(продолжение)
Пыльное зеркало уставилось на Ленку одутловатым жёлтым лицом. Фу! Вот тебе, девочка, и сорок. А ведь было время, когда думалось, что сорок – это такая старость… Вспомнилось, как она в запале обещала своим мужикам, что больше тридцати девяти ей никогда не будет. А если всё-таки доживет до этого времени, то сядет на мотоцикл и с разгону в бетонную стену… Дура. Что скажешь?
Теперь она совсем по-другому воспринимает жизнь. Надеется. Смешно! Но всё-таки надеется. И почему-то захотелось пойти в душ. Давно уже не хотелось. Что-то запустила она себя. Эх, Ленка, Ленка… Надо бы не так всё…
Вот и в ванной… Бутылки кругом, тряпьё нестираное, мыло-то хоть есть? Паутина оплела дверцы шкафчика. Жирный чёрный паук недовольно поковылял куда-то вниз по стенке. Нехорошо это, чёрный и вниз. Вот если бы светлый и вверх… Да ну его.
Мыло нашлось. И даже гель для душа. Кажется, сестра привозила в позапрошлом году. Или позапозапрошлом? Сейчас какой год? Катюха приезжала на годовщину Алёшеньки. А сынок погиб три года назад. Значит, приезжала в позапрошлом… Эх, Ленка… Пропила ты свою память…
После смерти сына трезвой почти и не была…
Мысль о сыне больно ударила изнутри в переносицу, на глаза навернулись слёзы. Захотелось закурить и глотнуть чего-нибудь обжигающего, чтоб не болело, не вспоминалось. Нет, сначала умыться хотя бы…
Застоявшаяся коричневая вода завоняла ржавчиной. В запахе крови и ржавчины есть сходство. Это Ленка давно знает. Гемоглобин – это та же ржавчина. Разъедает человека изнутри. А люди-дурачки думают, что это жизнь в их жилах бегает. Муж её покойный, Майкл, когда кончался в реанимации, всё бредил: «Выкачайте из меня ржавчину! Пожалуйста! Выкачайте! Не хочу умирать!»
Тьфу! Вот что за дура! Ну день рождения у человека, нет бы с утра о розах-грёзах, а тут… О розах… грёзах… Под струёй горячей воды стоять так приятно! Надо бы почаще залезать. А то уже совсем оскотинилась. Спит не раздеваясь. А иногда и до постели не добирается. Да и как тут доберёшься, если подчас не знаешь, как домой дошла. Да и дошла ли, может, донесли? Алкашка чёртова. Завсегдайка вытрезвителя.
Нет. Надо завязывать с этой жизнью. Теперь всё пойдет по-другому. Вот вчера, накануне днюхи, у неё крылья отросли. А всё из-за Алекса этого… Ну ведь был же у неё халат. Определённо был! Синий, с капюшоном. Махровый. Майкл подарил. На годовщину свадьбы. Или он уже и не халат… Какие-то тряпочки вроде уже были махровенькие… Ну а полотенце какое-нибудь? Мокрая, голая… Вот что-то такое. Можно вытереться. А, это простынка. Пойдёт.
Ох, ****ь, стекло в пятку. Кровищи-то! Как с поросенка. Да хер с ним. На балкон посушиться, проветриться. Неужели всё допили? Ну прятала же вчера полбутылки. Куда вот? Вроде за батарею. Нет. За тумбочку? Нет. Под мойку? Да откуда столько осколков? Подмести что ль ради праздничка? Вдруг он всё-таки придет? А у неё…
Да, у неё был порядок. И холодильник всегда полный. И пироги она пекла вкусные. Майкл гордился. Она по взгляду чувствовала. Нравилось ему, что она у него такая. Красивая. Хозяйственная. Рисковая. За то и любил. И за голос. Он у Ленки классный, даже сейчас. Не визгливый и не гундосый. Чистый, сильный, низкий. Она даже одно время подрабатывала в качестве бэк-вокалистки в рок-группах… Там её Майкл и увидел…
Да где ж бутылка? Вот мозги дырявые! Спрятала на утро, а утром найти не смогла. Анекдот! Ну что, идти к вокзалу за банками на опохмел? Хорошо ещё, что курево осталось…
Пора уже и на работу собираться… Голова трещит. В холодильнике заветная! Вот она… фу… воняет как… с души воротит…но скоро полегчает… уже наплывает… сейчас уже…
В дверь позвонили, потом постучали. Поправив простынку на плечах, Ленка пошла к дверям. Если кто из «волков», не откроет. Или как раз откроет. Может, с бутылкой пришли по случаю дня рождения.
