(Из рассказов о Гершеле Острополере)
Собирая по крупицам мозаику сюжетов о Гершеле Острополере, я выявил интересную, на мой взгляд, закономерность: мне легче было находить и записывать сюжеты о - я бы так выразился - сформировавшемся, зрелом, умудрённом Гершеле, чем о раннем Гершеле Острополере.
Вполне возможно, потому, что сформировавшийся, зрелый, умудрённый опытом Гершеле был моим современником, жил в тот период, который я знаю не понаслышке, а на собственной шкуре... А может быть, потому, что с годами становилось всё меньше и меньше людей, которые помнили и раннего Гершеле, и то время, в котором он жил.
И стал я вспоминать слышанные мною от моих родителей и родственников истории из давнего прошлого. Истории, которые напрямую, казалось бы, к Гершеле не имели никакого отношения. Пока однажды меня не пронзила догадка, что в одном случае, о котором рассказывал дядя Бенык, младший брат моей бабушки, не могло обойтись без Гершеле Острополера.
Вот я и решил рассказать об этом случае. Читатель мой может спокойно читать дальше, не напрягаясь. Разговор предстоит долгий. Когда дойдет до этой догадки, я сам ему напомню о ней.
... Как я уже сказал, разговор предстоит долгий.
Итак, начнем с того, кем мне приходился дядя Бенык. У Иосифа Тучинского, моего прадеда по материнской линии, было десять детей. Моя бабушка Ита была самой старшей из них, а дядя Бенчик - самым младшим из мальчиков.
Дядя Бенык меня не замечал до тех пор, пока я не оказался на пороге десятого класса. Думаю, что до этого я ему был просто неинтересен. Но когда дядя Бенык обнаружил, что еще месяц-другой, и я начну учиться в десятом классе (а тогда в школе учились десять лет), дядя Бенык стал приходить к нам домой довольно часто, причем могу уверенно утверждать, что приходил он не к моим родителям, а именно ко мне (все-таки в те послевоенные пятидесятые годы двадцатого столетия среднее образование высоко ценилось!).
Во-первых, он всегда выбирал для прихода такое время, чтобы застать меня дома, да не одного, а с моими школьными друзьями. А во-вторых, он не просто приходил, а приносил с собой трубу, чего раньше никогда не делал.
Приходил к нам дядя Бенык всегда не один, а со своей женой, тетей Ривой. Обычно он пропускал ее вперед, давая зайти в дом, а сам оставался во дворе. (Дом у нас был одноэтажный, и мы с друзьями располагались во дворе, вокруг самодельного стола.)
Мы уже знали, что, после краткого приветствия, следует попросить дядю Беныка сыграть нам на трубе. Дядя Бенык не заставлял себя долго упрашивать, разворачивал трубу и начинал играть соло. Играл он всегда одно и то же произведение - егерский марш, поскольку в первую мировую войну служил в егерском полку, но играл он его классно. Если солист был в ударе, то можно было попросить его сыграть егерский марш на бис - дважды, а то и трижды... (В Российской армии до 1917 года егерями назывались солдаты особых стрелковых полков, как конных, так и пеших. Но это я знаю сейчас, а тогда не знал и поэтому не догадался спросить, в каких егерях служил дядя. А поскольку он сам об этом не распространялся, следует считать, что служил дядя Бенык в пеших, иначе, будь он конным егерем, он бы не стал замалчивать такую выигрышную деталь своей военной службы.)
Пока трубач играет, надувая щеки и жилы на могучей шее, я ознакомлю вас с его внешностью. Был он среднего или даже несколько ниже среднего роста, с гладко выбритой головой, которая так плавно переходила в широкие плечи, что не было даже намека на шею. Иногда дядя Бенык желал показать нам, какие следует делать физические упражнения, для чего он снимал рубаху и майку, и мы имели возможность любоваться атлетической мускулатурой человека, которому перевалило за семьдесят - возраст по тем временам немалый.
Торс у него был треугольной формы, этакий перевернутый треугольник. Чтобы доставить удовольствие старику, мы иногда просили разрешения потрогать его железные бицепсы, и убеждались, как нам, молодым, далеко до старого Бенциона Тучинского.
