благоверный, нашаривает под столом тапочки, зевая, скребет подмышку,
- Ладно, не кричи. Щас я, щас, и закуривает папиросу.
 
Через пол часа, оба одеты, обуты, рокочет - прогревается мотор, пес крутится рядом, тревожно засматривает в глаза. – Скоро вернемся. Охраняй - и захлопывают ворота. Поехали.
- Куда? – благоверный рассеянно ловит глазами вертящиеся снежинки.
- В РТПС, Полинка сказала, там вроде варят…
За рулем Алина, кто ж еще? Небритая щека и мутный глаз рядом, на пассажирском сидении. Дорога петляет меж лесов, проплывают бескрайние поля, все белым бело, дорожное полотно на горизонте сливается с серым небом. Неожиданно справа появляются какие-то разноцветные пятна. Яркие пятна. Синие, оранжевые, красные.
– Воздушные шары, что ли… – благоверный нехотя вглядывается в мутную пелену.
- Нет, не шары, - оживляется Алина.
Становится ясно, что это короткие парашюты – летающее крыло. Как тогда в Болгарии на пляже. Только тогда, они летали над морем, привязанные длинным тросом к катерам. Теперь, вблизи это очевидно. Пять, или шесть парящих над полем парашютов. Стропы пристегнуты к телу спортсменов на земле. Они не взлетают. Они скользят по снегу на досках. Над каждым – прямоугольный купол.
- Красиво, да? – вздыхает Алина, Болгария… помнишь? – и поворачивается к благоверному.
– Да, да, - булькает горлом. Нос уткнут в поднятый воротник.
Внезапно, истошный вой гудка слева, швыряет их обоих с небес на землю.
– Поезд, - сдавленно хрипит благоверный, вывернув шею. Ойкнув, Алина дает газ. Машина резко прыгает с места.
– Переезд же! Без шлагбаума, - Глаза благоверного выпучены, рука вцепилась в лямку над дверцей. Сотрясая землю, совсем рядом вспарывает воздух товарняк. Очумело переглянулись, - нормально... проскочили…

- А где тут Р Т П С, - морщясь от дикого сочетания согласных, но как можно приветливее спрашивает Алина у продавщицы в ближайшем магазинчике. Магазинчик, внутри весь разноцветный, ярко-пластмассовый, - напоминает детский конструктор Лего. Продавщица похожа на хорошенькую куклу. Розовые округлые щечки, брови вытеснены черными дугами, золотистые волосы пышно взбиты, возвышаются полусферой. Смотрятся, как золотистый шар. Нарядная куколка с головой-шаром.
- Налево, потом направо, потом налево и еще раз направо, - отложив кроссворд, продавщица вежливо улыбается нарисованным кукольным ртом. Алина мысленно представляет предложенную конфигурацию. – Зигзаг. Зигзаг удачи…
Через пять минут машина въезжает в обширное пространство, огороженное бетонным забором. Под снежными шапками угадываются брошенные до весны элементы строительства. Справа распахнутые ворота какого-то почерневшего строения, одиноко сидящая на снегу собака. Тишина.
– Эй! Есть кто – нибудь?
Собака нервно зевает, перебирая лапками, ложится на снег. Вновь тишина. В воротах проявляется фигура в серой робе и с нерусским лицом. Лицо бесстрастно, как у индейца.
- Нам ставни. Распашные. Чтоб распахивались вот так, - Алина разворачивает и сворачивает ладошки, из-за опущенного стекла, тревожно вглядываясь в лицо.
– Да, да, распахивались, - лицо улыбаясь одними губами, не двигается с места.
- Пойдем, что ли, вздыхает благоверный, - и морщась выбирается из нагретой машины.
Строение оказывается цехом. Бетонная коробка с уходящим в высь потолком. Листы металла, арматура, обрезки, щербатый пол.. По узкой лестничке из сваренных арматур сползают вниз, - пол ниже уровня земли. В бетонном коробе, кроме человека в робе – никого.
– Варите ставни? – благоверный, нетерпеливо лезет рукой в кармане, нащупывая папиросы.
- Варим, варим, много варим. Да.
- Я и говорю, что б вот так, - Алина опять вскидывает ладошки.
– Так, так, - улыбается лицо, повторяя движения.
– Я пошел, - не выдерживает благоверный и пошатываясь, карабкается по лестничке наверх. Алина остается наедине с человеком, - теплые, миндального цвета глаза, белые зубы, прямая спина, натруженные руки.
- Вот я и говорю, - ставни нам нужны, понимаете?
- Понимаю, да.
- И шпингалеты, что б были, а крепить с торца, - Алина по инерции продолжает жестикулировать.
- Шингалет...пин.. с торца, да.
- У вас есть начальник? – Алина начинает нервничать. Человек поспешно вытаскивает из нагрудного кармана телефон.
- Семеныч! Клиент, - и протягивает ей трубку
- Он ничего не понимает по-русски! – отвернувшись, Алина почти кричит.
- Не волнуйтесь, - голос в трубке спокоен. - Пусть Бек съездит с вами на место и все замеряет. Только привезите его обратно. По-русски он плохо, но дело знает, увидите, никаких русских не надо, - и уже едва слышно: - повыгонял всех, алкашей…
По приезду обратно, благоверный сразу же откупоривает очередную.
 – Хватит! – Алина отчаянно тормошит его, вцепившись в плечо, ну когда ж это кончится, о господи…хоть бы побрился. Иди, покажи ему все, - и кивает на безмолвный силуэт за узорчатым от мороза стеклом.
Силуэт внимательно изучает оконные проемы, измеряет, что-то записывает, тихонько перемещаясь от окна к окну.
– Отстань, - благоверный с трудом ворочает языком, - он и так уже работает.
Привычно опрокинув стопку, хрустит огурцом. - Сам пусть, сам, платим же…- глаза в пол, волосы взлохмачены, кислый папиросный дым уже стелется под потолком, щиплет глаза, - строй-бытовка времен застоя в обеденный перерыв. Алина со вздохом отправляет посуду со стола в мойку. И это он… ЕЕ благоверный. Во что превратился. А когда-то… да, что говорить.

