***

Осенью 1935 года я был призван на действительную военную службу. Направили меня в 8-й радиоразведывательный дивизион. Командиром дивизиона был капитан Кубеев Дивизион входил в Забайкальскую группу войск в составе Особой Дальневосточной армии, командовал которой маршал Советского Союза Василий Константинович Блюхер. Забайкальской группой войск командовал комкор Грязнов. Штаб нашего дивизиона находился в Забайкалье, в городе Чите, а разведгруппы были размещены вдоль границы с Манчжурией. Дивизион вёл радиоразведку за японской Квантунской армией.
Квантунская армия – это группа японских войск, созданная в 1919 году в Китае, на территории Гуаньдун (Квантун). Она производила агрессивные действия против СССР и Манчжурии. Военным министром Японии был в то время генерал Хаяси, а начальником штаба – генерал Хирото. Я даже сочинил патриотический стишок, в котором были такие строчки:
«Нам Хаяси ни ***си,
Нам Хирото ни хера.
Мы вам врежем по мордаси.
Лучше сразу уходяси
От советского двора».
Окончательно Квантунская армия была разгромлена в 1945 году совместными силами СССР и Монголии.
Так вот, дивизион довольно длительное время вёл радиоразведку, но результаты были просто ничтожные. Дело в том, что командиры разведгрупп вели разведку так, как их учили в военном училище, так сказать «по школе». А противник был не дурак, и школьные методы для борьбы с ним не годились.
Радиоразведку в Красной армии в то время возглавлял бригадный инженер Файвуш. Он решил набрать группу из инженеров, дать им некоторое время на изучение материальной части и на обучение записи радиоперехвата японских радиограмм, передаваемых азбукой Морзе.
Книги на японском языке писались иероглифами, число которых было больше тысячи. Для газет и журналов был набор иероглифов, имеющий название – хирагана. Их было значительно меньше – сотни полторы. Сообщения по телеграфу и радио морзянкой передавались иероглифами, имеющими общее название катакана. Катакана имела сорок восемь иероглифов, каждый из которых означал или целое слово, или отдельный слог. Вот изучением катаканы и занималась наша группа, состоявшая из двадцати человек. В основном в неё входили инженеры, а ещё были два экономиста и один юрист – Ванька Щукин. Так как мы были призваны на один год, нас и называли командой одногодичников.
К месту несения службы я добирался на поезде, который шёл из Москвы несколько суток, пересекая почти всю огромную страну с запада на восток. Самое большое впечатление от поездки я получил, когда наш поезд довольно долго шёл по берегу озера Байкал. Величественное зрелище, иначе не скажешь.
К вокзалу Читы поезд подошёл к концу дня, были уже сумерки. Когда я вышел из вагона и стоял на перроне, ожидая, пока соберутся остальные ребята, приехавшие этим же поездом для прохождения службы в Чите, ко мне подошёл здоровенный бородатый дядя и спросил: «А ученик пойдёт?». Так как я понятия не имел, кто такой ученик и куда и зачем он должен пойти я ответил: «Не знаю». Дядя немного помолчал и задумчиво произнёс: «Однако не пойдёт». Потом он пожал мне руку и ушёл. А то, что «учеником» назывался пригородный поезд, я узнал уже значительно позже от местных жителей.
Уже на второй день после призыва на действительную службу любой призванный убеждается, что военная служба не мёд, и начинает считать оставшиеся до дембеля дни. Также он узнаёт, что в армии существует несколько правил, соблюдение которых если и не делает военную службу лёгкой, то, во всяком случае, её облегчает.
Таких правил пять:
1. Старший начальник всегда прав.
2. Старший начальник всегда занят и всегда свободен.
3. Старший начальник никогда не спит, но иногда отдыхает
4. Старший начальник никогда не ест, а иногда принимает пищу.
5. Просьба старшего начальника есть приказание.
