«Вещи, которые приятнее всего
было бы забыть, мы лучше всего
помним». Б.Гарсиан
Был один из тех самых обыкновенных дней, когда поезда едут по кислым от сгнивших листьев рельсам и небольшими скоплениями там и сям валяется грязный снег, а дворники бездельно метут своими потрепанным метлами. Пасмурная погода накрыла весь город. Я шел из университета домой и думал о своем.
Жил я тогда на квартире с друзьями. Я и три моих старых, как мир, друга. Практически в самом центре. Идти пешком в тот день было лень. Я подался в сторону автобусной остановки. Мимо проезжали грязные машины, лужи на асфальте кромсали небо. Моросил небольшой дождик. Не слишком густой, но достаточный, чтобы размывать лица прохожих, туман громоздился над печальным мирозданием. На остановке уже было два человека. Молодой человек разговаривал по телефону и улыбался, в руках держал большой букет цветов. То были не розы, нет. Эти, как их… Хризантемы, вот! Голубого цвета. Слева от меня на лавочке сидел пожилой мужчина лет шестидесяти пяти. Я присел рядом и закурил. Дым мне показался особенно вкусным, и я стал глубоко и задумчиво затягиваться. Ветер подул в сторону старика, и тот закашлялся, затем аккуратно вытер нос и переставил трость на другую сторону. Я бросил сигарету под ноги и смачно растер ее естество по мокрому асфальту. Мужчина с удивлением на меня посмотрел и достал газету. Стал делать вид, будто читает. Но я-то знал, что не читает, а о чем-то напряженно думает и слепым взором пялится на полиграфические строчки.
Одет он был довольно прилично: коричневый замшевый пиджак, теплый махровый шарф в оранжево-красную полоску, выглаженные штаны и натертые до блеска кожаные ботинки. Я покосился на него и единственное, что успел заметить, так это его странные карие глаза. Они смотрели как-то молча и безнадежно. Было видно, что он хочет что-то сказать, да все никак не решается. Прошло пять минут, а автобуса все еще не было. Наконец старик повернулся ко мне и, прокашлявшись, заговорил:
- Извините… - сквозь его потрескавшиеся губы с трудом пробивались слова, - Вы не могли бы дать мне денег… денег на проезд… - было видно, как он смущен. Я подумал, что это первый раз, когда он вообще у кого-то просит помощи. - Нет, я действительно извиняюсь, что вас беспокою… Но… Но мне действительно нужны деньги, чтобы доехать до дома.
Настроение у меня было крайне паршивое. На мне висела куча проблем, которые я тщетно пытался решить. Но сейчас мне было уже все равно, и я просто собирался ехать домой. И тут такой вот старик обращается ко мне с просьбой дать ему денег. В другой раз я бы и рукой не повел, но сейчас даже не хотел слышать от него никаких оправданий, а просто – что ж - залез в свой карман, достал все, что там было, и отдал ему.
- Нет-нет, я не могу столько взять. Мне просто нужны деньги, чтобы доехать до дома, - он отсчитал ровную сумму, требовавшуюся для проезда, и отдал мне все остальное. – Спасибо вам огромное…
Прошло еще пять минут, пять молчаливых угрюмых минут, прежде чем подъехал автобус. Старик с усилием встал, опершись всей своей массой на черную трость с блестящей серебряной головкой, и, похрамывая, побрел к автобусу. Я предложил ему помочь, но он только улыбнулся в ответ и, сморщив лоб от напряжения, пошел дальше, преодолевая преграду каждого своего шага. Спотыкаясь, он забрался по ступенькам в автобус, и двери со скрипом закрылись. Водитель резко рванул, видимо, из-за того, что ему надоело ждать, пока старикашка залезет в его обитель, и пожилой мужчина опрокинулся назад, но я успел его подхватить и посадил на обшарпанное сиденье. Сам сел рядом. Он еще раз посмотрел на меня, кивнул головой в знак благодарности, немного призакрыв морщинистые глаза, и начал рассказывать о себе и о своей жизни. Мне было ехать совсем близко, буквально пару остановок, но в тот день мне ничего больше делать не хотелось, и я удобно устроился на дерматиновом сиденье, дабы внимать рассказу этого заинтересовавшего меня старика.