Вот их московский двор. Под окнами детская площадка. По периметру большие, теперь деревья. Как сажали их тогда еще давно, всем домом! А он – в первых рядах. Как бегал с лопатой, суетился, шутил и всех тормошил. А дача! Все по бревнышку, все сам, без передыху, глаза горели и что теперь…
Деревья теперь большие, на площадке детский смех, а поодаль скамейки с развалившимися на них мужичками из окрестных домов. Ноги в линялых трениках, обуты в домашние тапочки. Так и сидят годами с бутылкой, курят, чешут всклокоченные башки и пялятся на снующих таджиков. Таджики, в оранжевых жилетках. Метут, вывозят мусор, красят, обрезают кусты. Зимой сгребают снег. Все тихо, молча, незаметно. Двор в чистоте, песочек на площадке подсыпан, дети на смазанных качелях. Мамы спокойны - после трудового дня есть где отдохнуть. Тапочники тоже спокойны - курят, пьют и моргают глазами. Дел нет – и не надо.

В накинутом на плечи пальто Алина выходит к силуэту.
– А здесь как? – и хмуро кивает на фигурный проем.
– Здесь будет так, - палец скользит вдоль нарисованных на бумаге линий. – Так и так, - улыбаясь пристукивает по углу, - обязательно надо зазор. Без зазора нельзя. Плохо без зазора.
Глаза, словно обволакиваются топленым молоком, блестят зубы, – нельзя.
Интересно, какой он в нормальной одежде, - морщит лобик Алина и, сердясь на себя, тут же распоряжается – Так! Договорились. С зазором. И как, говорите вас зовут? Бек?
Ровная спина чуть склоняется. Легкий полупоклон. В руке карандаш с бумагой. Неизменная улыбка на спокойном лице. Смешной. В робе и с поклоном. Алина отрешенно смотрит в темноту, - Бек…
Ладно. Бек, так Бек - и тряхнув головой, добавляет вслух: - И на камнях растут деревья. Что? – я говорю, поехали. Помнится, обещала доставить вас обратно.

Уплывают в темноту желтые пятна окон. Вон в том пятне должен торчать затылок благоверного. Не торчит. Свалился на диван уже наверное…тоже в тапочках.

