В этот день мне как-то особенно не везло. В маршрутке по дороге на работу один дядечка порвал мне последние колготки. Он бы и не попал со мной в одну маршрутку, так как она уже тронулась, когда он подбежал к остановке. Но дядечка оказался из настырных. Он побежал следом и стал стучать по стенке бедной «Газели». Водитель выругался, но остановился:
- Вы мне чуть стенку не прогнули!
- А чего ты едешь? Видишь, человек бежит…
Перепалка обещала затянуться. Сонные пассажиры оживились. Но водитель только махнул одной рукой, а вторую протянул, чтобы взять у дядечки деньги за проезд. В этот самый момент дядечка как-то неловко повернулся и задел мою ногу своей сумкой. В сумке было что-то острое. По ноге мгновенно поползла белая полосочка. Дядечка так ничего и не заметил и уселся на свободное сиденье.
На работе я стала спрашивать у всех лак для ногтей, чтобы замазать «стрелку» и отрезать ей путь вверх по чулку. Лака ни у кого не оказалось. Мне предложили корректор.
- Лучший корректор для лучшего корректора! – остроумно, как ему казалось, пошутил Резцов. Он работал в нашей газете наборщиком и время от времени делал мне несуразные подарки: то пачку скрепок, то диск Валерии, которую я терпеть не могу. Не менее несуразными были его предложения, но их, к счастью, он делал реже. Года два назад, когда я только устроилась на должность корректора, он позвал меня в пельменную. Уже тогда мне захотелось отказать Резцову, но я решила, что это будет проявлением дурного тона. А это было бы проявлением инстинкта самосохранения и доказательством моей интуиции. В пельменной Резцов заказал себе три порции пельменей с уксусом, а мне – одну со сметаной. Он на редкость некрасиво ел. Говорил он так же некрасиво и так же много. Я не из тех женщин, которые любят ушами. Я – эстет в душе и люблю, скорее, глазами. Для меня очень важна внешность. У мужчины, согласно моей теории, должны быть красивые и большие кисти рук, с аккуратными, но ни в коем случае не холёными ногтями; в меру большие глаза, широкие плечи, высокий рост и хорошие волосы. Резцов же не давал пищи ни эстетическому, ни любому другому из моих чувств. В том числе вкусовому, потому что даже пельмени, которые он мне купил, казались безвкусными. К тому же, у него была огромная бородавка на носу.
После он звал меня на каток, как раз когда я подвернула ногу, на пирожки к своей маме и в музей боевой славы. Наверное, хотел показаться оригинальным. Но в памяти у меня прочно засел вечер в пельменной, и я каждый раз отвечала отказом. Резцов на много дней ушёл в подполье. Но потом, видя, что никто не встречает меня с работы тёмными зимними вечерами, воодушевился. Совсем недавно он подошёл ко мне в конце рабочего дня и положил на стол два билета на «Травиату».
- Я не люблю оперу, - не глядя на Резцова, сказала я. Я соврала. Оперу я очень любила, но перспектива сидеть три часа рядом с Резцовым, вдыхать запах его ужасной туалетной воды и краем глаза видеть бородавку на его носу приводила меня в ужас.
Резцов растерялся.
- Почему? – спросил он так жалобно, что у меня в душе шевельнулось что-то вроде сочувствия. Я подняла глаза и сразу же увидела бородавку. Сочувствие испарилось.
- Там поют то, что в обычной жизни говорят. Так не бывает.
- А в балете танцуют там, где в обычной жизни ходят, - резонно заметил Резцов. Порой он бывал логичен.
- Балет я тоже не люблю, - опять соврала я. И стала ждать, что Резцов спросит, а что же я тогда люблю. Но он молча забрал со стола билеты и отдал их толстой Елене Васильевне, нашей бухгалтерше.
- Ой, как хорошо! Я сто лет нигде не была! – рассыпалась она в благодарностях. Мне было радостно за Елену Васильевну и немножко грустно за её мужа. Я знала, что она непременно потащит его с собой. А мужчины, как правило, оперу не любят.
И вот теперь Резцов ограничивался тем, что каламбурил и сыпал остротами в мой адрес. Как сейчас, насчёт корректора.
- Галь, к шефу, - позвала меня Леночка, секретарша нашего главного редактора.
Шеф пил утренний кофе. С шефом я ладила прекрасно, но он постоянно агитировал меня на должность корреспондента.