Итак, в ноябре 1935 года я начал военную службу в команде одногодичников в звании курсанта.
За четыре месяца мы освоили все премудрости приёма радиосообщений в системе катакана и начали нести дежурства на радиостанции. Применяя синхронный перехват морзянки и пеленгацию, мы быстро установили место расположения штаба Квантунской армии, а также штаба бронетанковых сил. Перехватываемые нами сообщения были с почти полной переводимостью. Лично я на слух мог принимать до 120 знаков в минуту, причём 90 – с полной переводимостью, а свыше 90 до 120 знаков – с ошибками.
Как правило, в японских телеграммах и радиограммах после обмена позывными передающая радиостанция перед тем, как начать передавать текст, передаёт сигнал, обозначающий характер и важность текста. Например, текст, имеющий второстепенное значение, предварялся сигналами, которые записывались иероглифами «му» и «ра». Уж не отсюда ли в русском языке появилось слово «мура», которое означает что-то незначительное, чем вообще можно пренебречь?
Дежурства на радиостанции по слежению за Квантунской армией и перехвату радиодонесений велись круглосуточно. Смены менялись утром, и дежурные заступали на сутки. Я довольно легко переносил эти дежурства. Только с 4-х часов ночи до 6-и утра мне сильно хотелось спать. Чтобы не заснуть на дежурстве, я придумал такой способ. В китайском магазинчике, которых было в Чите множество (к концу моей службы всех китайцев из Читы выселили), я купил себе трубку и табак. Курить я не умел, т.к. до службы в армии я не курил ни папирос, ни сигарет.
 К тому же курение трубки – это своего рода искусство. На дежурстве ближе к 4-м часам ночи я набивал трубку табаком и раскуривал её, но она быстро гасла. Я снова раскуривал, а она снова гасла. Тогда я прочищал трубку и мундштук, снова набивал табаком и снова раскуривал. А она опять гасла. Так продолжалось до 6-и утра. К 6-и сон проходил, и остаток времени до конца дежурства я чувствовал себя бодро. До конца службы я так и не привык к курению. Это произошло позже.
 
  Насколько важны в оперативном отношении тексты перехваченных и записанных нами японских радиограмм, мы не знали. Это выяснял только один человек в нашем дивизионе, знавший японский язык. Это был скромный человек по фамилии Камфор. Он был старше нас и давно служил в дивизионе. Он никогда не делился с нами содержанием переведённых радиограмм, да мы его и не расспрашивали. Службу свою он знал крепко.
Мне довелось встретиться с ним спустя несколько лет в Москве. Это было на второй день войны. Он был в гражданской одежде. На мой вопрос – где служишь? – ответил, что переведён в разведотдел Генштаба. Это была наша последняя встреча.
Наш 8-й радиоразведывательный дивизион размещался в Чите, на главной улице города, называвшейся Калининской, на втором этаже здания Читинского гарнизона. На первом этаже размещалась караульная рота, которая занималась только несением караульной службы на гарнизонных объектах.
Надо сказать, что о «дедовщине», которая процветает сейчас в Российской армии, мы и понятия не имели. Да и посмел бы кто меня тронуть! Я бы ему не позавидовал. Как я думаю, одной из причин отсутствия «дедовщины» было то, что в армию приходили вполне взрослые, самостоятельные парни, морально готовые нести воинскую службу, а не избалованные до предела «маменькины» сыночки, которые составляют большую часть современного призыва в армию. Ведь сейчас родители так и говорят: мой ребёнок служит в армии. Ну, он и служит, как ребёнок: ни армии солдат, ни себе защитник. Ведь даже в репортажах по телевизору иногда журналисты говорят: «у этой женщины ребёнок служит в армии». По-моему, если маленький человечек пошёл в первый класс школы, он уже не ребёнок. Он мальчик, ученик, но никак не ребёнок. Может, я не прав? Впрочем, это совсем не относится к теме моих воспоминаний, просто к слову пришлось. Кстати, не было тогда в армии ни пьянства, ни мата. Ни разу мы не видели пьяными командиров, а уж о солдатах и речи нет. Не было такого понятия: пьяный красноармеец.