- И что же привело вас, Бек, в наши холодные края? – Алина крепко держит руль. Яркие полоски света фар - как освещенный коридор. По бокам темнота. В темноте все призрачно, неясно. Свет от луны, выкатившейся из-за верхушек елей, слегка рассеивает темноту. Ложится на лобовое стекло, проникает внутрь, подсвечивая профиль спутника. Профиль спокоен и строг. Как никогда он сейчас похож на индейца. Ночная дорога, лунный свет, профиль… Алина в образе.
- Давно вы здесь?
- Три месяца. Еще плохо по-русски. На родине русских мало. Совсем нет русских.
- А что же родина? Работы, конечно нет?
- Работа есть. Была работа. Семья была, дом. Все было.
- Все быыыло, - Алина, хмурясь, резко выворачивает, объезжая неровность, - и что же?
- Я строитель, - Бек проводит по лицу ладонью, словно смахивая невидимую паутину.- Был. Строил мосты, дороги, дома. Все умею. Да. Пришли с автоматами, кричали, били, подожгли дом. Теперь ничего нет. Ничего.
Профиль отвернулся. Алина крепче сжала руль.
- С автоматами… простите.
- Ничего. - Помолчали.
- А ставни я вам сделаю. Да. Хорошие будут, увидите. – Алина повернулась. Профиль тоже повернулся к Алине. Лунный свет лег на лица, заплясал искорками в глазах, ее голубых и его, цвета миндаля.
- Вот увидите. Сделаю.

Поставив машину, Алина решительно открывает дверь в дом. Свет вовсю, радио орет, благоверный на диване. Под столом пустая бутылка, на столе грязная посуда. Алина устало плюхается в кресло.
- А как же бассейн? Ты ведь обещал! Целый день я крутилась, и что? - с досады поддела бутылку ногой. Покатилась, звякнула об стену. Тишина. На диване молчание.– Ну и черт с тобой! Одна поеду, сейчас вот только отдохну немного и поеду. Одна. Сейчас, вот только отдохну… Алина ложится на кровать, - вот только, немножко…
Луна светит в окно, прямо в лицо Алины. Глаза закрываются сами, тикает будильник : Тик-так, тик-так, так… так… так… желтый свет, растекаясь превращается в какую-то поляну, на поляне дом, в доме спит Бек. Дети Бека тоже спят. Они улыбаются во сне. Улыбается Бек. Спят все. Спят и не видят, как по поляне к дому короткими перебежками передвигаются автоматчики. Вот уже подошли вплотную к дому, вот направили автоматы, пальцы на спусковых крючках.
– Бек! Автоматчики! Беееек! – Алина кричит, но крик застревает в горле, - Беееек! Вскакивает, включает лампу, хватает будильник, вглядывается в стрелки. - Проспала… а может еще и успею.
Автоматчики исчезают вместе с луной, Алину передергивает. - Нет, успею. Смыть все, смыть…

После промозглой тьмы, яркий свет бассейна ошеломляет. Хрустальная теплая вода, синие стрелы на дне, блестящий кафель. Не верится, что за толстыми стеклами рваная снежная муть. По дорожкам скользят резиновые шапочки, мерные взмахи, короткие всплески, вдоль стекол в горшках цветы, - успела…

На тумбочках для прыжков - никого. Алина надевает шапочку, поправляет выбившийся локон. Бросает взгляд на водную дорожку. Вон там кто-то плывет навстречу. Еще далеко. Голова плывущего то выныривает, то вновь погружается в воду. Вверх-вниз. Мощные гребки, правильный выдох. – Хороший брасс, отмечает Алина, хороший. Медленно подходит к краю, осторожно ставит ступни на серебристую кромку, закрывает глаза. Глубокий вдох. На мгновение, где-то в сознании, краешком проплывает луна, поляна с автоматчиками, спящие дети. Алина встряхивает головой и оттолкнувшись, вытянув перед собой сведенные руки, плавной дугой входит в спокойную синеву. Шумный бурун накрывает с головой. Скольжение под водой. Вытянутые руки наталкиваются на чьи-то каменные плечи. Она почти в объятиях встречного пловца. Отпрянув, выныривает. Головы рядом, лицо в лицо. Глаза не сразу освобождаются от воды. Алина, отфыркиваясь, хватает ртом воздух. Глаза напротив расширенны от удивления, несмотря на то, что снизу подсвечены голубизной воды, немедленно заливаются топленым молоком.
- Бек! Вы… ты жив??? О что же я… Конечно жив… Бек…Прости Бек, это я так…
Алина смеется, смахивая воду с глаз. Как-то ее подозрительно много. Бек тоже смеется и тоже смахивает воду.
Вдвоем они смахивают воду одной рукой, другая вращается под водой, удерживая обоих на плаву.
– Ну, так с зазором? – Алина скалясь, уже весело хохочет.
- С зазором, обязательно. Да. - Бек продолжает смахивать воду. И чем меньше остается воды, тем ярче блеск его глаз. Они были бы ослепительно яркими, в свете мощных боковых прожекторов, если бы не обволакивались молоком. Теплым топленым молоком.