Старая, потрёпанная в боях за место под солнцем и очень сварливая Галка считала себя в этих местах полноправной хозяйкой. Имя Галка не было её настоящим именем. Она это чувствовала, но истинного своего имени она не помнила, а, может, и не знала никогда, но по привычке вертела головой, рефлекторно откликаясь на зов кого-нибудь из временных постояльцев...
Она не допускала никого в свои владения, которые распространялись по всей границе обширной больничной ограды и кончались за её пределами. Туда она, благодаря приобретённому жизненному опыту, даже и не пыталась совать свой громоздкий и длинный носище, который к старости стал напоминать что-то вроде кочерги, вечно замусленный и в саже. Не мудрено, конечно, ведь спальное место у Галки было в кочегарке, которую топили, иногда, по старинке углём, хотя газовые котлы и трубопровод были в рабочем состоянии, но с подачей газа, временами, были перебои.
Больница была построена по принципу военного госпиталя с автономным энергоснабжением, водопроводом и отоплением, так что мудрая Галка с пониманием отнеслась к выбору своего постоянного жилища и частенько посмеивалась над зазаборной безпризорщиной, особенно зимой в дни лютых морозов.
***
Конечно, одной ей было трудновато оберегать свои, как ей казалось, законные владения, поэтому она, мудро прикинув выгоду и расход, милостиво приняла к себе на постой некоторых из своих соплеменников. Молодых, крепких, но не отличающихся, присущей только ей, прозорливостью, хитростью и умом. Сородичи за скудные подачки и крышу над головой несли обязанности дозорных и нередко можно было слышать в любое время суток грязные перебранки в той или иной части на территории больницы - это "бойцы" выпроваживали лазутчиков восвояси.
За Галкой всё же закрепилось одна очень важная и исключительная обязанность - добывать хлеб насущный, а поскольку относилась она к вечнопразднующим попрошайкам, то и работа её носила творческий характер. Артисткой она была, что называется, от бога и быстро смекнула, что скучающие в безграничных больничных томлениях и страданиях пациенты и обслуживающий персонал, оценят её лицедейство и щедро одарят...пусть и от скудного больничного стола, но от души и с благодарностью, а, возможно, что и из домашнего ей перепадёт. Тепло, сухо, сыто......что ещё старой попрошайке надо...
Но и гоняли её тоже. И свиту её. Больше от той же скуки, чем серьёзно, хотя....что за жизнь без истинного врага!
Верный враг, как и нежнейшая привязанность, так же необходимы, как свобода дыхания. Без угрозы со стороны жизнь приобретает затхлый болотистый дух, и теряется сам смысл существования. Так верно думала и Галка, но всё же, появившийся у неё недруг, неясно томил её и рвал её старое сердце. Неясность заключалась в том, что недруг был всего лишь глупой одомашненной птицей, зелёно-голубым попугайчиком, который проживал в кабинете главного врача в просторной клетке, с ёмкостями для пищи и воды, кольцами для забав и увеселений посетителей и прочими, непонятного назначения, приспособлениями...
Что было Галке в той глупой пичуге - непонятно. Но не любила она её всеми фибрами своей древней и сумеречной души. Всякий раз она ломала себе голову, как бы добраться до заветной клетки и свернуть ненавистной пичуге её зелёно-голубую башку.
Конечно, говоря о Галкином враге можно привести читателя в некоторое недоумение, т.к. скорее не попугай был верным Галкиным врагом, а более Галка являлась для попугая таковым. И, чтобы расставить все точки над i обозначим же определённо Галкиного недруга. Им был сторож больницы, а точнее его супруга, которая фактически и исполняла обязанности своего мужа, в минуты философских его раздумий во время несения им службы на посту ночного бдителя и охранителя.
Старый дозорный был до крайности утомлён служебными обязанностями и находил их слишком трудоёмкими и несоответствующими их денежнему эквиваленту...а посему, как говориться, компенсировал монетные недовложения сладчайшими мгновениями филосовствования и миросозерцания в бендежке, замусоренной и заставленной предметами " филосовских трудов" позвякивающими при движении шатких половиц. Но супружница утомлённого сторожа была женщиной энергичной, любящей чистоту и порядок и рьяно держалась правила: если не я - то кто же! Поэтому часто, завершив круг своих домашних обязанностей, она снаряжалась и являлась к мужу своему на службу, от чего тот испытывал ещё более сильный приступ философии и не имел сил возражать, когда мадам Сторожиха, в свою очередь принимала на себя его обязанности.
Но, как и всякий неутомимый и одновременно неудовлетворённый человек, супруга сторожа не ограничивала свою деятельность одним лишь обходом больничной территории и проверкой замков на тех дверях, где они обязанны были быть. Она уверенно брала ключи со стенда, которые являлись дубликатом ключей от кабинета главного врача, и считала своим долгом обязательно дополнительно прибраться в помещении, а заодно и покормить пернатого его питомца.
Однако не обходилось и без странностей в её деятельности. Сторожиха терпеть не могла грызунов. Обычное дело. Но уничтожать их она предпочитала поистине изуверским способом: наливала в двухлитровую банку воды чуть более половины, ставила на поверхность неширокую лучину в виде перекладинки и помещала на неё какую-нибудь приманку. Иногда, более ловкие зверьки ухитрялись добыть приманку без ущерба для соей мышиной жизни, но чаще, неопытный молодняк всё же свалвался в банку и, после недолгих трепыханий, погибал в полупрозрачной глубине людского коварства и бессмысленной жестокости.
