ДВА РАССКАЗА
памяти наших отцов
УЭЛЬКАЛЬ, 43-Й
Дело было такое.
Более полувека назад, в сорок третьем году жизнь майора Владимира Ремчука катастрофично повисла на волоске - но удержалась.
Скажете - что удивительного? Война ведь. Да нет. дело в другом. Пуля ему предназначалась не от немца-фашиста, а по приказу Верховного.
Однако всё по порядку.
17 июня 43-го года Сталин получает секретное послание Рузвельта:
"...Положение, которое складывается в районе Аляски,ясно показывает, что Японское правительство готовится к операциям притив Советского Приморья. Если подобное нападение состоится, то Соединённые Штаты готовы оказать Советскому Союзу помощь военно-воздушныи силами при условии, что Советский Союз представит подходящие посадочные площадки в Сибири..."
Сталин не отвечает.
Спустя неделю Рузвельт снова пишет:
"...Если было бы возможно осуществлять поставку самолётов из Америки в Советский Союз через Аляску и Сибирь, а не чрез Африку, как теперь, то было бы сэкономлено большое количество времени. Я готов отдать распоряжение о доставке самолётов до озера Байкал.
В связи с этим прошу разрешить рекогносцировку от Аляски по всему маршруту. Экипаж будет в гражданской одежде от имени какого-нибудь коммерческого агенства..."
1 июля 42-го года Сталин шлёт Рузвельту ответ:
"Полностью разделаю Ваше мнение о целесообразности такого маршрута. Наше правительство уже отдало распоряжение о приведении аэродромов в надлежащий вид. Дело довтаки самолётов, мне кажется, можно поручить советским лётчикам, которые прибудут в Ном в установленное вами время.
Наши же лётчики проведут и рекогносцировочные полёты по маршруту.
Мы хотели бы знать, сколько самолётов вы нам доставите таким способом.."
Вот тогда-то и появилась в Сибири
"трасса Мазурука", по которой прогнали наши лётчики семь с половиной тысяч самолётов.
Вскоре к Рузвельту присоединился Черчилль и они стали просить Сталина о встрече - договорились встретиться в Номе, на Аляске 1 августа, сесть рядком и поговорить ладком...
Для охраны вождя на аэродромы по всей трассе разбросали группы чекистов. Так и попал молодой особист Володя Ремчук в Уэлькаль, последнюю точку трассы Мазурука на нашем берегу.
Дни шли за днями, из Нома исправно гнали боинги и аэрокобры, в эфире в такие часы весёлый шум - шумели лётчики, анекдоты травят, прочее... Летали они косяком.
А в Номе их уже ждут - наши везут икру, строганину, моржовую печень, спирт, а те - в обмен - пивко, фруктики, всякие женские финтифлюшки...
Вернулись из рейса - гудит огромный ангар, пир горой, по койкам разбредались заполночь. Командиры жили в ярангах, круглых, похожих на юрты домиках. И Ремчука туда вначале поселили, но он скоро запросился в ангар, к ребятам - то и дело туда убегал. Там куда веселее.
В километре от посёлка метеостанция, а от неё до первой яранги канат - в то как в пургу добираться?
В яранге начальника рация, а рядом с посадочной полосой зениточка - прямо на берегу.
Вот такая война у Володьки.
Затосковал майор. Здесь, у лётчиков, так было заведено: кому на фронт неймётся, на бреющем полёте между ярангами ч-ччах-ч-чччаах! Раз-другой - и в штрафбат. А ему только того и надо. Вырвался-таки на поле боя...
Но Ремчуку, хоть и скучно, а не забалуешь - у особистов особая дисциплина.
Да скука-то всё равно одолевает. Что за война в Уэлькале? Пехотный гарнизонишко да пушчонка лёгоконькая...
Лето шло под уклон. Ремчук нёс службу исправно, происшествий никаких не было.
Он маленько расслабился, стал отлучки себе позволять - то по берегу прогуливается, природу разглядывает, то лежит на каменистом берегу,рядом с лелкой прыгающей речушкой. Блестящая кипень радужно искрится... окаменевшие будто от времени два исполинских истукана смотрят пустыми глазницами в серые воды океана дико и как-то уж очень настырно. Море лежит ровно и мирно, и куажется, кто этому покою не будет конца-края.
На закате густо громоздятся свинцовые тучи на горизонте, а воздух прозрачен и звонок.