«Ой, устал я от жизни… Сколько можно?.. А ведь все так прекрасно начиналось… Закончил престижный факультет, подался в писатели, написал пару книг… Черт, даже не помню их названия. С памятью уже проблемы, людей сложно запоминать, имена и так далее по списку. Уже не тот я стал. Старый и одинокий. Была у меня жена, красавица несусветная, все на нее позарились, а я им ходу не давал, того и гляди кулаком, как кувалдой, отхватывали. Я в своей жизни только одного человека любил… Катей ее звали. Теперь даже и не знаю, где она и с кем. А были мы с ней долго. Уже и дети появились, но потом – черт его знает. Я вообще не понял, что произошло. Ее вдруг как подменили, и она стала на меня смотреть не так, как раньше. Ну я и запил. А что еще оставалось делать?.. Потом по девкам пошел. Бросил ее, а она бросила меня. Дети с ней остались. Но позже я вроде как оклемался и стал искать другого человека, который бы смог быть со мной. Быть частью меня. Были все эти пьянки, попойки, разнузданные веселья… Чего только я на своем веку не повидал. И книги я тогда бросил. Совсем про все забыл. Приходилось, конечно, статьи писать по инерции, чтобы деньги были. Но… но что-то безнадежно ушло, и я остался ни с чем… у разбитого корыта. Была у меня потом еще уйма девушек… Просто десятки, только и успевал их по пальцам считать. Но они были как кадры на бесконечной пленке, а общего сюжета не было и в помине… Той самой нити, которая раньше давала мне жизнь.
Но зато теперь я с умилением вспоминаю те счастливо прожитые годы. Ведь тогда я действительно был счастлив. И думал, что это у меня никто не отберет. А само-то это счастье у меня себя и забрало. Безвозвратно. Конечно, пару лет прошли для меня в ужасных мучениях. Я уже не знал, куда деваться. Но потом… потом как-то все пошло своим чередом, и я… успокоился, что ли. Все равно просыпался утром, поворачивался направо, а там никого не было. Только свежая простыня, вкусно пахнущее одеяло и – все. Деньги у меня водились хорошие. И статьи мои забирали в редакции с руками и ногами. А я вроде особо и не старался. Писал себе и писал. Потом в банк забрать деньги и – снова в пляс. Ты, может, спросишь, пытался ли я ее добиться вновь? Да, пытался. Еще как пытался. И чувствовал себя полным идиотом. Но надежда не умирала, как я ее ни тщился задушить. Не умирала и все. И я всегда на что-то надеялся. Как последний болван.
Так вот, парень… Извини, я не спрашиваю твоего имени. Боюсь, что могу забыть, а ты еще чего доброго обидишься. Так вот, я тебе вот что скажу: время то было лучшее, что мне довелось пережить в своей жизни. Лучшее и точка. Я приходил домой, меня ждала жена, дети бросались на руки и кричали: «Папа! Папа! Мы тебя так долго ждали!» А она стояла, опершись на угол, и мило улыбалась, сверкая своими изумительными глазами. И знала, что мы счастливы. Не знаю, что ее надломило. Бился я над этим, но так и не понял. Нет, однозначно, другого у нее не появилось. Уверен в этом. Хотя… Я хорошенько узнал женщин за эти годы. И знаешь, это правда – то, что они коварны. Они коварны настолько, что ты даже не заметишь, как произойдет катастрофа и ты останешься гибнуть на дне, разбитый и подавленный.
