Во временах

 


Дело было в 1944 году, в городе Кенигсберге. Кряжистый вер-вольфовец Эрих фон Берштайм сидел в родовом особняке на Кай-зерплац и читал «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра. На окраине явственно сотрясалась канонада. Мохнатый пудель скулил у ног, он же потягивал грог, дивился. Взял карандаш и стал чиркать на полях.
«… ведь в мире только и можно выбирать между одиночеством и пошлостью». — О гут, гут!
И тут же:
«Отдых без занятий — это смерть, погребение живого человека». — Если нет стремления к Божественному, мин херц.
И вдруг:
"Богатство духа — единственно истинное богатство; ибо имуще-ственный достаток влечет за собою несчастье. Обладателю внутрен-него богатства не надо извне ничего, кроме одного отрицательного условия — досуга, — чтобы быть в состоянии развивать свои умст-венные силы и наслаждаться внутренним сокровищем, другими словами — ничего, кроме возможности всю жизнь, каждый день и час, быть самим собою». — Да, да, да! — и фон Берштайм поставил три восклицательных знака.
Сумерки густели над Кенигсбергом. Выплыла багровая луна. В окне мерцало зарево пожара – то горел цейхгауз у вокзала, а потомок осттезийских баронов все читал и делал пометки на полях.
Понеже, готический бастион пруссачества капитулировал. Эрих фон Берштайм героически погиб, обвязавшись гранатами, под голов-ным русским танком.
Дом приглянулся полковнику СМЕРШа Бибикову, особенно —крепкие подвалы, спешно оборудованные в пыточные камеры. Мебель по большей части вывезли, на стенах повесили флажки, плакаты и портреты Сталина, а библиотеку Эриха фон Берштайма кинули в ящики и переправили в Москву. Там книжка почтенного философа Артура Шопенгауэра оказалась в Государственной библиотеке ино-странной литературы. В 1992 году она попала в руки Алика Сер-геева — робкого московского неформала 40-ка лет.
Он шел по Арбату, довольно обветшалому в смутную пору ельци-нской митинговщины.
— Москва! — шепнул он. — Ты Третий Рим!
Зашел в букинистический магазинчик. Книга в сафьяновом пере-плете привлекла его внимание. «Афоризмы житейской мудрости». Москва, 1907. Автор — А.Шопенгауэр. Цена — 110 р. И вскоре в библиотеке заказал он сего германца.
Начал читать. Афоризмы Шопенгауэра и комментарии Эриха фон Берштайма понравились ему в равной мере.
«Счастье заключается, следовательно, в величии души или в богат-стве ума, отпечаток которого в творениях восхищает грядущие века; — в тех идеях, задумываться над которыми будет наслаждение для вели-чайших умов беспредельного будущего».
«Будем откровенны: как бы тесно ни связывали людей дружба, любовь и брак, вполне искренно человек желает добра лишь самому себе, да разве еще своим детям. — Чем реже, вследствие субъектив-ных или объективных условий, человек соприкасается с другими, тем лучше для него».
Изумленный Эрих фон Берштайм подписал под одним из афориз-мов:
— Логическое следствие шопенгауэровского пессимизма — гибель современной цивилизации под ударом большевистско-монгольких орд… (О, мой бедный Фатерланд! Что ждет тебя?…)
Недоумевал Алик Сергеев: кто это, что это? Начал лис-тать и нашел кое-какие данные в предисловии Николая Оцупа.
Артур Шопенгауэр родился в вольном городе Данциге (Гданьске) 22 февраля 1788 года. Его отец, Генрих Флорис Шопенгауэр (1747— 1805), довольно состоятельный купец, принадлежал к весьма почтенному се-мейству, несколько поколений которого своей успешной коммерческой деятельностью и добропорядочностью завоевали прочное обществен-ное положение и высокую репутацию.
Отец же, желая воспитать продолжателя своего дела и считая гимна-зическое обучение бесполезным для коммерсанта, предлагает ему на выбор гимназию или длительное путешествие по Европе в образо-вательных целях. Шопенгауэр-младший выбрал последнее и побывал в лучших городах Бельгии, Англии, Франции, Швейцарии и Южной Германии. Чтобы Артур мог выучиться английскому языку, родители на некоторое время оставляют его в доме одного священника в Уимблдоне. Как позднее признавал сам Шопенгауэр, два года путе-шествий дали ему с точки зрения интересов духовного развития то, чего он никогда не приобрел бы в гимназии, изучая классические языки; в этот период сформировалось его убеждение в бесполезности изучения "одних только слов" и благотворности живого знакомства с "самими вещами".
Шопенгауэр был первым европейским философом, предложившим этику абсолютного миро- и жизнеотрицания, что отражено в изоб-ретенном самим мыслителем для определения сути своего учения тер-мине "пессимизм", выражающем негативное отношение к жизни, в ко-торой невозможно счастье, торжествуют зло и бессмыслица. Шопен-гауэровская этика жизнеотрицания предвосхищает то предельное само-отчуждение человека, которое станет реальностью XX в. и едва только предчувствуется в начале XIX столетия. Подытоживая восходящую и к Шопенгауэру тоже традицию осмысления факта самоутраты человека, его одинокого противостояния природе и культуре в обезбоженном мире, мыслитель нашего времени скажет, что в рамках данной традиции предметом философской рефлексии является абсурд — «состояние души, когда пустота становится красноречивой, когда рвется цепь каж-додневных действий, и сердце впустую ищет утраченное звено», — излагал Оцуп, — задумайтесь:
 «Как бы долго мы ни жили, мы не обладаем полностью ничем, кроме нераздельного настоящего; ибо воспоминания наши больше те-ряют вследствие забывчивости, нежели обогащаются накоплением но-вых материалов».
«Сон — заем, сделанным у смерти для поддержания жизни, иначе говоря "процент со смерти", причем сама смерть — это уплата всего капитала, уплата, отсрочиваемая тем дальше, чем выше проценты и чем правильнее они вносятся».
«Даже если человек a posteriori, т. е. наученный собственным опы-том и другими, узнает, наконец, чего можно ждать от людей вообще, поймет, что приблизительно 5/6 из них в моральном и интеллектуа-льном отношении таковы, что если внешние обстоятельства не принуж-дают поддерживать с ними сношения, то лучше всего избегать их, ни-коим образом не соприкасаться с ними».
 «Блаженное время галантного века, — задумался Алик Сер-геев. — Сумрачный немецкий гений породил больное чудовище — Ницше. Утонченно развратные грэзонерки. Вальсы, вальсы, пеня-щийся хрусталь бокалов, Лоэнгрин. Ширококостые щеголи в цили-ндрах, с хризантемами. И вот, наконец, маститый хрыч Освальд Шпенглер провозгласил “Закат Европы”...»
Был вечер 14 апреля 1944 года, когда Эрих фон Берштайм про-бирался вдоль обугленных развалин. Пылающий факел городс-кой ратуши освещал затянувшуюся агонию Кенигсберга. Мрак хаотично прожигали трассирующие очереди… Ухали гаубицы. Еще один, последний миг… яростно закипало сердце немчика… в клокочущем восторге…

20 августа 2005 г