Несмотря на трудные годы, кормили армию очень хорошо. После полуголодных студенческих лет питание нам казалось просто прекрасным. У нашего дивизиона под Читой в селе Атамановка было своё подсобное хозяйство, которое поставляло свежее мясо, а также молочные продукты и овощи. К тому же нам повезло с поваром. В самом начале моей службы в нашем дивизионе не было своей столовой, питались мы в столовой гауптвахты, которая находилась по соседству с нами. А потом в третьем взводе обнаружился красноармеец, который до призыва в армию работал поваром в одном из ресторанов Свердловска. Его назначили поваром в нашу команду. Вначале он составил длинный список разной кухонной утвари, необходимой ему для работы. Начальство заказало в военторге всё, затребованное им, и тогда он приступил к работе. Надо сказать, что поваром он был отличным, готовил вкусно и разнообразно. Да и в продуктах недостатка не было. В супе всегда был кусок мяса величиной с ладонь, да и второе всегда было мясное. В обед можно было получить несколько добавок первого блюда, второго можно было получить одну добавку. А вот компота или киселя давали только одну порцию, тут добавки не полагалось. За год службы в армии я немного набрал в весе. К тому же я всегда занимался спортом.
Каждое утро в любое время года и в любую погоду мы делали зарядку на свежем воздухе. В зарядку входила непременная пробежка, затем ходьба на корточках так называемым «гусиным шагом» и упражнение под названием «рубка дров». На зарядку мы выходили в брюках, сапогах, нижней рубашке, а в холодное время года – к ним добавлялись перчатки и шапка-ушанка. Сначала на зарядку выходили в гимнастёрках, но вдруг некоторые из нас стали заболевать ангиной. Тогда доктор запретил гимнастёрки, велев делать зарядку только в нижних рубашках. И что вы думаете: ангины прекратились. В клубе на первом этаже был турник, на котором по желанию можно было делать разные упражнения. Я не упускал такой возможности.
После окончания четырёхмесячной учёбы я был назначен командиром радиовзвода, а потом некоторое время командовал учебной ротой радиодивизина. Отслужив положенный срок, я был демобилизован и аттестован как командир радиороты.
Как я уже говорил, главнокомандующим всеми войсками Дальнего Востока был маршал Советского Союза Блюхер В.К. Один раз я видел его, когда он приехав в Читу, делал в Доме Красной армии доклад о военной обстановке на Дальнем Востоке. После доклада он отвечал на различные вопросы. Был даже такой вопрос: «помогаем ли мы Китайской красной армии?», на что Блюхер ответил: «Нет, не помогаем, но если бы мы были к ней ближе, то не помогали бы ещё больше».
На осенние манёвры 1936 года в Читу приехал армейский комиссар 1-го ранга Ян Борисович Гамарник, начальник Политуправления Красной армии. После окончания манёвров в Доме Красной армии состоялся концерт гарнизонной художественной самодеятельности. В этом концерте выступал красноармеец караульной роты (к сожалению, не помню его фамилии), обладавший сильным красивым баритоном. Он спел две или три песни. Наутро Гамарник отправил его в Москву учиться пению в Московской консерватории. Дальнейшая его судьба мне неизвестна, но, к сожалению, знаю судьбу и Блюхера и Гамарника.
Службу в Чите я закончил в ноябре 1936 года и вернулся в Москву.

В июле 1938 года я был призван на курсы усовершенствования командного состава запаса. Сокращённо они назывались КУКС. Размещались эти курсы на станции Хлебниково, что примерно в часе езды на пригородном поезде от Савёловского вокзала. На эти курсы были призваны не только командиры запаса из Москвы, но и из других городов. Жили мы в палатках по четыре человека. Москвичи пользовались некоторой привилегией по отношению к командирам из других городов. Им разрешалось после занятий ездить в Москву, но с непременным условием – обязательно вернуться к отбою.