- Кто там ещё нах?
- Логутовы здесь живут?
- А что?
- Да им телеграмма!
Вот это да! Телеграмма! Поздравительная, наверное? А может, это уловка, а там какие-нибудь приставы её выселять пришли по требованию соседей? Орала же нижняя, что в суд на неё подала за нарушение правил совместного проживания.
- А откуда?
- Сейчас, - за дверью завозились, зашуршали бумагой, - Из ст…Стропилова что ли..
- Из Старого Топилова, дура. Читать не умеют, а уже в почтальоншах, - ворча, Ленка открыла дверь.
Девочка-почтальон совсем юная протянула жёлтенькую бумажку:
- Распишитесь.
Протянутый ею карандаш заплясал в руке.
- Где?
- Там галочка стоит.
- Я без очков не вижу, - это было враньё. Но руки так плясали, что ничего ими накарябать было невозможно.
- Ну так наденьте очки, я подожду.
- Да ладно, я так.
Ленка усилием воли прислонила карандаш к бумаге и потянула грифель в сторону. Получилась чёрточка. Теперь вверх и полукруг. Ничего похожего на подпись, но кому какое дело, как она расписывается.
- Мне с такой вашей подписью никто не поверит, что я телеграмму доставила.
- А это уже твои проблемы.
Ленка вырвала из рук почтальонши цветную телеграмму, протянула карандаш с жёлтой распиской.
- Правильно вам там пишут. Бросайте пить! – почтальонша развернулась и весело поскакала вниз по лестнице.
- Не твоя забота, мандавошка. Не тебе меня учить.
Ну вот теперь настоящий день рождения. Сестричка поздравила. Ну-ка, что она мне написала?
Распахнула открытку – и чуть не выронила от неожиданности: заиграла музыка «Пусть бегут неуклюже…» Вот какую замечательную открыточку…
Она так и замерла на полуслове – увидела текст. «Бросай пить а то сдохнешь». И всё.
- Вот зараза. Ну это же надо? Поздравила, мать её! Что, думает, мне горя мало, добавить нужно? А ты мне наливала, чтоб укорять? На свои пью, на заработанные! Да, это работа, такая же, как у тебя. Килограмм – шестьдесят две банки! А ты их поди насобирай ещё! Что ты думаешь, они прям лежат и ждут, пока их соберут? А потом ещё и очередь отстоять надо, чтобы сдать. Как все бомжи выстроятся… И стоишь промеж них. А тут ещё вчера двое: «Сестра, дай три рубля!» Я как заору: «Какая я тебе сестра! Ты кому это сказал?» Они переглянулись и с пониманием: «Домашняя…». Понимаешь, сестра, в каких условиях я живу? Дома прибраться некогда, стекло битое по всему дому. А ты – бросай пить! Да разве я пью? Ты на Женьку Кнутовище посмотри! Ходит в рванине, вся вонючая, нечёсаная, немытая. А я вот только из-под душа вышла. Дура ты, Катька. Не понимаешь разве? Как мне жить-то без водочки? Как схватит за сердце: то Майкла вспомню, то Алёшеньку…
Ленка залилась горькими пьяными слезами, и на третьем всхлипе поняла, что без очередных ста грамм весь день рождения будет испорчен. Она достала из шкафа блузку, которую всегда надевала по праздникам. Белая, красивая, не мнется. Что-то упало. Пуговка! Откуда она отвалилась? Пришить надо. Но не так-то это просто. Десять минут пыталась вставить нитку в иголку – так и не смогла. Видимо, и правда, что-то с глазами. Хотела соседку попросить – той дома нет. И вообще в подъезде глухо.
Придётся рукава закатывать. Ну кто же в таких блузках рукава закатывает? А что делать?
Заиграл мобильник. Чудо техники, найденное на улице. Но карту сама купила.
- Ленка, ты куда сегодня идёшь, к вокзалу или на набережную? – это Люська. Совсем не хотелось с ней напарничать. Она всегда банки из-под носа уводит. Нет, не пойдет Ленка с ней.
- А я сегодня никуда не пойду. Я сегодня выходная.
- С какой это радости?
- С большой. День рождения у меня.
- Э, подруга, наливай!