...Осенью дела на фронте пошли круто.
Надвигался Сталинград. Американцы же в это время бьют японцев в хвост и гриву на Соломоновых островах.
Тут-то и получил Ремчук особой задание - удвоить бдительность. Теперь и к заветному валуну не каждый день выбирался. Когда же после долгого перерыва снова оказался у валуна, то место своё облюбованное и не сразу узнал - мёртвая трава блестела под смёрзшимся снежком, низкое белесое солнце туско смотрит на пустой берег...
Пришла осень, и потянулись длинные ранние вечера у холодных серых волн...
Теперь в промозглое осеннее ненастье сидел он в радиорубке и часами смотрел на искрящиеся каплями стёкла. Оловянная от дождя взлётная полоса казалась ему улицей далёкого города, и улица эта чёрно и мокро блестела зонтами, тесно ползущими сквозь непроглядную мглу и скучную серую морось.
Однажды он увидел, как на залитую свинцовыми лужами взлётную полосу выкатил закиданный грязью грузовичок, а шофёр бодро выпрыгнув из кабинки, бежит в ярангу.
Это был Айвок, серьёзный, темнолицый, с широкими смоляными бровками и густым седым начёсом на висках председатель сельсовета.
Познакомились они у валуна - там Айвок оленину в ямке прикапывал.
- Срок придёт - угощу, - щедро пообещал он, но тот брезгливо наморщил нос: мясо, присыпанное листвой, оставалось в яме три недели, после чего оно становилось лакомством.
Зачем старик притащился? - подумал он и вышел наружу. Айвок же понадобился по обычному делу - дать народ на ремонтные работы. Спешно готовились к зиме. Пообщались, лето вспомнили - хоть какое да развлечение.
Закончился сентябрь, запуржило раньше обычного. Надвигалась ранняя полярная зима. Ремчук по-прежнему ждёт вождя в Уэлькале и не знает того, что встручу перенесли в Тегеран. Группу, однако, не отзывают, служба есть служба, вот и бдит майор, чтобы враг по случайности не напакостил.
Но всё тихо.
Однажды начальника аэропорта срочно вызвали в Якутск. И надо так случиться, что в тот же день заболел главный инженер и его увезли на операцию. Остался Ремчук за старшего, ничего в авиации не смысля.
Уже в полнеба светило полярное сияние и магнитные бури нарушали радиосвязь. Даже Якутск был недосягаем. Обращаться же в Ном или Фербенкс майору не дозволено - инструкции на этот счёт жёсткие. Вот и сидит он в Уэлькале, один из начальства, отрезанный от всего белого света, а мело всё сильнее...
За ночь сугробы навалило - самолётов за ними не видно. Аэропорт для приёма закрыт, а фронт не терпит - бомбардировщики нужны, истребители тоже...
Вот-вот начнутся перебои.
А в Номе стоят, ждуь очереди ещё и дополнительные самолёты, те самые, что Рузвельт сверх договора обещал.
Делать-то что, япона мама!?
Для расчистки снегоочистители пускать нельзя - рейку порвут, потому что Уэлькать был беревянным брусом выстлан, а не бетоном, как обычно.
Вышел Володька в ночь, рад волком выть -
так на душе мутно. Но кругом снежная пурга, безлюдная пустыня...
Но вот вдали будто точка мельтешится - стал присматриваться.
Точка вроде увеличивается, потом вдруг раздвоилась и катится прямо на него и... вдруг заюлила на хвосте, кувыркнулась в пушистом снегу и деловито засеменила обратно, оказавшись собакой Айвока.
А сердце в груди так и осталось стоять.
Вот и сам Айвок приближается.
- Э-эй! - крикнул Ремчук на всякий случай.
- Своя, своя, - хрипло отозвался заснеженный клубок и густо дохнул паром.
- Ты что ли? - на всякий случай ещё раз спросил Ремчук. - Что дома не сидится?
- В гости к тебе иду, - говорит Айвок, а сам во весь рот улыбается. - Что такой грустный, Володя?Скучно стало? Ты начальник теперь. Все тебя боятся.
Смеются оба. А чему - знают ли сами?
- Айвок, ты мужик головастый, все местные порядки знаешь. Скажи, что мне делать с этим снегом? - спросил его Ремчук уже серьёзно.
