Христианка и семь бесов

 ХРИСТИАНКА И СЕМЬ БЕСОВ
 
Леночка попала в больницу с раздвоением сознания и синдромом преследования. Заметили невовремя. Перестала ходить на лекции, потом вообще перестала выходить из дома. Отец трясущейся рукой выложил доктору три тысячи, и та сразу подобрела и заулыбалась:
– Все будет хорошо. Это типичный случай. Через неделю будет здорова.
Но прошли две недели и четыре, и пять…

Как-то отец заглянул в Леночкин компьютер, увидел странный файл, который назывался «Келегорм». Он начал читать длиннющий запутанный роман и только к середине понял, что это творение его дочери. Разразился скандал. Леночке было запрещено не только что-то писать, но и вообще читать фэнтэзи. Она даже не попыталась выразить такую мысль, что ей, мол, девятнадцать лет, и она может жить самостоятельной духовной жизнью.
– Вспомни, сколько я заплатил, чтоб ты училась в медицинском, – заявил отец, и возразить на это было нечего.
Леночка с раннего детства боялась, что кто-нибудь заглянет в ее дневник, тетрадки. Хотя стыдится особенно ей было нечего, училась она хорошо. Потом, к поступлению в институт, ей купили компьютер. И она расслабилась. Взрослая уже. В Интернете скачивала низкопробную фантастику и читала взахлеб. А потом вернулась к прерванному занятию: сочинению романа. Раньше приходилось записывать и рвать, а теперь текст выходил как из-под живой руки и ровным орнаментом ложился на экран. Хуже всего то, что она сразу обрела своих читателей в Интернете. И это утвердило ее в ее призвании. Поэтому роман почти закончился. В тот самый момент, когда его прочел отец.
Теперь Интернету каюк. Запретили. Да ей больше и не надо. Она скоро убедилась, что правду говорят умные люди, будто голова – это тоже компьютер. Еще какой! Возвращаясь домой после нудных лекций и занятий в вонючей анатомичке, она видела все как наяву. Все развитие сюжета, как на экране. Вот, скажем, битва. Вот эльфы дерутся с гномами. У эльфов длинные обоюдоострые мечи, они сверкают в лучах буро-красного солнца. А впереди всех – Келегорм…
– Да она сумасшедшая! – услышала Леночка где-то совсем рядом. Какая-то хорошо одетая дама, оказывается, усиленно разглядывала ее, проходя мимо и поделилась своим впечатлением с другой, хуже одетой теткой. Вместо того чтобы возмутиться, Леночка смутилась.
Мы воспитываемся так, что мы – члены общества. И в этом обществе мы растем, плодимся, работаем и умираем. Полноценный человек должен, нет, обязан, выполнить все пункты программы. А иначе он человек неполноценный. Леночка давно и усиленно размышляла на эту тему. Как же? Значит, она неполноценная? Ведь вот у всех ее сокурсниц, например, есть друзья противоположного пола. А у некоторых даже потомство есть. А что касается работы… Мысли о грядущей профессии вызывали в ней ужас и омерзение. Кроме того, папаша намерен протолкнуть ее в аспирантуру. Боже!
Но страшный, красивый, чарующий иной мир, в нем она сама себе хозяйка. И за какой-то год она так глубоко погрузилась в него, что в конце концов почувствовала неладное. Как же? Ведь живет-то она в этом?
Катастрофа разразилась в тот момент, когда Леночка на улице познакомилась с молодым человеком. Ее просто остановили и спросили, сколько времени.
– Извините, у меня нет часов, – она намеревалась пойти дальше.
– Извините, а нельзя вас проводить?
Леночка пожала плечами, но отказать не смогла. Так они и пошли рядом, молча. Сашок потом признавался, что он ее остановил, потому что его поразило выражение ее лица. «Я раньше ни у кого таких лиц не видел».