Учёба на этих курсах ничем особенным не отличалась. Запомнился случай, когда круто замешанное враньё спасло меня в критическую минуту.
 
Дело было вот как. В палатке, в которой я жил, жил ещё один москвич, с которым мы вместе ездили в Москву. Как-то раз мы оба опоздали к отбою, естественно по разным причинам, а вернувшись, нарвались на майора, начальника КУКС. Он спросил наши фамилии и потребовал доложить о причине опоздания. Я быстро сообразил, что только фантастическое враньё может спасти меня от взыскания и стал докладывать, что в опоздании я не виноват вовсе, а целиком и полностью виновата моя бабушка.
- А нельзя ли конкретней? – потребовал майор.
- Можно и конкретней, - ответил я и доложил следующее, - я пришёл к своей бабушке, чтобы поздравить её с днём рождения. Ей стукнуло семьдесят пять. В молодости она была балериной. Вот она и решила тряхнуть костями и сбацать кадриль с церемонией, а кавалером, естественно, выбрала меня. Кончилось это тем, что у меня на правой ноге стёрлась подмётка и теперь мне больно ходить по колючей проволоке.
Майор внимательно выслушал меня и спросил:
- Товарищ курсант, а вы сами-то понимаете, что говорите?
- Нет, - ответил я, - а вы?
- Ну, с вами всё ясно, - сказал майор и махнул рукой в сторону палатки, - проходите!
- Ну, а вы, - спросил майор моего соседа по палатке, - чем вы можете объяснить свой опоздание?
Сосед не промолвил ни слова. Немного помолчав, майор сказал:
- Объявляю вам выговор с занесением в личное дело. В графе, за что наложено взыскание, будет записано – за дурость, ибо только круглый дурак не может толково соврать, чтобы избежать взыскания.
А ещё был такой случай, подтвердивший правило, что находчивость – дело великое. Однажды утром, возвращаясь из самоволки, у входа на курсы я столкнулся с начальником курсов. Увидев такое явное нарушение дисциплины, начальник курсов рассвирепел, и видимо не найдя нужных бранных слов, вдруг спросил:
- Товарищ курсант, почему вы не бриты? – Тут я заметил, что и сам начальник курсов не достаточно выбрит. Вытянувшись по стойке «смирно», я чётко ответил:
- По той же самой причине, что и Вы, товарищ майор!
Начальник внимательно посмотрел на меня и сказал:
- За самоволку объявляю Вам выговор, а за находчивость выговор снимаю и объявляю благодарность!
Справедливый мужик был этот начальник курсов, ценил находчивость.

По окончании занятий на курсах мне было присвоено первое офицерское звание – лейтенант.

В сентябре 1939 года началась 2-я Мировая война. Началась она нападением Германии на Польшу. Немцы инсценировали нападение поляков на радиостанцию в немецком пограничном городке Гляйвице, и вспыхнул мировой пожар. В это время я был призван на военную службу. Направили меня командиром радиороты в авиационную армию, которой командовал Виктор Степанович Хользунов, отважный лётчик, сражавшийся в небе Испании и получивший за свои подвиги звание Героя Советского Союза. Погиб он в авиакатастрофе в конце 1939 года.
Авиационная армия дислоцировалась в Иваново-Вознесенске: штаб находился в городе, а части базировались в окрестностях. В зависимости от обстановки на западной границе авиационную армию предполагалось передислоцировать в Белоруссию, в район местечка Шайковка. Заранее скажу, что перебазироваться в сторону польской границы нам не пришлось, видимо на тот момент там хватило других средств воздействия на Польшу.
От пребывания моего на службе в Иваново-Вознесенске в памяти остались два случая.