Ленку задело даже. Могла бы хоть поздравить.
- Не налью. Я сегодня в ресторан пойду.
Трубка залилась смехом. Ленке стало обидно, она отключилась.
Но телефон зазвонил снова.
- Лен, ты тока не обижайся. Но ты меру-то вранью знай. Тебе на ресторан знаешь сколько вкалывать надо? И не тратить ничего.
- А я не на свои. Мне такой подарок делают.
Трубка опять засмеялась. Ленка отключилась. Более того – выключила телефон. Не верит – и не надо. А про ресторан, конечно, наврала. Речи о нём не было. Просто…
Просто вчера утром встретила Алекса. В молодости они с Майклом вместе гоняли на мотоциклах. Были настоящими ночными мотоциклистами. Сейчас бы сказали крутыми байкерами (Ленке это слово нравилось, она даже средством от скуки сделала где-то слышанную песенку: «Байкер байкера поймет, байкер байкеру нальёт…»). Но тогда таких слов не было. Просто жизнь – это мотоцикл. «Восход» без глушителя. Потом «Ямаха», и ещё были разные. Как тогда шутили, если два мотоцикла за год не разбил, значит ты не «ночная псарня». В долгах как в шелках были. Но весёлые и пьяные.
А потом Майкл разбился, а Алекс постепенно отошёл от рокерской жизни, обзавелся ненавистной в юные годы «помойкой на четырёх колесах» и стал как все.
Он так выглядит! Мужчина импозантный. Посидели, поговорили. Майкла вспомнили. Про Алёшу рассказала. Он про жену свою беспутную. Ну выпили, конечно. А потом говорит:
- А ты всё такая же красивая, Леночка.
У Ленки сердце зашлось. Ей такого никто не говорил уже лет пятнадцать. А Алекс посмотрел на неё так серьёзно и добавил:
- Я всегда Майклу завидовал. Такая женщина ему досталась.
Не шутит ли? Кому он это говорит? Ленке? Она не нашлась, что ему ответить, кроме как:
- У меня завтра день рождения. Приходи?
А он:
- Приду, обязательно приду.
Потом он её провожать пошёл. Почти до дома. И банки из-под пива ей поднимал, и сумку нёс, как джентльмен.
А уже почти у её дома попросил номер телефона. Он у Ленки уже чёрт-те сколько был выключен. Денег нет. Так он зашёл в платёжку и положил ей деньги. Если бы он этого не сделал, Ленка бы всерьёз его слова не восприняла. А тут…
Развезло её однако. Не вписавшись в поворот, больно ударилась плечом. А куда шла-то? Вышла на балкон, закурила. Хорошо! Птички поют. Какая-то смутная тревога бродит на задворках сознания. От телеграммы что ли?
Решение пришло само собой. А не пойдет Ленка сегодня работать! Не пойдет! У неё есть деньги в заначке. Ещё сходит к Галине, попросит. Та, может, ради дня рождения, не в долг, а в подарок даст.
Ох, и ненавидела она эту Галину раньше. Майкл с ней до Ленки встречался, на моце катал. А потом Ленка появилась, и Галине отставку дали. До смерти Майкла о ней и не слышно было. А на похороны пришла. И на поминки. И помогала ей во всём. Ленка орала на неё, выгоняла, а та опять приходит.
- Чо ты ходишь, чо ходишь? Не надо твоей помощи!
- Меня Майк перед смертью просил о тебе позаботиться.
- Как он тебя попросить мог? Он в реанимации без сознания был.
- Он накануне. Чувствовал, видно.
- Вот сочинительница. Мы весь день вместе были. Никуда не уходил.
- Когда ты за Алёшей пошла, он звонил мне.
Ленка не поверила. Но гнать перестала. Галина страдала не меньше Ленки. Она Майкла, оказывается, всё это время любила. Замуж не вышла. Чего, спрашивается? Хоть бы дитё. Ленку только Алёшенька и держал тогда.