В первую мировою войну егерь Бенцион Тучинский попал к немцам в плен, поэтому среди родни его иногда называли Дойч (Немец). Причиной этого прозвища были те взгляды, которые он вынес из плена и которые пытался пропагандировать среди слушателей, в данном случае - среди учеников девятого, а потом - десятого класса средней школы.
Как вспоминал дядя Бенык, в немецком плену плохо кормили, но зато хорошо была поставлена пропаганда и агитация. Имелось большое количество литературы самого различного толка на русском языке. Каждый мог выбирать брошюру по своему вкусу. Дядя Бенык тоже выбрал - по его тогдашнему вкусу.
- Маркса? Энгельса? Ленина? - спрашивали мы.
- Нет, - морщил нос дядя Бенык.
- Бебеля? Либкнехта? Лафарга? - продолжали мы гадать.
- Нет, нет.
- Неужели Каутского? Троцкого? Бакунина? - ахали мы.
- Нет же, - и дядя Бенык начинал сыпать фамилиями, о которых мы и слыхом не слыхивали. С особым уважением называл два или три имени философов, выступавших проповедниками свободной любви.
- А как же дети? - интересовались мы.
- Какие могут быть разговоры о детях? - негодовал дядя Бенык. - Заботу о детях должно взять на себя государство! Любовь должна быть свободна от любых буржуазных предрассудков!
(Непонятно только, почему своих детей наш проповедник свободной любви воспитывал сам, а не сбагрил государству.)
В самый драматический момент нашей полемики из дома обычно выходила законная супруга последователя немецких философов и заявляла:
- Опять принялся за старое? А ну пошли домой!
И пропагандист свободной любви аккуратно заворачивал свою трубу во фланелевую тряпку и покорно шел следом за тетей Ривой.
Кстати, если пищи духовной в немецком плену было более, чем достаточно, то с пищей физической дело обстояло намного хуже. Однажды быстро проглотив свой котелок каши, дядя Бенык вторично встал в очередь на раздаче. Немец-раздатчик заметил дядину хитрость и, когда дядя во второй раз подставил свой котелок, больно огрел дядю черпаком по лбу. И хотя дядя Бенык не привык прощать обиды, в данном случае он счел благоразумным промолчать, поскольку научился в армии соблюдать дисциплину.
А постоять за себя он бы смог, ибо в молодости занимался французской борьбой, штангой и даже крестился двойничком, как он любовно называл двухпудовую гирю.
Любимым его развлечением до женитьбы было ходить в цирк и ожидать момента, когда какая-нибудь Черная Маска вызовет на поединок всех желающих из публики.
Вот один из рассказов и о поединке с чемпионом Малороссии Ассауленко:
- Когда я вышел на арену и начал побеждать, бой немедленно прекратили. Было объявлено, что, в связи с тем, что оба борца обладают невиданной силой, поединок прерывается и будет продолжен на следующий день в виде отдельного специального представления. А меня начали обрабатывать, чтобы я лёг на обе лопатки. Обещали за это корову. Но я не мог согласиться на такое предложение.
- Неспортивно, да? - догадывались мы.
- Нет, не в этом дело. В зале сидели девушки. Что бы они подумали обо мне, если бы я проиграл? Короче, когда хозяева цирка поняли, что я ни за что не соглашусь поддаться, то Ассауленко намазал кожу маслом, а я не знал этого. И когда во время поединка он начал потеть, масло стало выходить у него наружу, он стал таким скользким, что я никак не мог ухватить его и положить на обе лопатки.
- Ну и чем это кончилось? Ничьей? - мы делали вид, что не понимаем, куда клонит рассказчик.
- Нет, градоначальник увидел, что циркачи жульничают, и остановил борьбу.
- Его что, специально для этого вызвали в цирк? - продолжали мы свои "наивные" вопросы.
- Нет, зачем же? Градоначальник сам ходил смотреть французскую борьбу и хорошо в ней разбирался. После того, как градоначальник прекратил схватку, он потребовал, чтобы цирк в течение 24-х часов покинул город. Вот какие строгие были порядки!
Мы, конечно, посмеивались: чего не выдумает человек на старости лет!