- Ты же журфак окончила, а проверяешь чужие ошибки! Как школьная учительница, ей богу! А репортажи у нас пишут сварщики да экономисты!
- Нам на журфаке говорили, что из не журналистов по образованию получаются лучшие журналисты по жизни, - защищала я своих коллег по редакции.
- А из журналистов по образованию, судя по тебе, получаются дураки по жизни!
Я не обижалась. Шеф хотел как лучше. Он меня переоценивал. Меня вообще все либо переоценивали, либо недооценивали. Учителя в школе и преподаватели в университете считали меня талантливой. Я была круглой отличницей, но в олимпиадах никогда не побеждала. Потому что развивалась на уровне нормы. Я без особого труда усваивала программу, но ни один предмет не знала блестяще. А преподаватели упорно отправляли меня на олимпиады и заставляли участвовать в городских и областных конкурсах. Скажи я им, что не талантлива, они бы сочли меня скромняшкой и полюбили бы ещё больше. А между тем рядом со мной учились действительно талантливые люди. Но они были талантливы в каких-то определённых областях и не учились на круглые пятёрки. Их не любили и быстро забывали. А меня помнили и через пять лет после выпуска. Ждали моих скандальных журналистских расследований и сенсационных репортажей. А я работала корректором в средней газетёнке.
Недооценивали же меня мужчины. За исключением Резцова, ни один из них за последние три года не пригласил меня на свидание, не говоря уже о большем. Все подруги давно были замужем, я по два раза побывала свидетельницей и крёстной, но сама стать женой и матерью не торопилась. И меня никто не торопил.
- Поедешь вместо Петровой в район, напишешь репортаж, а ещё лучше расследование о работе местной администрации, - сказал шеф.
Я поняла, что он внутренне готов выслушать мои отговорки и на каждую заготовил по десять афоризмов типа «плох тот солдат…». Решила не доставлять ему такого удовольствия: пусть он тоже немножко огорчится, раз уж у меня день не задался.
- Когда? – только и спросила я.
Шеф, как и ожидалось, оторопел:
- В пятницу.
- Есть.
Шеф понял, что его провели.
- Что это у вас колготки белым испачканы? – спросил он, справившись с досадой.
- Это корректор. Чтобы стрелка дальше не шла.
- Ой, ну вас с вашими женскими штучками! Жена дома плешь проела, мол, на колготки ей не хватает целой зарплаты! Носите брюки, благо, теперь это модно.
- Я и ношу. Только сегодня решила юбку. Да видно, рождённый ползать…
Шеф улыбнулся и махнул рукой, давая понять, что я свободна.
Рабочий день прошёл скучно. Все мои рабочие дни проходили скучно, но сегодняшний был скучным особенно. Меня угнетала предстоящая поездка в район. Я уже видела мысленно лица местных властей и знала, что они будут говорить казённым языком, из которого нельзя выкроить ни одной достойной цитаты. Я знала, что все выходные потрачу на написание репортажа и на придумывание заголовка к нему. Заголовок должен непременно быть «вкусным», иначе никто не захочет «съесть» мою писанину. «И правильно сделают, - подумала я. – Зачем читать о коррупции в районных властях? Об этом и так постоянно пишут. Вот написать бы о человеке, который из велосипеда сделал катер…»
Дома на ужин мне как всегда пришлось удовольствоваться полуфабрикатами. Готовку я считала пустой тратой времени. Времени, которое я могла бы потратить на развитие и духовное обогащение своей личности. Времени, которое мне, по совести говоря, не на что было тратить.
В этот вечер почему-то меня угнетало одиночество. Хотя вообще я любила бывать одной, и мне никогда не бывало с собой скучно. Я позвонила в дверь своей соседки Нинки. Нинка была старше меня лет на пять, увлекалась гаданиями и астрологией и ходила по дому в татарском халате и с платком на голове. Она открыла дверь не сразу: видимо, ей требовалось выйти из астрала или настроить чакры.