Потом на трёх работах вкалывала. Думала, Алёшеньку придется на ноги ставить. За этой работой чёртовой и сынка не доглядела. Не увидела у него метку смерти. Маманька- покойница научила видеть: в уголке глаза тень такая проступает… У Майкла такая была… Уж как его Ленка уговаривала не ездить в тот день!.. У сынка проглядела… Он, мальчик ясноглазый, бросил её, мать свою, ушёл вслед за отцом. Тоже на мотоцикле… А Ленка-то радовалась сначала, что мальчик байк просит… Поднапряглась и купила. Новый. А мотоцикл Майкла…
Противная история. Она иногда ходила, после Майкла уже, в гаражи, где ребята собирались. Вроде бы как все свои, родные… Как будто и Майкл… Ленку там знали, любили, жалели, помогали морально. Был там парнишка. Забавный такой. Песенки под гитару свои пел. А мотоцикла у него не было. Очень хотелось, но… Хорошая машина денег стоит, а он студент.
Как-то так получилось, что они с Ленкой стали разговаривать подолгу. О жизни, о смерти, о любви, о будущем. Ей стало казаться, что паренёк этот интересный, добрый. Он мог бы хорошим отцом Алёшеньке стать… Намечтала себе целую «Санта-Барбару». А тот ещё и песенку про Ленку сочинил. Слова там были «женщина с слезой в глазах»… Глупо как-то, что за слеза такая, одна на два глаза… Но сам факт – ей песню посвятили – тронул.
И решила она от избытка воображения и чувств мотоцикл Майкла ему отдать. Думала, обрадуется, посадит её, как Майкл, сзади, и полетят они вместе в светлое будущее.
После аварии только крыло гнутым было. Заменила. Отремонтировала. Помыла, почистила. Пару кругов на пробу по округе проехала. Привела железного коня вечером в гаражи и подарила парню. Тот аж подпрыгнул! И его гладил и трогал, и Ленке только ноги не целовал. Проехали они кружок…
А на следующий день она опять в гаражи. Глядит, он мотор заводит. Ну она к нему… А он ей:
- Ты чего, тётя? За подарок, конечно, спасибо. Но у меня своя девушка есть…
Тут появляется длинноногая лахудра, садится к нему… А «тётя» так и стояла столбом, выхлоп нюхала… В гаражи больше ни ногой, стыдно…
С тех пор как появится на горизонте мужичок какой, сразу и история эта вспоминается… А вот Алекс не такой. Он старой закваски. Такие не обманывают. Значит, придёт. Надо подготовиться.
Галина дала пятьсот рублей. Сказала вернуть двести. В магазине Ленка купила курицу, яйца, колбасы варёной и копчёной, картошки, солёный огурец, майонез, горошек, сигареты и надолго застыла у витрины со спиртным. Шампанское? Да ну его, кислятина и отрыжка потом. Но вроде как праздник. А вдруг Алекс тоже шампанское принесёт. Она же как бы дама. Значит, надо водку. Какую? Сколько? Две? Три? А вдруг он водку принесёт? Вряд ли…
Купила шампанского и две водки. Чуть хлеба не забыла. И шла так гордо по городу – по магазинам хожу, к празднику готовлюсь.
А дома не выдержала и откупорила бутылку. Ну немножко выпьет… А на стол целую поставит.
На сковороде был давнишний жир. Что-то жарила… А на нём и курицу пожарить. Заодно и экономия, и мыть не надо. В духовке оказалась нычка – пара глотков водки. Уже выдохшейся, противной. Когда и кто её туда засунул? За кастрюлькой не видно было.
Руки плохо слушались. Нож то и дело падал (хорошо, мужик придёт!). Куски выходили большие и некрасивые. Ничего, под майонезом не видно будет.
Стол помыла гелем для душа, для запаха. Рюмки протерла, тарелки поставила. Да так спать захотелось. Полежит чуток… Нет, нельзя! Курица! Да ещё и уборка… И потом, когда Ленка спит, она ничего не слышит. Вдруг проспит Алекса?
Для создания настроения включила радио. Сначала к его болтовне не прислушивалась. Потом ухо резануло слово «байкер». Вникла в суть: хотят в городе поставить памятник погибшим байкерам! Здорово! Обсуждают, какой и где. И вдруг кто-то им там говорит зло и нервно:
- Между прочим, чаще байкеры не сами гибнут, а сбивают людей. Да и разбиваются в основном по собственной глупости: превышение скорости, алкоголь, выезды на встречку... Я вообще не понимаю, на кой чёрт эти камрады ночью проезжают на малых передачах, заливая всё вокруг своим тарахтеньем? Лично я могу проехаться с 240 лошадьми в капоте так, что даже глухонемые проснутся, однако ж этого не делаю. Получается, что памятник человеческой глупости ставим? Тогда почему байкерам? Давайте сделаем памятник замёрзшим бомжам, прачкам, убившимся на скользком полу, или не отчитавшимся вовремя бухгалтерам. Да хотя бы кардану двадцать первой «Волги»…раз деньги городские девать некуда.