Но в конце 50-х годов в Смеле решили организовать краеведческий музей, стали собирать экспонаты, и вот одна очень пожилая женщина, бывшая учительница, принесла старую, еще дореволюционную афишу, в которой сообщалось, что должен состояться поединок между чемпионом Малороссии Ассауленко и бойцом Тучинским.
Кстати, боец здесь означает не солдат, а человек, работающий на бойне и занимающийся забоем скота. Вот, собственно говоря, в чем был секрет недюжинной силы бойца Бенциона Тучинского.
- А знаете ли вы, кто был самым сильным человеком, какого мне довелось встречать в моей жизни? - хитро щурил глазки дядя Бенчик.
- Иван Поддубный? Иван Заикин? Дядя Пуд? - начинали мы гадать.
- Ни за что не угадаете! Тётя Зина!
- Какая тётя Зина?
- Ну, сестренка моя младшая, Зина. Когда я набрал силу, стал играть со штангой, креститься двойничком, заниматься французской борьбой, побеждать цирковых силачей, мне стало море по колено. Я обычно очень поздно возвращался со свиданий домой, а Зина, как младшая в семье (ей тогда было лет пятнадцать), должна была дожидаться, когда я вернусь, открыть мне дверь, спуститься в погреб, достать оттуда кринку холодного молока и покормить меня. А я начинал привередничать: то не так, и это не эдак! Зина терпела, терпела, а однажды, когда я уж слишком разбушевался, взяла меня за грудки и вышвырнула за дверь. Не успел я опомниться, как она выбросила мне вслед мои гири, а потом и штангу, которую я сам с трудом поднимал. И заперла дверь на крючок. Стучать я побоялся - еще, чего доброго, проснутся родители. Так и пришлось до утра просидеть во дворе. Хорошо еще, что дело было летом... Вы представляете, что бы могло получиться из Зины, займись она по-серьезному тяжелой атлетикой? - без всякой обиды на младшую сестру вопрошал нас дядя Бенчик
... Как только юный дядя Бенчик начал работать и стал неплохо зарабатывать, он пошел в воскресенье на стадион, где обычно происходили народные гуляния. При стадионе был буфет, где продавались сельтерская вода (сейчас бы сказали: газированная вода) и пиво. Обратите внимание, что описываемый ниже случай произошел до поединка с чемпионом Малороссии Ассауленко, и о силе дяди Беныка еще никому в городе не было известно.
Впрочем, предоставим слово самому дяде Бенчику:
- Я спросил у буфетчика, сколько имеется пива. Продавец сказал, что две бочки. "А сколько это стоит?" - спросил я. Буфетчик назвал цену. Тогда я заплатил, сколько он назвал, и сказал, чтобы сегодня ни с кого, кто будет заказывать пиво, денег не брали, а угощали за мой счет. Буфетчик так и сделал. А я сидел за столиком с кружкой пива и смотрел, как все угощались за мой счет. А потом пришел один богач и отказался пить за мой счет. Он хотел заплатить, а продавец отказался брать во второй раз деньги за проданный товар: - "За пиво уже заплатил Тучинский". Тогда богач захотел вернуть мне деньги, но я не стал брать: - "Пейте, пожалуйста, себе на здоровье, сколько хотите – я сегодня всех угощаю". Тогда этот богач вызвал городовых, чтобы они заставили меня принять у него деньги. Но городовые не могли справиться со мной, я раскидал их, как котят.
Мы представили себе, какая была свалка, когда дядя Бенчик разбрасывал, как котят, наряд полицейских.
- Состоялся суд. Мне предлагали взять адвоката, но я заявил, что буду сам вести свою защиту. Народу собралось много, наверное, пол-города. Пришли мои приятели, знакомые девушки, соседи и просто любопытные: ведь не каждый день судят сына Иосифа Тучинского, а отца в городе уважали! Я занял скамью подсудимых. Потерпевшие едва уместились на другой скамейке. Зачитали обвинительное заключение... Предоставили мне слово... Я и говорю: - "Господа присяжные заседатели! Посмотрите на меня, я несовершеннолетний мальчик. Мне еще нет и шестнадцати лет. А теперь посмотрите на так называемых потерпевших, на их мощные фигуры". А посмотреть было на что: на отъевшиеся рожи, на крупные фигуры, на широкие зады, не помещающиеся на скамейке, на селедки на боку у каждого...
