Прости меня, я не могу тебя полюбить. Дело не в тебе и даже не во мне. И не в ней. В ней вообще меньше всего. Дело во времени, которого всегда то слишком мало прошло, то слишком много прошло, то слишком мало осталось. И от этого в жизни все не вовремя. Всегда. Ну, не реви, слезами делу не поможешь. Она мне так сказала. Сказала мне так, а я кивал и ревел. Ужасное должно быть зрелище. Слезы текли по моим щекам, застревали в бороде и капали на рубашку, я вытирал их ладонью, а они пpодолжали течь, как будто во мне лопнул какой-то важный магистральный трубопровод. И вот никакая аварийная команда не может его заткнуть ничем. Аварийная команда в панике, но сделать ничего не может. Катастрофа. Конец мировой истории. И не от того ревел, что она меня не любит, а от бессилия, оттого, что хоть тресни, ничего я не могу изменить. С самого начала не мог. Ведь любовь, она ниоткуда не берется потом, она сразу есть или нет. И ничего нельзя изменить. Ни себя меняя, ни окружающее пространство. Лошадь не может летать, такая данность. Научный факт. Крылья Пегаса - поэтическая абстракция, да и идут они ему как корове седло. Что будет? Да будем жить, наверное, каждый в свою сторону. Да, так оно и бывает. Да я сам не знал, как оно бывает, теперь знаю и радости от этого не прибавилось. А теперь мне надо идти. И тебе надо идти. Нет надо, ты просто еще не знаешь, что нам обоим надо идти. Не знаю куда. Куда-то надо идти, нельзя останавливаться...
Со времени произнесения этого монолога прошло примерно двадцать лет. У нас двое детей. Когда я ухожу на работу, мы обнимаемся, будто я иду на войну и она зовет детей, чтоб они тоже со мной обнялись. Так живем. И я покрываюсь потом ужаса, когда мелькнет змеей в траве мысль, что она может умереть раньше меня. Мы знаем, что можно изменить почти все. И не вспоминаем об этом монологе. Kоторый, как выяснилось, был заблуждением.