На самом деле если ты на мотоцикле едешь, то, будь добр, шлем, свет, костюм, скорость (в ПДД есть погрешность на безопасность даже)... Ты вот говоришь: друг разбился. Но ведь ты не скажешь, что он ехал в шлеме и костюме со скоростью сорок пять километров в час за городом или тридцать километров в час в городе и при этом не успел затормозить?! Не скажешь... Значит, сам и виноват... Никто их насильно на моцы не усаживает! А делать из них героев - это толкать малолеток разбиваться.
Ох как Ленку взорвало! Да что они понимают?! Мотоцикл – это стиль жизни! Скорость, ветер в ушах, адреналин… Да, они смертники. Они знают, что рано или поздно разобьются. Но не могут не ездить. Это своего рода русская рулетка - каждый выезд может стать последним.
Не герои, говоришь? Герои, потому что ты сидишь и трендишь по радио, а Майкл, Алёшенька и десятки Ленкиных знакомых там, за трассой… Потому что не захотели стареть, лысеть, жиреть… Они, как в песне, останутся вечно молодыми, вечно пьяными.
Шлем – говоришь? Это ты сам в шлеме ездий. А им нечего бояться! Ленка отчетливо вспомнила картинку… Майкл на мотоцикле, волосы (густые, чёрные, до пояса почти) развевает ветром… Есть в этом что-то мистическое, загадочное.
Ленка и сама любит скорость. Но теперь уж не то… Её скорость – двадцать пять банок в час… Она вздохнула и залпом опрокинула ещё рюмашку…
Аромат жареной курицы защекотал ноздри. Скоро готово будет. Осколки заметены в угол. Вилки найдены. Ну, вроде и всё.
Вот дура-то! А торт? Какая же днюха без торта! У неё всегда был торт! И конфеты. Денег хватит? Только на крахмальный рулетик. И на пачку чая. Ну что ж…
Всё готово. Где ж Алекс?
Причёску надо сделать. Или и так сойдёт? Волосы чистые, хорошо лежат. Накраситься? Пошарила в сумке. Нашла столетней давности губную помаду, сломанный карандаш для бровей и тушь, безнадёжно засохшую. Стала точить карандаш – порезалась. Унимая кровь, увидела свои руки. Чёрные какие-то. Ногти жёлтые, страшные, толстые, как у зверя лесного. Что же это с руками-то? Помыла их с мылом. Лучше не стали. Да и хер с ними…
Села за стол, мобильник рядом положила. Ждать Ленка не любит, ох как не любит! Рюмашку что ли для затравки? Или подождать уж… Порезала хлеб и колбасу, салат на стол выставила. Поискала и нашла вазу для цветов. Вдруг с цветами придёт?
Со стены улыбался Майкл. Стоит в своей куртейке кожаной, ясноглазый такой… Что? Чего жду от Алекса? Думаешь, потрахаться захотелось? Нет, Майкл… Не нужен он мне, секс этот. Сколько пьяной трахни за эти годы было! Один даже прижился. Но его Галина выгнала. «Был бы нормальный мужик, - говорит, - я бы за вас молилась. А собутыльнику тут не место!» Ленка тогда орала на неё матом, драться лезла, даже щёку ей поцарапала… Потом проспалась, извиняться ходила. Галина простила, вроде…
Ангел она, Галина-то. Уж сколько дерьма от Ленки видела, а вот и деньгами выручает, и жильцов время от времени находит в комнату Алёшеньки… И иногда пожрать даёт, когда Ленка уж совсем запивается. Правда, воспитывает всё время. И тоже, как сестра, «пить бросай»! Бросай! А вот и бросит! Вот с Алексом сегодня последний раз выпьет – и бросит. Завяжет навсегда. Даже пива по праздникам не будет!
Телефон зазвонил! Нет, не Алекс, Люська.
- Ну чо, ресторанница? Собралась уже? В какой идёте-то? А прибегу хоть одним глазком глянуть на товаркино счастье! А в чём пойдёшь? В своей белой блузке? А на ноги?
Вот тут Ленка чуть не прокололась. Нету у неё обуви приличной. Вообще нет. Уже неделю ходит в Алёшенькиных кроссовках. Сорок третий размер! А у Ленки тридцать седьмой. Но не пропадать же добру? Сапоги ещё есть зимние стоптанные, но у них молния разъехавшаяся.
