«ИСТОРИЯ СЕМЬИ, ИСТОРИЯ НАРОДА»
Олег Юрков. Обыкновенная история. Стихи. Рог Борея, СПб., 2007
Порой кажется, что сегодняшняя поэзия переживает кризис индивидуализма. Некое болезненное состояние души, возведенное в абсолют, приправленное почти выветрившимися духами блоковской «Незнакомки» и спёртым болотным духом, проникающим в дома и поэтические мирки.
Как выйти из этого состояния? Новая книга стихотворений Олега Юркова если и не даёт прямого ответа, то вносит новую неожиданную музыкальную стихию, светлую и легкую, в преодолении косноязычия мира и его разодранности. Эта книга диалогична – как советская поэзия в ее лучших проявлениях, которая питает во многом творчество поэта.
Сурова петербургская погода.
На небе – ни гармонии, ни лада.
Как будто незаконченная ода,
Герою неврученная награда.
И только тепло человеческих душ согревает это небо, неожиданно откликаясь на строки, в которых нет чужих и посторонних. Когда-то булат Окуджава благосклонно пригласил поэта в гости: «Будто к Блоку – молодой бунтарь… Попрощались, я стихи оставил, Дня через четыре позвонил. «Это были Вы? Так заходите! Переговорим. Я все прочёл». Ах, Булат, бурбоном не сочтите – Постеснялся я и не пришёл».
Деликатность свойственна поэзии О.Юркова, кажется, давно забытая в наш век писательской вседозволенности. Эти лучшие качества советская поэзия переняла у русской культуры, с которой были в непрестанном диалоге те, с кем и сегодня – явно или подспудно – беседует поэт: Ярослав Смеляков, Александр Межиров, Борис Слуцкий, Борис Пастернак: «…цени сейчас заветы Пастернака, Дающего урок пространственной любви». Гоголевская, шолоховская, набоковская тяга к большим, распахнутым пространствам – то, что во многом определяет русский дух и лежит в основах нашей поэзии, для которой едины в точке поэтического времени потерянный, но вечно близкий нам Крым, бухта Тикси, провинциальные и многим неизвестные города, к которым «Так грустно сквозь туман кремнистый путь блестит».
Язык поэта – это не в меньшей степени речь народа, который его окружает, не зря в русском языке это слова-омонимы. Вслушивание в разговоры, жалобы, бормотания, вглядывание в лица дает возможность разглядеть просверки слова вечного и прозреть лики. Какая огромная работа пройдена на этом пути! Труд литератора – чаша гнева и сострадания, претворяемая в волшебство музыкальных строф, где сами сизифовы муки творца вызывают зависть другого поэта:
Скажут мне: странен твой вкус!
А я позавидую крупно
Делающим искусство…
Обыкновенные истории – не только прямая аллюзия на роман Гончарова, но и своя трактовка человеческой жизни как противостояния косности и душевному увяданию. Роден, Айболит, Гомер, Бетховен, Дедал и Икар, Королёв, Брюллов, Гессе, актер Черкасов, старшие петербургские поэты Олег Тарутин и Леонид Агеев – собеседники дум. Как и те, кого поэт никогда не числит толпой: люди в грибном поезде, словно это блоковский символ России, – да, бедно и голодно живет народ, и только природа словно помнит о нем в годы инфляций и обещаний: «На проводах ворона присмирела. Ей непонятен наш грибной улов. А здесь толпа от качки одурела, ей от свободы не хватает слов». И правда – подлинная свобода – не капкан западного псевдолиберализма, а то, что завоёвано, и что невозможно отнять.
Как нельзя отнять у России Пушкина и оклеветать его – «Никто сегодня не пришёл случайно. Поэт народной памятью храним… Какие сны сейчас поэту снятся? Какая глубина и высота?» («Пушкинская годовщина»).
Там, в небесной России, поэт-современник запечатлевает свое поэтическое слово, «мужественно и скупо» говорит о главном – том, что почти невыразимо, и существует в единстве судьбы, музыки, образа и «странностей любви», которые суть подобия чего-то вечного:
Впередсмотрящих стынут клики.
Им там, на мачтах, каково?..
Ступай, не бойся. Только книги.
Графин и книги. Никого.