В Шайковку, предполагаемое место дислокации армии, было послано несколько командиров для организации размещения там армейских частей (подготовка аэродромов, казарм и т.д.). Шайковка – это местность, где много яблоневых садов. А в тот год как раз урожай был на редкость богатый. Командиры, приехавшие туда, прислали в Иваново три товарных вагона, гружённых мешками с яблоками. Гарнизонное начальство в Иваново распорядилось, чтобы на разгрузку вагонов вышли красноармейцы всех частей гарнизона. Они должны были не только разгрузить вагоны, но и разнести мешки с яблоками по домам гарнизонного начальства. Я радистов на разгрузку не дал. Узнав об этом, на меня налетел какой-то чин. Кто он был, я так и не узнал, но видимо большой начальник – уж больно громко он орал и требовал разъяснить, почему все части трудятся на разгрузке, а радисты бездельничают. Надо сказать, что большой деликатностью в обращении с хамами я никогда не отличался, будь этот хам хоть какой большой начальник. Ответ сложился сам собой, так сказать, возник в голове спонтанно. Я сказал ему, что, если радисты будут таскать тяжести, то они растянут правую руку и не смогут работать на ключе радиостанции. От этого нарушится связь по всем сетям и направлениям. Естественно, я буду вынужден письменно доложить об этом лично командующему войсками Московского военного округа маршалу Будённому. А как он будет реагировать на потерю связи, вы мне расскажете, когда вернётесь с гауптвахты, куда маршал непременно засадит вас на длительный срок. Грозный чин внимательно выслушал меня, ничего не сказав, круто развернулся и ушёл, твёрдо печатая шаг, видимо, от попытки сдержать гнев.
Само собой, что на разгрузку вагонов радисты не ходили, но каким-то неизвестным мне образом они узнали, почему все трудятся, а они отдыхают. Один из радистов подошёл ко мне и, взяв под козырёк, сказал «спасибо». То же сделал и ещё один радист. Когда так же поступил третий, я спросил: «Ребята, за что вы меня благодарите?». Ответ прозвучал кратко, но точно: «За заботу». Я понял, что любые подчинённые ценят заботу и соответственным образом относятся к тому, кто её проявляет.
Но особое уважение красноармейцев я заслужил отказом от выполнения московских распоряжений.
Как я уже сказал, обстановка в штабе авиационной армии была напряжённой. Все ждали получения приказа о передислокации армии в Шайковку. Естественно, все приказы шли через нас, связистов. Однажды по телеграфному аппарату Бодо пришло указание: «Армии срочно перелететь в Шайковку». Погрузка армии в самолёты требует не менее 3-х – 4-х часов, т.к. дело это хлопотное. Началась погрузка. Не успели до конца погрузиться, как пришло новое распоряжение: «Вылет отменить». Через несколько часов новое распоряжение: «Начать погрузку», а вскоре снова: «Отменить . . .». Так было три или четыре раза. Мне это надоело, и при очередном указании о погрузке я ответил (по аппарату Бодо): «Считаю нецелесообразным. Прошу подтверждения маршалом Будённым». Тут же по Бодо пришёл запрос: «Кто говорит?». Я велел связисту отстучать ответ: «Говорит сам Милькин». Ещё через несколько минут Бодо выстучал: «Мнение Милькина подтверждаю. Будённый».
Когда об этом эпизоде стало известно в гарнизоне, меня несколько раз спрашивали, не знаком ли я с маршалом Будённым. Я отвечал, что с Будённым я лично не знаком, но на собственном опыте знаю, что Будённый ценит удачные ответы и решения.
Что же касается данного случая, то видимо, в верхах никак не могли принять окончательное решение, начинать бомбить Польшу или ещё подождать. Видно, на этот раз решили не выдвигать авиацию к польской границе. Это всё будет сделано позже. До большой войны оставалось чуть больше полутора лет.