- Галина дала.
Люське врала долго и вдохновенно. Потом, когда надоело врать, сказала, что машина подъехала, и отключилась.
На улице вечерело. Серые сумерки. Самое любимое время. Она всегда в это время чувствовала особое умиротворение. Вышла покурить – и увидела Люську. Та стояла у подъезда и терпеливо ждала выхода подружки. Вот ****ь! Вынюхивает. Ленка по-быстрому ушла с балкона в надежде, что Люська её не увидела.
К девяти часам вечера Ленке стало казаться, что шаги на лестнице – его, Алекса. Но шаги звучали то выше, то ниже, то вообще обрывались. И с каждым новым звуком шагов её сердце отчаянно колотилось и что-то в груди поднималось. Шаги останавливались не у её двери. Не придет? Но она гнала эту мысль. Он не может не прийти. Он обещал! Он хороший.
А к полуночи, уже порядком набравшись от волнительного ожидания, она поняла. Не придёт. Как будто чем тяжёлым ударили по башке.
Это всё из-за Майкла. Она сдернула со стены фотографию, не удержала в руках, и та разлетелась на тысячи осколков, как и Ленкины мечты.
- Из-за тебя, Майкл, из-за тебя вся моя жизнь под откос! Если бы не ты и не твоя драндулетка, у меня всё было бы хорошо! Из-за тебя девочку нашу первую вытрясли, из-за тебя Алешёнька погиб, из-за тебя у меня житьё как у собаки…
Размазывая слёзы по щекам, она припоминала все жизненные обиды. Досталось и матери-покойнице, и сестре Катерине, и товарке Люське, и ангелу Галине…
Слёзы не давали облегченья, нет, они становились всё злее и отчаянней. Никто, никто её не любит! Никто её с днем рождения не поздравил! Никому она не нужна. Ну и пусть эти сволочи живут и радуются, а она, забытая, выставленная на задворки жизни, повесится сейчас. Думаете, угрожает? Нет! Не такая она, Ленка! Всем назло, получите, сволочи! Радуйтесь! Ей и нужно-то было пару ласковых слов. Пожалели слов для неё? Ну ничего, на похоронах скажете…
На беду и палка выстрелит. Нашлась же верёвка. Хорошая, крепкая, даже с петлёй! Ленка её давно уже приволокла. На улице подобрала. Хотела петлю развязать да как бельевую повесить. Узел не поддался. Петля – как раз, голова проходит. Привязала к ручке двери, через Алёшенькин турник продела – ну прям как надо всё. Табуретку припёрла, влезла, да не удержалась, грохнулась с этой табуреткой вместе. Больно! А снизу застучали, закричали.
- Да подождите вы, сейчас!
Встала, снова залезла на табуретку. Ухватилась за петлю, просунула голову…
И закружилась её голова, полетела куда-то, высоко-высоко поднялась над телом. Волосы дыбом встали, налились чем-то, так торчком и остались. А руки срослись с телом, вдавились внутрь, ноги слились с табуреткой и стали монолитом.
- А умирать-то совсем не страшно, - пронеслось у неё в голове.
Вихрь подхватил и понес её, странно затвердевшую, неподвижную, как поток щепку, в неведомое. Сейчас и ангелы прилетят…
- Привет, ты тоже самоубийца? – спросил чей-то голос. Но так не хотелось никаких голосов, никаких людей… Было хорошо, легко и спокойно… Она, кажется, нагрубила в ответ.
А потом оказалось, что она берёза. Ленке это даже нравилось. Берёзы не пьют, не курят. Да и вся прежняя жизнь отсюда, с лесной поляны, видна как на ладони. Простая и ясная. С красивым началом и таким омерзительным концом…
Мерное молчаливое бытие изредка нарушалось карканьем ворона, облюбовавшего её верхние ветви, пением каких-то лесных птах да стрекотанием последних осенних кузнечиков.
В одну из ночей их стало трое. Воронкообразный вихрь принес тополёк. Слабенький, молоденький. Оказалось, Илья, пацанёнок. Семнадцати ещё нет. Её Алёшеньке было бы сейчас чуть побольше. Защемило Ленкино сердце, заскрипела берёза крученая. Что же это с миром сталось, что дети в нём жить не могут?
(продолжение следует)