Нинка иногда гадала мне на картах и довольно неплохо. Конечно, больше напускала туману размытыми формулировками, но в общем частенько попадала в точку. Я всё время забывала, что за гадание не благодарят, и говорила её «спасибо». Она психовала и клялась, что больше никогда не раскинет на меня карты. Но через день сама приходила, мы пили чай, и она лениво предлагала: «Давай погадаемся, что ли…» Так и говорила – погадаемся. Чаще же я сама заходила к ней с просьбой «погадаться». Она всегда вначале отнекивалась:
- На что тебе гадать? Мужика себе нормального заведи, а не этого своего…
Я всегда отвечала: «Где ж их взять, нормальных-то?» И мы долго говорили о мужчинах. Нинка была в разводе, у неё росла дочка Танька – «трудный ребёнок», по словам мамаши. Я как-то спросила, неужели Нинка не могла предвидеть на картах своего неудачного замужества. А она отрезала:
- Дура, ведь себе гадать нельзя – прогадаешь. Сапожник без сапог…
Но сегодня она обошлась без прелюдий, а сразу взяла колоду. Стала искать в ней бубновую даму.
- Эх, Галька, тебе бы давно червовой дамой быть, а ты всё бубновая…
Когда-то давно она объяснила мне, что бубновая дама обозначает незамужнюю девушку, а червовая – замужнюю. А Нинка продолжала тоном кликуши:
- Так из бубновой сразу в даму треф и прыгнешь…
- Треф – это крести, что ли? – спросила я.
- Ты, может, и крести: крест на себе поставила! – буркнула Нинка. – Вечно вы, дурочки, черви сердечками называете, трефы – крестями… Треф – это звучит гордо. Хотя и обозначает пожилую даму, у которой всё уже позади…
«Было бы чему позади оставаться, - с горечью подумала я. – Хоть бы ребёнок был, чёрт с ним, с мужем. Да, надо завести ребёнка. Я ж ещё молодая, здоровая…»
А Нинка тем временем начала свой сеанс:
- Вижу дальнюю дорогу…
- Ага, в пятницу шеф в район отправляет, - оторвалась я от своих невесёлых дум.
- Без комментариев! – шикнула Нинка и подозрительно притихла.
Я заволновалась и стала вглядываться в карты, будто что-нибудь понимала:
- Чего там?.. Болезнь? Смерть?
- Дура! Типун тебе на язык! («дура» было любимым Нинкиным словом) У тебя тут король намечается… Ну, наконец-то!
Что-то подобное я слышала от неё года два назад, перед «пельменным» вечером с Резцовым. Тем не менее, я обрадовалась. У человека всегда должна быть надежда. За нею люди обращаются к экстрасенсам и целителям, за неё платят последние деньги, а мне она совершенно бесплатно достаётся от Нинки.
Потом мы пили чай с печеньем. А через два часа я была у себя и вертела в руках телефон. Он не звонил два дня. Не телефон, конечно, а один человек. Я пообещала себе не звонить первой, но этот вечер явно действовал на меня угнетающе, и я решилась.
- Алло! – ответил он.
- Я не хочу становиться дамой треф, у которой всё уже позади, - с ходу выпалила я.
Думала, он заинтересуется и продолжит разговор. Но он просто сказал:
- Я еду домой. В эти выходные ничего не получится: мы с Наташей едем в село к её маме.
Наташа – это его жена. Мне нравилось, что он не называет её стервой и не жалуется мне на свою неудавшуюся семейную жизнь. Я уважаю его за искренность, потому что он не обещает развестись и не говорит, что любит.
- Ты слышал, что я сказала? Я не хочу становиться дамой треф, - повторила я.
Он помолчал.
- Треф – это крести?
- Нет, треф – это треф. Треф – это звучит гордо.
- Маленькая, тебе одиноко? – догадался он.
Он имел право называть меня маленькой, потому что был старше на двенадцать лет.
Я молчала.
- Давай купим тебе собаку, - продолжал он. – У меня сосед как раз продаёт пекинеса.
- Я не хочу пекинеса. Я хочу огромную дворнягу.
Он засмеялся:
- Ну, это проще. Вон их сколько по улице бегает! Ладно, я уже подъезжаю. Целую, созвонимся.
В трубке раздались короткие гудки. И так пять лет. Я ненавидела слово «созвонимся».
На следующий день я взяла домой дворового щенка Бельчика. На самом деле он был чёрным от лап до хвоста, и одно ухо у него не стояло. Я проверила его нёбо – оно тоже было чёрным. Говорят, это означает, что собака вырастет злой. «Ну и ладно, - решила я. – Пусть все тебя боятся, а я буду любить».