Айвок опять радостно заулыбался и стал ногами бсторо-быстро притопывать - будто пляшет.
- Делай так, так, так...
Через час Айвок шёл домой и громко пёл бесконечную протяжную песню низкому тёмному небу. Невысокая лучистая звезда призывно мерцала топазом.
За пазухой холодила кожу бутыль "огненной воды"...
А по всему лётному полю гоняли катки, гоняли долго, пока снег не утрамбовался так плотно, что по нему пошли тяжёлые машины с водой и всё летное поле стали поливать из шлангов. Лили сначала в глубокие борозды, а как вода в них примёрзнет, то сыпали туда песок.
Так всю ночь, а как ещё наметёт - опять идут катки...
К утру Ремчук уже едва на ногах стоял.
" Ну и пирог получился!" - думает он, а в сердце уже ни радости, ни страха, третьи сутки на ногах, видно, конец силёнкам пришёл. Глаза сами собой слипаюися, хоть руками держи. Вот он уже и поля не видит, а где находится - и сам не понимает. Деревенский домик будто...Сквозь ставнитянутся горячие да весёлые полосы света...
- Э, братишка, нашёл где разлечься, - сквозь шум в ушах услыхал он чей-то голос.
Но он бредёт в какой-то сарай, радуется его грязному душному уюту... На толстой подстилке из жухлой соломы млеет сытая скотина, сопит в углу лобастый телок, жмутся друг к дружке овцы, воткнув острые морды в курчавую свалку серой зимней шерсти.
Он хочет лечь здесь, среди тёплых овец, но чья-то жёсткая рука хватает его и тащит куда-то...
Вот он уже в доме. Из-за печной заслонки кисло пахнет щами, а мать скребёт до белизны жёлтую лавку... Золотистая Богоматерь печалится над покрытым льняной скатертью столом, а ему так остро хочется лета, только лета, и лета - навсегда...
Когда Ремчук пришёл в себя, первая мысль - как аэродром?
Вскочил, выбежал из яранги - как раз самолёт идёт на посадку.
Ах, мама!
Таинственная голубая звезда призывно мерцала чудесным самоцветом, бесконечный простор нагших снежных равнин простирался перед ним, смутной белизной сияли призраки сопок на горизонте...
Метель закончилась.
Он вернулся в тепло, вскипятил чайник,залил крутой кипяток в заварник и лёг. Над койкой, на старенькой олеографии желтел крутолобыми главками Московский Кремль.
Чай чусто пах распаренным веником, а в сердце стучала весенняя капель.
И снова бесперебойно шли самолёты через залив.
Так наступила весна 44-го.
Сталин запросил очередную сводку о состоянии военных аэродромов, просмотрел записи, поднял бровь, спрашивает у референта:
- Что, Уэлькаль до сих пор подо льдом?
Стоял уже май месяц.
- Так точно, - отвеает референт. - Военный аэродром Уэлькаль до сих пор под толстым слоем льда и песка. Вредительство, товарищ Главнокомандующий.
Запросили мнение экспертов.
Те подтвердили:
да, вредительство,
уничтожена уникальная взлётная полоса.
Сталин нахмурил брови.
- Найти виновного и расстрелять.
Нашли Ремчука.
...Когда генерал Мазурук узнал, что разыскивают майора Ремчука по приказу Сталина, он тут же связался с генерал-лейтенантом Семёновым, начальником Главсевморпути.
- Такое дело, Илья Сергеич,майорчика нашего надо выручать. Помнишь Володьку Ремчука? Долговязый такой, симпатяга.
- Ну помню, а что?
- Смкекалистый парнишка, головастый был...
- Ну был, а дальше-то что? - впал в раздражение Семёнов.
- А то, что в путь собирайся, поедем в Москву, к Сталину на аудиенцию. Мужика спасать надо. Сам расстрел подписал. Сам!
И Мазурук для убедительности стукнул трубкой по столу.
- Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же...
Однако Мазуруку не возразишь - он уж если что замыслил, то с пути не свернёт. Семёнов, хоть и старший по чину, а Мазуруку подчинился.
Так приехали они в столицу.
В кабинете перед Сталиным стояли как на плацу. Говорил Мазурук, а Семёнов только головой кивал - мол, да, так оно и было.
Сталин снаала слушал сурово, у Семёнова под его взглядом колени как в студне поплыли. "Сам выйду или выведут?" - думает-гадает.
