Дело было очень давно – лет тридцать назад, а то и больше. В советском тогда еще союзе продолжалась бесплатная квартирицазия всей страны. Граждане записывались на очередь; потом дома строили, заселяли. Правда, в нашем небольшом городке не очень-то заселяли. Да и строили не в пример столицам. Так что нам с соседкой по общежитию, несмотря на льготный список матерей-одиночек, на отдельные квартиры в ближайшем будущем рассчитывать было трудно.
Мы и не особо рассчитывали.
А тут как-то были выборы в горсовет и нашего директора в очередной раз выбирали депутатом. Ну, сделали на заводе общее собрание, все как положено: полный зал народа, стол с красной скатертью и графином на сцене. Директор наш в малиновом галстуке очень выгодно смотрелся за этим столом. Рядом с ним – заместитель, члены месткома, завкома, профкома.
- Дорогие товарищи! - бодро начал директор, ветеран войны, в меру непьющий, положительный и во всех отношениях старый коммунист.
И все пошло как всегда, торжественно и красиво. Говорил он долго, образно. Упомянул и об успехах развития:
- В нашей стране, - говорит, - очень успешно проходит компания по выделению жилплощади передовым работникам и остальным гражданам. Герои труда, многодетные семьи – все заносятся в льготные для них списки и потом успешно вселяются в свои собственные теперь уже квартиры. Только в текущем годе в нашем районе было застроено…
- А матери-одиночки? – как черт из табакерки выпрыгнула вдруг сидящая рядом со мной Танька, соседка по общаге. – Вы извините меня, что я Вас перебиваю, но Вы вот говорите о многодетных семьях. И матери-одиночки тоже в льготных списках годами стоят. А квартир нет.
Зал удивленно заволновался, все начали вытягивать в нашу сторону шеи, отыскивая глазами мать-выскочку. Директор завода, как хамелеон, сделал вдруг лицо под цвет галстука.
- Ты чего, Тань? Ты чего кричишь? – цыкнула на нее я.
- Подожди, не мешай, - сверкая честными пионерскими глазами, машинально бросила она мне, и, подхватившись с места, уже стоя продолжала на весь зал: - Вы вот, Василий Степанович, говорите: «Все передовики получают.» В прошлом году две пятиэтажки наш молокозавод построил, так в них только из профкома и из завкома получили.
Вопреки всем законам хамелеонства директор из бордового постепенно делался каким-то пятнистым. Зал на несколько минут совсем вымер, потом вдруг кто-то тихонько засмеялся, еще один присвистнул, а кто-то третий даже крикнул: «Вот именно!», но тут же спрятался за чужими спинами. Остальные гудели шепотом, как перессорившиеся между собой пчелы в улее.
- Танька, сядь! – дернула я соседку сзади за юбку. – Что ты мелешь?!
- Да подожди ты, Света! – на весь актовый зал громко оборвала она меня. – Вот товарищ директор - депутат, пускай он объяснит: имеют матери-одиночки право жить с детьми в отдельной квартире со всеми удобствами? Я вот уже четыре года в льготном списке стою. И Прохорова тоже, - кивнула она неожиданно в мою сторону. – И сколько нам еще ждать – неизвестно…
Зам директора яростно заколотил в медный колокольчик, призывая к порядку в зале. Но зал никак не хотел успокаиваться: такие прецеденты, как Танькин заскок, у нас случались редко, можно даже сказать, впервые. Директор завода шептался с сидящим слева просоюзным работником – похоже, выяснял, кто это такая боевая. Я и сама обалдела: от нашей-то тихони Таньки я такого точно не ожидала. Во дает! Что на нее нашло? Не иначе, как стакан смелости в столовой сегодня выпила.
А тем временем, собравшись с силами и мыслями, слово снова взял Василий Степанович. И я поняла, что бог спас подругу, потому что у директора в тот день выдалось хорошее настроение, которое никакими таньками испортить было невозможно.
- Я вам вот что хочу сказать, товарищи, - он дружелюбно окинул взглядом утихающий зал. – Матери-одиночки тоже имеют право жить. Мало того, что они одни растят своих детей, наше с вами будущее поколение, так мы им еще должны помочь. Я думаю так, что следующую новостройку управление нашего завода должно отдать матерям и многодетным семьям. Потому что дети – это наши цветы. Семен Петрович, - обратился он к своему заму, все еще сидящему с колокольчиком наперевес, - проследите лично, чтобы Ковалеву в списке проверили. И… гм, и других матерей одиночек тоже не забудьте!