Леночка бродила по квартире в одиночестве. Отец был на работе, мать уехала к сестре. Раньше периоды, когда она оставалась одна дома, были для нее самые счастливые. На ходу легче сочинять. Образы возникают сами собой, а диалоги как будто бы слышишь. И не надо ходить по пыльной и грязной улице и натирать себе ноги. По комнатам можно намотать километры. Но сегодня дело не клеилось. Мысль о грядущем свидании с молодым человеком сбивала с толку. Может, не ходить? Вообще-то парень неинтересный. Представился как учащийся ракетного училища. Нудный, хотя, по всей видимости, порядочный. Главное, Леночка никак не могла определить, а какова она сама? То есть, что она достойна лучшего, чем этот будущий военный, она и не сомневалась. Семья у нее хорошая, одевается она очень хорошо, учится в престижном вузе. Но это все не то. Дело не в этом. В голову лезла крамольная мысль. А достойна ли она вообще того, чтоб иметь партнера в этом мире? Не в том, виртуальном, а в этом, реальном? Ведь она сама себе никогда внешне не нравилась. А за годы учебы в институте еще и растолстела. Сказывается наследственность. И мать, и тетя Лида, и бабушка – все полные. А быть полным – это совершенно неромантично.
Однокурсницы постоянно хвалят Леночкины брюки, пиджаки, блузки. Мать сама на нее шьет, и шьет она очень хорошо. Но вот подойдешь, бывало, к зеркалу в вестибюле и сердце падает: все как-то мешковато, неаккуратно, живот торчит. На других студентках одежда сидит от и до… Леночка торопливо стягивает с себя халат, белье, крадучись подходит к зеркалу в зале, включает свет… Фу, сколько жира! А живот! Правда, ноги хороши. Но – не красавица. И лицо в прыщах. Нет, не красива.
Леночка, не выключая света в зале, тащится к себе в комнату, забыв на стуле свой лифчик. Нет, она слишком неполноценна, чтоб иметь счастье в этом мире. Она торопливо заваривает чайник и бухает в него десять пакетиков. Чифирь. Пока никого нет, можно и это. Она торопливо выпивает черную густую жижу. И снова в мозгу возникает Келембромбор.

Сашок принес на свидание большую желтую астру. И сразу Леночка почувствовала, что уже осень. Собственно, осень наступила давно, но ей всегда удобнее было жить прошлым, по накатанному. Погоды она не чувствовала, поэтому часто в холод выходила на улицу с голыми ногами и в туфельках, а в жару – в теплой куртке. Вот и сейчас на ней был толстый тяжелый жакет, хотя температура – двадцать градусов, бабье лето.
Разговор не клеился. Мужской пол куда-то шел, а женский не спрашивал: куда? Потом на горизонте показались зеленые столбы Памятника Победы. И сердце защемило: столбы так похожи на Стоунхендж! О, если бы! Если бы оказаться там! Там, в том мире прямо сейчас, здесь, перейти в иной мир наяву, вживе. И больше никогда не возвращаться в этот.
Леночка с трудом поняла, чего от нее хотят. Оказывается, Сашок вежливо, но настойчиво просил разрешения ее поцеловать.
– Нет, не надо, – ответила Леночка.
Страшное началось на обратном пути. Сашок шел и что-то рассказывал, а Леночка вдруг отчетливо поняла, что не знает, где находится. Она знала названия улиц, помнила свое имя и имя того, кто шел рядом. Если бы кто-нибудь ее об этом спросил, она бы удивилась. И все же, она не понимала. Как это она оказалась сейчас здесь под этим именем? Разве она – это она? Ведь нет! Они остановились возле светофора и ее охватило чувство, что автобусы, машины, свет фонарей и этот странный, допотопный свет светофора – не ее планета!
– Да, да, конечно, – ответила она невпопад на вопрос.
Сашок просил о встрече. Леночка назначила день и час и тут же их забыла. Она бросилась домой в полном смятении. Тоска, тягучая, выматывающая душу, не проходила. Как же жить?