Мазурук закончил.
- Так, говорите, этот... Ремчук... спас аэродром?
Сталин говорило медленно, будто нарочно растягивая слова. Его желтые пристальные глаза сверлили насквозь.
- Так точно, товарищ Сталин. Единственно верное решение принял майор Ремчук. Не прикажи он закатать взлётную полосу, фронт недополучил бы сотни самолётов. До следующего, Марковского, ведь не дотянуть из Нома.
- Но аэродром в результате уничтожен? - всё так же строго спросил Сталин.
- Да нет же, товарищ Верховный Главнокомандующий! - осмелел вдруг Мазурук и шаг вперёд сделал. - Что и ним станется? В июне оттает, просохнет и будет работать как прежде. А и сейчас самолёты он принимает, хоть и на лёд. Ремчука надо наградить!
Сталин перестал хмуриться и даже улыбнулся.
- Что же это получается? - сказал он всё так же медленно. - Я Ремчука вашего под трибунал, а вы - наградить, а, товарищи генералы? Вы против моего решения?
- Ошибка! Ошибка в донесении!! - совсем уже осмелел Мазурук, и Семёнов тоже перестал бояться и повторил вслед за товарищем: Ошибка, так точно.
Сталин отошёл к окну.
Солнце золотило Ивана Великого, небо было синим и бездонным, в непушистых ещё ветках кремлёвских аллей юрко сновали воробышки, грузный, с радужным зобом, голубь сел на подоконник, слабый майский ветерок острожно трепал светло-зелёную липкую листву...
- Ну и где он сейчас, это ваш... смекалистый? - спросил Сталин, не поворачиваясь, однако к счастливым генералам.
- Там! Воюет! - выкрикнул Семёнов, махнув рукой почему-то на восток. - Но мы его отыщем, если надо, конечно.
Сталин медленно повернулся и грузно шагнул вперед. У Семёнова живот прилип к позвоночнику.
- Зачем? Не надо искать.
Он пристально смотрел на Семёнова.
- Пусть воюет?!
- Пусть воюет.
- Так точно, пусть воюет! - отчеканил Мазурук, искря счастливыми глазами, и оба вытянулись в струнку.
А Ремчук в это время шёл по Красной площади - в нагрудном кармане лежала докладная записка на имя Сталина - "о недопустимых методах в организации зарубежной разведки". К Сталину ему попасть не удалось, но бумагу взяли и обещали разобраться.
КРЕПОСТЬ ДУНЬ-ХУА
Четвёртый меняц как отгремела Победа, а Пятую Краснознамённую домой не отпускают. По приказу Сталина прямиком из Восточной Пруссии в Маньчжурию, там стояла Квантунская армия.
Владимир Ремчук, уже в чине полковника контрразведки, был вызвал в штаб армии в первый же день по прибытии.
- Такое дело, - ему говорят, по секретному донесению местного населения в крепости Дунь-Хуа засел японский разведцентр. Есть у них один шибко ловкий разведчик по имени Имаи. Так вот, разведцентр ликвидировать, а Имаи взять живьём. Иначе с Квантунской армией делов будет выше крыши. Хитрые они, черти, а этот Имаи просто сам сатана.
Но их там немного.
Много, немного - разница какая? Япошки всё-таки. Голыми руками не возьмёшь - смерти не боятся, говорят, вовсе. С радостью в бой идут.
Дали ему в помощь двух старшин, майора-переводчика, автоматчика и два стареньких виллиса цвета прелого болота.
Ну ещё шофёр и язык-китаец. Армия из восьми человек.
- Их там мала-мала, - говорит китаец и языком прищелкивает. - Сидят в крепости тиха-тиха. Боятся!
И он поднял палец кверху.
- Это хорошо, что боятся, - сказал шофер по кличке Цыган и озорно блеснул вишнёвыми глазами.
Ремчук помалкивает, не больно китайцу верит, но придраться не к чему.
Вот едут они с час, видят - навстречу им два конника. Съехались - ага, наши. Он знак всадникам подает, из кабинки трофейной шпагой ( прихватил в Пруссии ) машет - сюда давай!
Конники спешились, подошли: так и так, едем в часть. Есть ли япошки в крепости? Вроде да. А много? Вроде прилично, может сотня.
- Ого-го! - разъярился Ремчук. - А говорили - мало.