- А это что такое селедки?
- Ну, сабли у них были пристегнуты. - "Неужели вы верите, что я посмел даже подумать о том, чтобы их обидеть? Это они избили меня, да им показалось мало, и они хотят теперь с вашей помощью добавить мне еще!" Хохот в зале суда стоял неимоверный - полицейских не очень-то любили. Вот присяжные и постановили меня отпустить.
Мама моя не разделяла моих восторгов её же родным дядей Бенчиком, она считала, что он растрачивал свою природную силу бесполезно, на детские забавы. В отличие от его же старшего брата, другого маминого дяди - Яши. Пришлось маме рассказать мне по секрету, что есть у нее еще один дядя, только о нем не положено говорить, поскольку никто не знает, где он сейчас - скорее всего за границей, а о родственниках за границей в советское время лучше всего было не говорить.
В 1905 году по Украине прокатилась волна еврейских погромов. Не миновала она и Смелу. О том, что будет погром, евреи знали заранее, и все они со своими детьми и стариками перебрались в район города, известный под названием Коваливка (в переводе с украинского на русский - Кузнецовка). Я еще застал этот небольшой район в первозданном виде: там на небольшом пятачке всего из нескольких кварталов размещались три или четыре кузницы. И кузнецами на Коваливке были евреи, и молотобойцами тоже евреи. То ли от природы были они такими, то ли были закопченными на работе до такого состояния, только на их лицах белели одни зубы. Своими закопченными лицами и белыми зубами они напоминали цыган, которые считаются признанными кузнецами. Наверное, профессия откладывает отпечаток на внешность человека.
Вообще, смелянские евреи были, в основном, ремесленниками и селились они сообразно своим профессиям. Поэтому дореволюционные названия улиц отражали эти профессии. Так, улица Тельмана раньше называлась Парикмахерской, а улица Чапаева - Фурманской, но не в честь писателя Фурманова, а поскольку жили на ней извозчики (фурманы). А рядом с нашим домом проходила Свечная улица.
Ну, так вот, движется в том направлении, где собрались евреи, возбужденная толпа погромщиков - с иконами, хоругвями, вооруженная кольями и кастетами. А евреи все, как вы помните, собрались на Коваливке.
Движется толпа погромщиков посредине мостовой, подбадривая себя и запугивая евреев угрожающими криками - в сторону Коваливки.
А на их пути, тоже посредине мостовой, молча стоят мужчины-евреи, сжимая в руках палки да колья, готовые ценой своих жизней защитить своих жен, своих матерей, своих сестер, своих детей. И жены, матери, сестры, дети их тоже стоят, только сзади мужчин. И страх сжимает их сердца... Ведь вооруженная толпа погромщиков идет их калечить и убивать...
А в первых рядах евреев-мужчин, посредине мостовой, молча стоят самые сильные из евреев - кузнецы и молотобойцы.
И среди них - брат моей бабушки, дядя Яша.
А впереди толпы погромщиков идет отец самого пристава.
И вот уже атакующие почти вплотную приблизились к тем, кто держит оборону... Вот осталось всего несколько метров... Два метра... Метр...
И тогда дядя Яша сделал один шаг вперед. Всего один шаг – и стукнул кулаком по голове - сверху вниз - отца пристава. Да так, что тот упал с копыт.
И все, кто до этого застыл в оборонительной позиции, бросились на нападающих.
И те, увидев, как упал их предводитель, как бросились на них, а не побежали от них евреи, пустились наутек. И на этом погром в городе Смела закончился.
Отец пристава тут же был доставлен в больницу, где благополучно скончался. Но перед смертью он успел назвать того, кто ударил его кулаком по голове. Неизвестно, то ли он уже плохо соображал, то ли язык уже не повиновался ему, только вместо Яков Тучинский, он почему-то произнес "Яков Толчинский".