Я приходил домой, а она ждала, и от вкусного ужина вверх поднимался пар. Дети смотрели интересные фильмы, а мы часами сидели на кухне и разговаривали, делясь всеми секретами жизни и рассказывая всякие небылицы. Смеялись вместе и вместе за ручку ходили в кино. Были и ссоры, конечно. Ну куда без этого? И серьезные бывали. Но мы каким-то образом все налаживали, и все становилось еще лучше, чем было раньше. Ну по крайней мере, мне так казалось. А потом – бац! – и ничего больше нету. Лишь я и одиночество, и скомканные листья стихов. И страх перед жизнью. Потом еще два года проработал корреспондентом в Ираке. Ужасы стали для меня повседневностью, и однажды даже пережил нервный срыв. Единственный после того, когда меня бросила жена. И больше в жизни моей срывов не было. Только этих два. И когда они случались, я бывал в отключке по нескольку дней. И ничего потом не помнил. А все остальное – белая пустота и глупая безмятежность. Как-то раз сказал себе: «Да гори оно гаром!». И оно сгорело. Теперь я один на один с ее величеством жизнью.
Парень, ты думаешь, это можно назвать жизнью? Когда я все уже знаю: и то, что скоро мне предстоит умереть, и то, как я проведу остаток своей никчемной жизни, и то, что все мои бывшие поклонники, все поклонники моего творчества уже поди обо мне совсем забыли. Приходят новые ребята, и у них тоже есть голова на плечах. И что же теперь мне прикажешь делать? Я слишком слаб, чтобы повеситься на собственном галстуке или еще чего с собой створить.
«И что теперь?» – спрашиваю я себя. Я приеду домой, у меня шикарный дом, кстати. И машина есть. Но я это все отвергаю. Мне это больше не надо. Машина третий год стоит в гараже, и я даже туда не заходил, кто его знает, может, ее уже украли. Да на здоровье. Бог с ней. Я не об этом говорю. Я говорю об отвержении, как о способе спасения. Но ничто меня не спасает. Дома ждет плазменный телевизор, два компьютера, блестящий мраморный пол, домашняя стереосистема, холодильник, набитый всякой дрянной вкуснятиной… и одинокий дубовый стол на кухне… за которым мы вместе ужинали… но… Но мне все это больше не нужно. Я так одинок…»
Я внимательно слушал, мне было очень интересно. Я с удивлением смотрел на этого старика и внутри поражался его трагедии. Я попытался его успокоить, но он резко встал, протянул мне руку и крепко пожал мою ладонь. Ковыляя, он вышел из автобуса, двери снова со скрипом закрылись, и нетерпеливый водила рванул вперед. Я понял, что уже давно пропустил свою остановку и вскоре вышел. Поплелся домой пешком, задумчиво этак и тихо. Все думал об этом старике.
На следующий день я вышел из университета в приподнятом настроении. Хорошо написал контрольную, а тут еще и солнышко выглянуло. Стало тепло, я включил плеер и решил пройтись пешком до самого дома. Но вдруг – не знаю почему – я захотел пройти мимо той вчерашней остановки, где я встретил странного старика.
Издали я заметил знакомую фигуру. Старик, припадая на левую ногу, хромал к подкатившему автобусу. Я побежал к нему.
- Здравствуйте! – я широко улыбнулся. – А я и не ожидал вас тут встретить! Вот с универа решил пешочком до дома пройтись.
Он загадочно посмотрел в сторону, потом – на меня. На его лице было написано удивление. Такое, когда к тебе подбегает неизвестный человек и начинает с тобой здороваться и весело пожимать твою руку. Он снова отвернулся, прищурился, затем пару раз моргнул, будто желая освободиться от миража, и опять посмотрел на меня.
- Ну это я! Мы же вчера тут встречались, помните? Вы мне еще очень долго о себе в автобусе рассказывали? – я с надежной посмотрел ему прямо в глаза.
Он посмотрел на сверкающее солнце.
- Я не помню, - сказал он и заплакал.
Двери автобуса резко закрылись, и автобус помчался на следующую остановку.