Да делать нечего. Велел он коннникам ехать с ними. А как подъедут к Дунь-Хуа, от машин отстать, и по сопкам туда-сюда маячить. Видимость создавать, то крепость нашими окружена и сил красноармейских здесь, за сопками, невпроворот.
Те козырнули и скрылись с глаз. А как приблизились к крепости, так и стали гарцевать по сопкам - туда-сюда, туда-сюда... То один из-за сопки выскочит, рысью пронесётся, то другой иноходью продефилирует. Против солнца не очень разберёшь, что это одни и те же люди.
Тут виллисы дружно фыркнули и к Дунь-Хуа уже прямиком на полной скорости покатили.
Смотрит Ремчук, у ворот крепости жмутся два япончика, мелковатые против наших бойцов. А ему, мужчине рослому, крутоплечему, они и вовсе в пояс.
Ну, такие вы расхорошие, счас мы вам покажем бога японского... - так думает и для куражу шпагой
машет из кабинки.
Для бодрости горло словом крепким прочистил и командует Цыгану:
- Дуй бампером по воротам, машину не жалей, вон, видишь, у них там паккард стоит. Крепость возьмём, твой будет.
Цыган глаза зажмурил и на полном ходу на крепость несётся. Но япошки, сволочи, стоят как вкопанные - ни шагу в сторону.
Ремчук занервничал, высунулся из машины и кричит дурным голосом:
- Души вы морёные, на кой стоите, как пни, вашу маму? Не видите, что ли, превосходящие силы противника? А ну, пшшшшшли вон!!!
Кричит и переводчик, от себя кой-каких слов добавляет. Да толку - ноль. Стоят япошки истуканами, только глаза угольями светятся.
Метров за двадцать нервы у Цыгана не выдержали - тормознул, задняя машина встала за ним с поцелуем.
Тут из крепости выходит японский генерал и мелким шагом молча идёт к машине.
Ремчук и давай орать на него:
- Что, сучья башка, смотришь? Гарнизон почему не разоружил? Отчего ты, пень дубовый, военный порядок нарушаешь?
Так орёт, что самому страшно делается. Японский же генерал на своём японском наречии тихо отвечает:
- Кричать вам на нас нечего. Никакого приказа мы не нарушали. Потому что нам никто ничего такого не приказывал. Наш воинский долг охранять фортицию до последнего солдата.
Но Ремчук тоже не лыком шит - по части воинсткого долга и японских традиций.
- Ну, мать чесная... Как это вам никто не приказывал? - орёт ещё злее прежнего. - Да ваш уважаемый император Хирохито отдал собственноличный приказ всем японским гарнизонам сдаться на милость победителя и зря драгоценные японские ваши жизни на алтарь войны не класть.
Японский генерал посмотрел на него подозрительно и спросил:
- Когда же был этот приказ?
- Да сегодня утром, вот тупость японская, своего императора и то слушать не желают! Что, так любо помереть что ли? Даю вам сроку двадцать минут, по истечении этого срока всё оружие должно быть сложено в кучу, а сами вы все должны построиться в удалении. Вторично предупреждать не беду. Иначе всем каюк.
Японский генерал посмурнел лицом, но всё же отдал команду своим япошкам вывести гарнизон на плац.
И посыпались они горохом из крепости, у Ремчука в глазах от страха видимость нарушилась - столько их оттуда вышло. Цыган шепчет на ухо:
- Два полка как есть, одних офицеров с полтыщи... Что делать-то будем?
Тут у Ремчука не то что рябь, целые всполохи в глазах начались и голова гудом загудела. Ничего себе - разведцентрище!!!
Да назад пути уже нету.
Вспомнил деда, казака донского. Тот часто говорил:
- Хушь земля на небо подымись, хушь небо на землю ухнись, а ты стой на своём и дело веди до конца".
Ремчук глаза слепнущие на япошек таращит, грудь колесом гнёт, слова всякие для бодрости выкрикивает, а сам думает: только бы япошки не допетрили что к чему!
Да япошки, похоже, подвоха не заметили, или что своё на уме имели, но только тихо да ладно всё своё оружие сложили - винтовки, автоматы там...
А самурайские мечи все офицеры, как один, при себе оставили. Огромные, больше метра лезвия, острые - сталь вроде нашей, златоустовской.