Утром она проснулась более спокойной. Все было серо и лишне, но было родным. И она дала себе зарок жить реальной жизнью и больше не сочинять.
У Леночки, как не раз отмечали в семье, при всех ее дурных качествах, была сильная воля. И, напугавшись до смерти, она действительно перестала сочинять. Признаки перехода в иной мир она знала налицо: яркость и какая-то обонятельная тревога окружающего мира. Все начинало пахнуть: дома, асфальт, люди. Причем пахнуть восхитительно хорошо, как будто все надушились французскими духами. Как только это начиналось, она переключалась на другое и угрюмо и скорбно начинала про себя считать или повторять латынь по строению черепа. Вначале было тяжело. Мир обесценился. Она невольно припоминала рассказы старшекурсниц о посещении наркологического диспансера. «Они там вены себе режут, так им надо наркотика», – рассказывала одна дама, готовящаяся стать психиатром. Леночка не раз подумывала, а не поговорить ли ей с нею? Может, таблетки какие есть? Но она не решилась. Что она скажет? Как избавиться от потребности сочинять на ходу?

Леночка бросила на полку в прихожей тяжелый дипломат и села на приступку снимать сапоги.
– Тут какой-то субъект тебя добивается по телефону, – крикнул из кухни отец.
– Кто? – тревожно спросила Леночка. В последнее время нервы у нее были ни к черту.
– Говорит, ты его знаешь.
– А-а… Это Саша.
– Ну так и поговори с этим Сашей, – раздраженно ответил отец.
Говорить Леночка наотрез отказалась.
– Ты скажи, пап, что я уехала, ладно?
Отец насмешливо по смотрел на нее:
– Хорошо, скажу.

Встретили Новый Год, с музыкой, с шампанским. Миновал мрачный трудовой январь и вдруг ни с того ни с сего ударил солнечный свет, закапало с крыш, закружилась пурга за окном. И Леночку неудержимо повлекло на улицу. Еще мрачные, обледенелые улицы жадно впитывали жидкие лучи солнца, бледные авитаминозные лица прохожих сомнамбулически улыбались и щурились. А ветки деревьев, покрытые корой льда, отяжелели и налились новой жизнью, будущим теплом, летом. И под лучами солнца ожили бедняги эльфы в Леночкиной душе, забитые, слабые, хмурые. Она сказала им: «Здравствуйте!» и села на скамейку в парке. Встала она со скамейки уже не помня себя. И проходила по городу три часа подряд, пропустив лекцию и физкультуру. За это время эльфы окрепли и приобрели ранее невиданную власть не только над душой сочинительницы, но и над ее телом. Вернувшись домой и поев, она почувствовала, что с ее мышц, кожи, легких и мозга свалился тяжеленный груз, тело стало легким и упругим. Леночка вставила в компьютер диск с любимой музыкой, легла и зажмурила глаза. Но долго лежать она не смогла. Она вскочила, наскоро оделась и выбежала на улицу.
По обледенелым улицам хлестал ветер. Сверху сыпалось что-то колючее и очень сухое, оно подхватывалось ветром у самого асфальта и швырялось им обратно в небо. Каблуки скользили в замерзших насмерть лужах. Леночка, запахнув воротник дубленки, упорно шла вперед. Разворачивался сюжет невиданной широты и глобальности и лица эльфов сияли решимостью жить вечно. То есть гораздо дольше, чем отпущено простому смертному. Только один раз в Леночке шевельнулось сомнение: « А как же я?». « Мы и тебя прихватим с собой», – ответили эльфы и Леночка совершенно успокоилось и действие продолжилось в ее мозгу.
