Я моргнул. Это длилось 2 недели, если верить календарю. Я вспоминал события, но вместо красочных картинок я видел лишь помятый листок бумаги, содержащий сценарий этих 14 дней. Просто исписанный корявыми буквами листок. Я чувствовал себя пустым, но не выпотрошенным, а очищенным. Я не знал что будет дальше, но был уверен что это будет цветным и красивым – как центр ночной Москвы под 10 точками допа. Единственный способ путешествовать при социальной гравитации без трения – это лететь вниз во внеэмоциональной атмосфере. Но это приведет к шоку при приземлении. Я смотрел кассету длиной в жизнь и всё что я видел это эпилептические движения – жалкие попытки отдалить ломающий момент. Я думал это был провокационный танец на углях, а оказалось плохой трип и недостаток обуви. Я почувствовал всепоглощающую неопределенность на основе безумного коктейля из мыслей о бренности всего сущего и его же важности. Не став углубляться в самоанализ, я назвал это шизофренией.
Жизнь бывает как кино: плохое и хорошее, драма или комедия… а бывает как фильмы Джима Джармуша. Я просыпался один. Это было непривычно. Пытался произносить как можно больше слов окружавшим меня людям. Но лишь 5 фраз имели значение:
- Стою по колено в море, наслаждаюсь теплым морским ветром и бескрайним ночным небом с миллионом звезд…ты где-то за этим небом…
- Скорее где-то в морской пучине, куда не проникает свет.
- …Я слышу твое дыхание…ты счастлив?
- Слишком большое давление на дне. Прилетай и вытаскивай меня. А пока я не дышу и не могу вдохнуть счастье.
- Я скоро, ты только старайся дышать, а то и я начну задыхаться.
И дело не в важности человеческих отношений, но в неоднозначности фраз, а именно произнося фразу я придавал ей оттенок настроения, совершенно не узнаваемый мною в момент прочтения её же, написанной на бумаге. Фраза, потеряв произносившую её личность, утратила часть своей сущности. Весьма банально, но поняв это легче понять.. ну хотя бы непопулярность некоторой хорошей литературы и популярность некоторой плохой. Несколько месяцев я ожидал чего-то нового, ибо старое трещало по швам и нецензурно грозило порваться. Изредка всплывающие мысли о возможном отсутствии этого нового вызывали искривление губ, издали напоминавшее улыбку.
Я одел красный клоунский нос и несколько часов изучал свое отражение, пытаясь узнать что скрывается за этими глазами, натренированными показывать эмоции. Я закрыл глаза, пытаясь рассмотреть их изнутри, но увидел лишь огромный маскарадный зал. Неужели я всего лишь вешалка? Слишком самокритично.. Неужели я всего лишь шкаф из IKEA?! Тот, который красуется на витрине, купаясь во взглядах жадных потребителей, гордый тем, что он один не прозябает в коробке на сыром складе. Позже приходит осознание того, что их купят и они обретут смысл существования, а я останусь пустым все отведенное мне время, и никто никогда ничего в меня не положит, я обречен быть пустым символом.
2.
Чувствуя, что правда под ногами становится вязкой, я подумал что нужно приобрести лодку, ибо глобальное похолодание было хуже смерти. Воплощая план в бредовые поступки, я карабкался на возвышение, стараясь привлечь внимание. Я стоял в лучах, пытаясь показать одеяние в лучшем виде, кутаясь в складки, и чувствуя себя как крот в светлом и прекрасном человеческом мире. Великолепие сцены вызывало сильнейшую боль в глазах, заставляющую забыть все, о чем хотел соврать. Кому-то было сложно разглядеть в рамке противоречивости мою банальность, раскрашенную легким безумием.
Оттенки лжи каплями заметали следы пустоты на полотне моей души. Подсознательный механизм выкроил модную сущность из ярких лоскутов судеб, но гнилые нитки расходились, обнажая меня. Я был прозрачен, но движения мои были быстры, и очевидный контур личности был виден без проблем. Все любили закрашивать его самостоятельно, и это было мне на руку. Я хотел разрисовать себя сам, но бесчисленные попытки вымыть грязь, пачкающую мои мысли в зародыше, смывали цвет. Свойства хамелеона давали мне выбор, но необходимость лишаться чего-то, пусть даже потенциальной возможности, угнетала меня. Позже я понял, что качества объекта ничего не определяли, мне было важно расстояние до достижения. Я хотел просто идти, максимально отдаляя возникновение следующего вопроса. Я выбирал вопрос: Куда дальше? - так как боялся вопроса: Что делать здесь?
Двери устали от моей нерешительности, и я побрел обратно, благо мой багаж был духовно нищ, поэтому мои руки были свободны от ноши. Я искал красивые предметы, но они разлагались от моих прикосновений. Проклятие Креза уродовало зарождающиеся идеи, пугая разум снимками рентгеновского предвидения. Согнанный с места, я почувствовал дуновение ветра, каждое место могло стать моим домом, поэтому, несмотря на ухудшающееся зрение, я видел каждую мелочь; внимательность и отстраненность сплетались в клубок безличной страсти, смеющийся когтям пространства. Зрение, расщеплявшее объекты на примитивные частицы, толкнуло меня к зеркалу. Я хотел синтезировать в себе качественно новый элемент, но моих навыков было явно недостаточно, а пользоваться чужим опытом было равносильно предательству абсурдных принципов, которыми я прикрывался от изредка моросящего самоанализа. Я мог подождать крушения этих принципов, но память саботировала очередную задачу, которую я пометил отметкой “Важно”, прекрасно зная ее судьбу. Политика невмешательства позволяла избежать фатального взрыва рождаемости чьих-то личностей в моей шизофренической общине, приводившего к замещению вшивой реальности вшивой нереальностью.
Телефонные звонки людей, всё ещё плывущих по течению, прибившему меня к берегу, казались сквозными грезами и вызывали недоумение. Не видящие границ движения, они не могли выбрать направление; помещение для моего crip-walk’а было ограниченно, но я чувствовал себя свободнее. Я часами складывал наблюдения за стереотипными уникальностями в пазл мира. Я систематизировал типы игр, анализировал правила, утолщал тонкости, гадая пока недоступные особенности внешности демиурга, начинавшие проглядываться на собранных частях пазла. Я сравнивал себя с портретом, надеясь найти сходство. Я видел прямую в не-Евклидовом пространстве, и навязчивая идея, что это и есть суть мира, не покидала меня. Я чувствовал близость единственного ответа, упразднявшего почти все вопросы.