Ремчук командует - сдать и мечи. Но генерал упёрся - последнее право, мол, японского офицера, себе харакири сделать.
Харакири-то вы, бараньи туши, сделаете, но прежде нас, как тех ягнят, на шашлык порубите.
Кричит:
- Сдать мечи немедленно, иначе полный распыл всему вашему японскому воинству.
Генерал стал лицом земляной и тихо скомандовал:
- Мечи сдать.
А сам прищурился на конников, что на сопках гарцуют. Свой же меч при себе держит, видно, хотел тут же в дело употребить, если силой отнимать будут.
Ремчуку стало интересно - он его вблизи разглядывает, видит, будто чем-то на деда его похож.
Однако говорит ему по-военному:
- Будет гоношиться, господин пленный генерал. Моя теперь власть, раз попался. Но я людей, сильных духом, очень уважаю. Давай что ли лично знакомиться.
Генерал удивлённо на него посмотрел и через переводчика отбрил:
- Мой чин не позволяет на короткой ноге с вами общаться. Но правда ваша - сейчас я пленный. Однако оружие своё не сдам. Это моё слово.
И тигром-подранком смотрит.
Ну просто вылитый дед!
Тут Ремчук совсем размягчился и давай с ним по-доброму балакать.
- Вот интересно, как это вы такими длинными мечами харакири себе делаете? Несподручно, надо полагать.
- Могу показать, - с готовностью сказал генерал.
- Показывай. Только не до смерти. Ну ты меня понял...
Тут генерал взял правою рукой лезвие посередине, а чтоб остриё руку не резало,платком её обмотал. Левой же за эфес держится. Приставил меч к низу живота и говорит:
- А теперь вот так...
Только хотел левую руку опустить, да Ремчук его упредил, подхватил тяжёлую рукоять, только крови чуток показалось из генеральского живота.
Генерал извинился, сказал, что по случайности поранился, и Ремчук ему меч оставил.
Посмотрел ему в лицо, а у генерала на глазах слёзы стоят.
Тут Ремчук позволил себе смягчиться и говорит:
- Поскольку гарнизон сдался без боя, жизнь сохраняю всему составу. Командованию крепости вывести весь состав с полевыми кухнями, палатками и провиантом на территорию и стать лагерем до поступления следующей команды.
Засёк время.
За полчаса япошки загрузили фуры и без всякой паники стояли вполне дисциплинированно на указанном месте до вечера.
Разведцентра в крепости, однако, не было. Китаец-язык тоже куда-то исчез. А япошки ближе к темноте вокруг генерала сбились и ульем пчелиным гудят - пальцами тычут на сопки - видно уже, что там всего два конника гарцуют.
Однако раззадориться как следует не успели - из-за сопок уже доносился рёв нашей техники, шли боевые части на подмогу, полк Щекочихина.
Цыган тут же расслабился и давай по полю кататься - ай, надули проклятых япошек!
Потом уже к Ремчуку подошёл Щекочихин и сказал:
- Осёл ты, Володька, форменный осёл! Тебе бы этого генерала сразу бы в паккард да к нам в штаб. Звезду Героя только так бы получил.
- А что, важная птица - этот генерал? - спросил Ремчук без сожаления.
- Ещё какая. Это же сам генерал Оно! Начальник штаба Квантунской армии со всем своим офицерьём.
- Мать моя японочка! - взвыл Цыган. - А я-то думаю - что это офицерья так много в гарнизоне?
После чего Щекочихин посадил генерала Оно в свою машину и скоро отъехал, а Ремчук отправился дальше - искать разведчика Имаи - задание-то не выполнено.
Цыгану тоже не сильно подфартило - япошки паккард испортили ещё в крепости, песку в мотор насыпали, никак не ехал.
Разведчика японского они всё-таки нашли, но совсем в другом месте - только уже мёртвым, он умер от чумы рядом со своим же японским складом биооружия - села ему на рану чумная бабочка из секретного колодца. А эти бабочки заражённые были специально натасканы на кровь садиться.
Япошки ждали ветра в сторону ставки Красной армии, чтобы этих бабочек выпустить. Да не успели.
Ремчук с Цыганом колодец засыпали, на карту нанесли, труп Имаи сожгли и в часть к себе вернулись. Их даже не наказали за просрочку и долгое отсутствие в части.
Одна радость у Ремчука - трофейный меч самурайский.
На память о споках Маньчжурии.