И об этом немедленно стало известно на Коваливке, и оба Якова, Тучинский и Толчинский, в тот же час скрылись из города. В городе все полагали, что они направились в Одессу, чтобы оттуда поплыть в Америку. Очевидно, и полиция полагала так же и приготовилась задержать их в Одесском порту. Но, видимо, беглецы учли и это, поскольку каким-то образом нашей родне вскоре стало известно, что дядя Яша оказался не в Америке, а в Китае, в городе Харбине...
Когда заходит речь о восстании евреев в Варшавском или Каунасском гетто, о роли евреев в партизанском движении в Белоруссии и в Украине, об их вкладе в общую победу над немецко-фашистским врагом, мне хочется сказать, что героизм советских евреев не был случайным, что он имел свою предисторию, в частности, в виде самообороны во время еврейских погромов в царской России...
... Ничего из того, о чем я сейчас рассказал, не было мной придумано. Это все было рассказано мне моей мамой и её дядей.
Теперь мне остается выполнить своё обещание и рассказать о моей догадке, что в одном случае, о котором рассказывал дядя Бенык, не могло обойтись без Гершеле Острополера. Я имею в виду защитительную речь дяди Беныка на суде. Помните?
- "Господа присяжные заседатели! Посмотрите на меня, я несовершеннолетний мальчик. Мне еще нет и шестнадцати лет. А теперь посмотрите на так называемых потерпевших, на их мощные фигуры. Неужели вы верите, что я посмел даже подумать о том, чтобы их обидеть? Это они избили меня, да им показалось этого мало, и они хотят теперь с вашей помощью добавить мне еще!" Хохот в зале суда стоял неимоверный - полицейских в городе не очень-то любили. Вот присяжные и постановили меня отпустить.
Речь, скажем прямо, блестящая.
Только слабо верится, что ее мог сочинить дядя Бенык, тот самый несовершеннолетний мальчик, которому еще не было шестнадцати лет. Согласен с вами, бывают одаренные дети, они и не такую речь могут сочинить.
Но не юный дядя Бенык, для которого пределом мечты было заплатить за две бочки пива, а потом усесться за столиком с кружкой пива и наблюдать, как все будут угощаться за его счет и благодарить щедрого отрока.
Вспомните, что и в более зрелые годы дядя Бенык не мог себе позволить проиграть бой в цирке из каких соображений? В зале, видите ли, сидели девушки. Что бы они подумали о нем, если бы он проиграл?
Значит, речь за него придумал кто-то из взрослых, из более мудрых людей. Остается выяснить – кто именно.
Скажем, родители. Так?
Не сомневаюсь, что Иосиф Тучинский, мой прадед и отец дяди Беныка, вполне мог бы предложить сыну такой способ защиты - без адвоката. Но не такой человек был мой прадед. Он не стал бы этого делать. Из воспитательных соображений. Его сын зарвался, стал себе позволять лишнего, устроил дебош - и чем раньше он будет за это наказан, тем будет лучше. Для него же.
Нет, не мог подсказать мой прадед Иосиф Тучинский своему сыну эту речь.
А вот моя прабабушка, мама дяди Беныка, мадам Тучинская, как её уважительно называли в городе, (обращения "мадам" и "мадмуазель" в те времена не несли никакого иронического оттенка, а отражали лишь семейное положение женщины или девушки) вполне вполне могла бы пойти на то, чтобы предложить своему сыночку такую защитительную речь. Если бы смогла ее придумать. Но обремененная множеством детей и домашними заботами, она не была достаточно сведуща в юридических тонкостях судебной системы. Как и большинство женщин в царской России.
Что бы она - да! - могла сделать - это поехать в другой город, в другую губернию к Гершеле Острополеру и спросить у него совета.
И она - таки-да! - сделала это!
И Гершеле не только сочинил эту защитительную речь, но и посоветовал отроку прийти на суд в скромной рубашке с длинными рукавами... Чтобы не бросались присяжным в глаза мощные бицепсы несовершеннолетнего мальчика.
А теперь пусть кто-то попробует меня переубедить.
Мне потребовалось полвека на то, чтобы до этого додуматься...
Но я не располагаю временем в полвека, чтобы в этом разубедиться...