Потом наступила весна. Роман снился ей по ночам и она продолжала сочинять, умело манипулируя своими фантазиями, чего, как она знала, нормальные люди делать не умеют: сны человеку не подвластны. Раньше она быстро утомлялась, и это было для нее спасением: мозг переходил на иной режим сам собой, и сочинительство ничего, кроме тоски по иному миру не оставляло. Теперь было по-другому. Мозг приобрел неутомимость маниакальности. Действие обрывалось вдруг и реальность, сверкающая, вопящая, движущаяся, наваливалась на нее и она ждала, что люди вдруг набросятся на нее и растерзают. И при этом продолжала спокойно идти по улице, торопясь в институт или в магазин. А в голове ее царил ужас. Пока действие не возникало снова, и тогда все становилось на свои места: лица прохожих оказывались угрюмо-равнодушны, воробьи чирикали, машины шипели тормозами, а сумасшедший на углу, продолжающий говорить в сотик, не обращая внимания на красный свет, на ее глазах попал под автобус. Она отметила это машинально, пройдя мимо, и за углом была уже уверена, что этого не было, потому что просто быть не могло, а еще потому, что по ходу действия романа, героя насмерть засасывает трясина, и, стало быть, трясина была, а страшного происшествия на дороге – не было. Короче, реальности начали спутываться в ее мозгу, но она этого не заметила.
А потом она как-то вдруг и разом устала. Все исчезло: и эльфы, и гномы, и волшебники, и чудесные и страшные ландшафты иной земли. Но по ним осталась жуткая муть в голове и ощущение опасности. Это ощущение перекинулось на окружающий мир и органически вошло в его состав. Теперь Леночка стала бояться людей. Причем, бояться как-то странно: она не боялась, например, что ее убьют, изнасилуют, ограбят или арестуют. Но она боялась, что люди подслушают ее мысли. Лежа ночью в постели, она смертельно боялась, что родители знают наизусть ее сны. Сидя в аудитории, она была уверена, что сотоварищи по курсу читают ее конспект, сидя на несколько рядов выше. Она заходила в автобус и была уверена, что все в нем начинают шептаться о ней, о несчастной, и, главное, осуждают ее! Вон та девица, например, несомненно иронически на нее смотрит. А вон та тетка, перегнувшись через сиденье, сказала другой: – «Достукалась, представляешь?» О ком же это, как не о ней?

В больнице сначала она ни на что не обращала внимания и лежала, зарыв голову в подушку. Нянечки подходили к ней и ласково говорили:
– Что ты все лежишь, Леночка? Пошла бы, погуляла по коридору. С девочками познакомься…
Потом она начала приходить в себя. Страхи о похищении мыслей, подслушивании, преследовании, ушли. Зато появился другой страх: диагноз. Она часами простаивала перед дверью кабинета, дожидаясь выхода врача, а когда она выходила, спрашивала:
– Скажите, у меня не шизофрения?
– Нет, нет, Леночка, успокойся, – отвечала заведующая и торопилась по коридору в сестринский кабинет.
Но скоро все страхи прошли. Осталась смутная щемящая тревога и тоска по дому. Леночка стала приглядываться к окружающим. И, хотя она, как будущий врач, и не должна была и ждать чего-либо другого, она с удивлением отметила, что люди здесь, такие же, как и везде, не сумасшедшие, не идиоты. Сумасшедшие и идиоты были, правда, но они лежали в другой палате, и обитатели «спокойной» палаты с ними не общались. К Леночке все сразу прониклись сочувствием и симпатией, потому что она никогда не отказывала дать сахару, фруктов, поделиться печеньем. Сама она никогда ни у кого не спрашивала – стеснялась, хотя передачки хватало на сутки, а мать приходила через два дня. Лекарства стимулируют аппетит, а есть то, что дают в столовой можно было только вечером, так как по вечерам была рыба.
По отделению бегали кошки, которых кормили нянечки из одной смены, а из другой – выгоняли. Поэтому Леночка с девчонками прятали их себе под одеяло. Еще составляло немалый интерес выпросить у толстой и доброй нянечки тети Клавы разрешения искупаться вне очереди. Можно было вечером погадать в карты. Можно было читать или вообще лежать и ни о чем не думать. Но тоска не проходила.