- Хорошо, Василий Степанович, все будет сделано.
- Вот и прекрасно.
Собрание закончилось довольно мирно и красиво. Кое-как Татьяне моей удалось пережить это свое выступление, и последующий вызов в завком тоже. Но, к нашему с ней общему удивлению, все утряслось, и она осталась работать на заводе и жить в той же комнате в общаге, что и прежде.
- Знаешь, Свет, на меня иногда находит, - жаловалась она мне во время нашей совместной прогулки с детьми по парку. – Как нападет, я тогда за себя вообще не отвечаю. От волнения язык становится как бы сам по себе, и я не могу ничего сделать. Столько в жизни он мне напортил. Думаю: «Только вот этого говорить ни в коем случае не нужно», и тут же это говорю. Вот и с Алешей у меня тогда тоже так… не сложилось, в общем.
Но на этом наша история не закончилась. Через пару лет в городе построили еще целых шесть пятиэтажек. К тому времени мальчишки наши с Татьяной подросли, в школу пошли. Директор же, Василий Степанович, ушел по партийной линии на повышение, и во главе завода встал его незаменимый зам Семен Петрович.
И вот однажды Танька прилетает с горящими глазами в мой цех, тянет меня в волнении от рабочего стола в сторону и, еле переводя дыхание, сообщает:
- Слушай, Свет, новость – там ордера на квартиры выдают! Помнишь, нам Потапов на собрании обещал? Надо идти добиваться, а то пролетим!
- Тань, так Потапов уже год как в Сумах.
- А нам и этот обещал – забыла? «Сделаю», - говорит. Вот и пускай теперь делает!
Не буду рассказывать, как я пыталась ее успокоить. Без толку, в общем, пыталась. «А с другой стороны, - подумала я, - чем черт не шутит? Может, и вправду лучше о себе напомнить?» В общем, взяли мы с ней на следующий день отгул, пошли в приемную, отсидели час очереди. «Только говорить буду я одна, - в последний раз предупредила я подругу. – А то ты еще напорешь чего-нибудь от волнения. Вообще потом с работы выгонят.» Танька в очередной раз согласно кивнула.
И вот мы в кабинете. Семен Петрович вопросительно вскидывает свои кустистые брови и неласково смотрит на нас.
- Здравствуйте, Семен Петрович, - с замирающим сердцем начинаю я. – Наши фамилии – Прохорова и Ковалева. Мы из третьего и восьмого цехов, матери-одиночки. Больше шести лет уже стоим на льготной очереди на получение квартиры. В позапрошлом году во время собрания Василий Степанович обещал нам в ближайшее время выделить квартиры…
- Василий Степанович? – в глазах нашего нового директора вспыхивает огонек – он узнает Татьяну. И тут, как на зло, на нее вдруг снова накатывает:
- Семен Петрович, миленький, Вы нам тогда лично обещали помочь, - взволнованной скороговоркой начинает Танька.
- Я? – спокойно удивляется начальник в кресле.
- Да, Вы, - не унимается подруга. – Вы тогда сказали, что все будет сделано. Вы слово свое мужское дали, понимаете? Как же Вы можете теперь от него отказаться?!
«Все пропало», - как сквозь сон понимаю я и незаметно наступаю подруге на ногу – да замолчи же ты, дура!
- Ой, Света, ты мне на ногу наступила! – обиженно-громко сообщает та.
Это был финал, апогей с апофеозом! В тот момент я готова была наступить прямо на ее бестолковый язык.
- Извини, Таня, я нечаянно, - выдавила я из себя, скрывая истинные чувства и мысленно хороня последнюю надежду. Мне было до боли жалко новых квартир, ключи от которых уже почти лежали у нас в карманах.
- А кто вам сказал, что я отказываюсь? – слышу вдруг, не веря своим ушам. – Я вам, кажется, ничего пока еще не говорил…
Вот такие вот дела. Так мы с Танькой снова стали соседками, теперь уже – по новой пятиэтажке.