Галка знала об этом извращении старой маразматички, неодобряла, но и не препятствовала. В конце концов, говорила она себе - у каждого своя судьба, и даже если тебе неповезло родиться безмозглой мышью, что ж ...на всё своя воля...Тем более, что мыши и сами доставляли ей не мало хлопот своей вознёй и воровством, но всё же старуху она не понимала и...побаивалась. Ведь и её терпеть не могла Сторожиха. Хотя ничего плохого Галка ей не чинила, но всё-таки та постоянно гнала её, обругивала и, по возможности, старалась запустить чем-нибудь тяжёлым, явно целя в голову. Галка всегда старалась не попадаться ей на глаза и мгновенно меняла маршрут, едва завидев старую маньячку. Галка тем более недоумевала над старухой ибо та прямо рассыпалась в умиленных выражениях восторга, чистя клетку попугая и подсыпая ему корм. Галка сама не единожды слышала эти отвратительные сюсюкания шагая мимо окон кабинета, расположенного на первом этаже четырёхэтажного больничного комплекса. После услышанного, она ещё больше проникалась презрением и нетерпимостью к птице в клетке и никак не могла смириться с её недосегаемостью. Бедный попугай...Он-то чем виноват...Но, такова усмешка судьбы и сейчас вы убедитесь в том, что капризы её непредсказуемы.
Однажды вечером, после сытного ужина из остатков передач, посылаемых родственниками пациентов, Галка прогуливалась под окнами кабинета главного врача и с удивлением услыхала не обычные приторные всхлипывания, а самые что ни на есть настоящие, горькие, перемеживающиеся с досадствующими ругательствами, которые были обращены плакальщицей к себе же...Галка слушала с недоумением и, немного погодя, поняла, что попугая нет в клетке, что он, воспользовавшись замешательством и нерасторопностью старухи обрёл, наконец, свободу. Окно по тёплому времени было приоткрыто, и , несмотря на крошечный мозг, пичуга сообразила, как отыскать выход на свежий воздух.
Галка ещё постояла немного и, спохватившись, рванула разыскивать попугая, пока тот не успел уйти далеко. Всю ночь она рыскала по территории госпиталя, поручила его розыски своим подчинённым, которые покинули его пределы стремясь расширить круг поиска, но что-то подсказывало Галке, что источник её душевных терзаний был рядом, здесь... и она настойчиво обследовала уголок за уголком.
Наконец, под утро, утомлённая поисками она присела на край карниза, который открывал обзор на узкую кривую лестницу, ведущую в подвал под кухней. Вдруг её привлекли странные звуки, будто кто-то бился в узком пространстве. Трепеща от превкушения мстительного наслаждения Галка устремилась вниз.
Сбылись мечты о, известной только ей, виндетте...Сейчас она удовлетворится видом кончины ненавистного ей существа.
Но, когда до финального мгновения оставались считанные сантиметры, Галка увидела перед собой гнустную картину, передёрнувшую негодованием её неоднозначную душу.
Несчастный попугай, намокший и взъерошенный, бесславно погибал в мышиной западне, так любовно помещённой сюда его почитательницей (знала бы старуха кому она готовила смертельную ванну!). Несколько раз ему удавалось-таки закрепиться крючковатым клювом о край банки и почти подтянуться на спасительный верх, но крутые стенки заставляли беспомощно скользить коготки продрогшей и ошалевшей от ужаса близкой гибели, птицы, а намокшее перо отяжелело и тянуло вниз...на дно инквизиторской банки. Попугай срывался и поплавком пытался держать обезумевшую головку над поверхностью воды.
В новых обстоятельствах Галка испытала необыкновенное и неведомое ей ранее чувство, вызвавшее в ней ощущение омерзения и негодования. Она должна была б наслаждаться, увидев бесплодные попытки птицы вернуть себе право на существование. Но этого не было. Она как заворожённая смотрела на агонию живого существа и постепенно впадала в некий анабиоз от нахлынувших на неё новых чувств и эмоций. Узник стеклянной темницы в свою очередь умоляюще, как ей показалось, смотрел на неё и судорожно то открывал, то закрывал желтеющий свой клювик. В конце концов силы птахи в банке иссякли и, покорно предоставив свою птичью душу судьбе, попугай смиренно пошёл ко дну.
В ту же секунду Галка очнулась от охватившего её зрелищем смерти ступора и решительно шагнула к банке.
Чётким и уверенным движением долбанула она своим железным носом - клювом по прозрачной стенке и расколотила её вдребезги.
Зелёно-голубая пичуга, едва трепеща и часто-часто дыша, обессиленно распласталась посредине разлившейся лужи и осколков.
Сверху уже хлопала дверь и слышались голоса спускающихся Сторожа и всхлипывающей Сторожихи.
Галка ещё немного постояла над оживающим тельцем попугая и важно, сверкнув в лунном свете бусиничным своим глазом, взмахнула подраными в боях крылами и скрылась во мрак под потолком.
Примостившись на каменном выступе, она ещё немного понаблюдала над шарканием стариков, суетящихся над, едва не погибшей, птицей. Дождалась, когда противная ей парочка покинет тёмный подвал. И, зарывшись клювом в перья, нахохлившись и поудобней разместившись у разогревающейся кухонной плитой стены, впервые за долгие годы, заснула глубоко и спокойно.