– Затяжная депрессия, – сказала заведующая обеспокоенной матери. – Подождите немного. Это обязательно пройдет, но надо как следует подлечиться.
Леночку начали усиленно поить антидепрессантами. Но не отменили и нейролептиков, для предосторожности. А нейролептики, как известно, пьются с циклодолом.
Сначала действовал циклодол. На душе делалось хорошо, телу – уютно. Исчезали беспокойство, тревога. Солнечный свет становился, ярким, родным, все люди вокруг вызывали любовь и сочувствие. В эти минуты Леночка осознавала, как прекрасен именно этот мир, который она так ненавидела раньше. А еще очень хотелось смеяться. Окружающие это видели, но не осуждали. Спрашивали только, мол, сколько таблеток. Потом…
Потом действие корректора прекращалось и начинало работать основное лекарство. Голова погружалась в омут, ноги деревенели. Все меркло вокруг. И вдруг ни с того, ни с сего начинали вспоминаться давным-давно забытые вещи. При этом не было никакой возможности обдумать то, что так бесконтрольно вспоминаешь. Леночка вскакивала и принималась ходить. По щекам ее текли слезы, она всхлипывала и старалась ни на кого не смотреть. Но никто и не обращал на не внимание. Окружающие были угрюмы и замкнуты: у каждого свое горе.
– Что ты все ходишь да ходишь, дочка? – сказала старуха, чья постель была через одну от Леночкиной, – сядь, поговорим.
Леночка покорно села. Поправила прядь волос и прямо и кротко посмотрела пожилой женщине в глаза.
– Горе, что ли, какое у тебя?
– Н-нет, – Леночка прокашлялась.
– А чего ходишь и плачешь?
Леночка опустила голову. Потом рассказала о себе. Бабка все внимательно выслушала. И Леночка рискнула. Так хотелось поделиться главным.
– Я понимаете, сочиняю.
– Пишешь?
Леночка помотала головой.
– А чего сочиняешь, расскажи.
И Леночка принялась рассказывать. Про свою героиню эльфийку, про гномов, про войну…
– Как, ты сказала, его зовут?
– Келембромбор…
Старуха медленно тяжело перекрестилась и сплюнула. Леночка вспыхнула и встала, чтоб уйти.
– Сядь, дочка, – повелительно сказала старуха, и Леночка опять покорно села, теребя прядь засаленных, давно не мытых волос.
– Послушай меня. То, что ты сказала – очень плохо.
– Это есть книжки такие, понимаете…
Старуха категорично помотала головой:
– Нельзя. Это имя дьявола. Ты его называешь про себя, а он приходит и тебя мучает. Молиться надо. Ты молитвы знаешь?
Леночка опять помотала головой.
– Повторяй за мной, – и бабка зашептала молитву. А Леночка принялась ее запекшимися губами повторять.
– Я тебе ее сегодня запишу, – пообещала бабка. – Приходи ко мне утром.
Леночка решила с этой старухой ни за что больше не общаться. Но утром, как только увидела, что та проснулась и убирает постель, сразу подошла к ней.
– С добрым утречком, дочка! – обрадовалась бабка. – Сядь-ка, вместе хвалу господу вознесем…
Как-то незаметно подошло время выписки. Врач сказала на обходе, что в пятницу за нею приедет мама. Леночка, окаменевшая от радости, после обхода подошла к старушке.
– Вот, дочка, – бабка протянула ей замызганный клочок конверта с адресом, – скажешь Ивану Антоновичу, что я, мол, тебя направила. Люди там все хорошие, познакомишься.
Дома Леночка первым делом принялась за уборку: вымыла окна и занавески в своей комнате, вытерла пыль, вымыла полы. Академического отпуска ей оставалось еще почти год. А пока, чтобы не запускать, она принялась листать учебники. И Библию. В ближайшую субботу она отправилась знакомиться с религиозной общиной, к которой принадлежала Пелагея Ивановна, направившая ее на путь истинный.

Солидное, современное учреждение. Деревянные перила старинной лестницы, везде – розовая и бежевая краска хороших тонов. Пелагея Ивановна говорила – куда-то вниз.
– Вам чего, барышня? – тепло одетый вахтер смотрел на нее явно неодобрительно.
– А у Ивана Антоновича… Сегодня будет? – прошептала она почему-то охрипнув.
Вахтер взглянул еще мрачнее:
– Вот по этой лестнице – и вниз, – и отвернулся.
Леночка спустилась по полуразрушенным бетонным ступеням в какие-то катакомбы: везде мешки с цементом, толь. Она нашла более-менее чистое место и села. Было тихо, капала вода. От обстановки стало как-то тошно и плохо на душе. Захотелось уйти.
Потом на лестнице послышались голоса. Хорошо одетая женщина и очень плохо одетый мужчина переговаривались весело, по-приятельски. Потом мужчина достал связку ключей и открыл какую-то богом забытую бендежку, как видно – слесарскую.
– А вы кого ждете? – спросила женщина.
– А я … насчет чтения Библии…
– Значит – к нам. Ну, входите, – пригласил мужчина.
В бендежке было грязно и холодно, стояли длинные деревянные скамьи. Постепенно собиралась паства: люди все пожилые и среднего возраста. Был один молодой человек, но какой-то странный: ни на кого не смотрел и как будто всех боялся.
Потом в помещение спустился Иван Антонович. Все встали, и он кивком головы разрешил всем сесть. Иван Антонович сильно кашлял и своим видом, манерами, даже одеждой напоминал разночинца-революционера середины девятнадцатого века, какого-нибудь критика, большого приятеля Достоевского. Глаза у Ивана Антоновича были холодные и пронзительные, и Леночке он ужасно не понравился. Но окружающие, как видно, относились к нему с любовью и почтением.
– Друзья мои! Друзья мои! – возгласил Иван Антонович. – Сегодня мы продолжим чтение. Но сначала познакомимся: у нас новенькие.
Леночка встала.
– Нет-нет, сидите, пожалуйста, – зашептала рядом сидящая женщина.
Леночка села.
– Ваше имя?
– Елена Се…
– Нет, отчества не надо. Вы крещеная?
Леночка кивнула.
– Это очень хорошо. Некрещеным на наших занятиях находиться запрещено. А все остальное неважно. Мы с вами познакомимся после, в процессе общения и обсуждения, так сказать…
Потом из шкафа в углу достали хорошо изданную, уже сильно потрепанную Библию. И один из присутствующих мужчин, кажется, тот, что пришел первый, начал читать одно из Евангелий. Читал он долго и невнятно, и Леночка с трудом понимала архаический текст. Потом одна из присутствующих женщин произнесла что-то вроде проповеди на тему о прочитанном. На дом всем был задан похожий текст, но уже из другого Евангелия.
Леночка шла домой с тяжелым чувством. «Они все придурки», – решила она про себя. Но тут же себя одернула. Пелагея Ивановна настоятельно советовала ей эту общину, а значит, надо потерпеть. Все встанет на свои места, решила она. Какой толк от этого чтения – непонятно, но с первого раза никаких выводов делать не надо.
Так прошло лето и вся осень. Леночка регулярно посещала религиозные собрания, о которых дома рассказала в совсем других красках, чем было на самом деле. Но домашние отнеслись несерьезно.
– Это типа литературного клуба, что ли? – осведомился отец.
Леночка согласно закивала головой.
– Это ладно, ты ко врачу на следующей неделе заглянуть не забудь, – напомнил отец.
И таблетки. За принятием лекарств в семье следили строго. А все остальное неважно. Со следующей осени намечалось вернуться в институт.
После Нового Года в религиозной общине Леночку поощрили. Она должна была читать отрывок из библии, по которому проповедь готовил сам Иван Антонович.

В бендежке светилась праздничными огнями синтетическая елка. Все поздравляли друг друга с прошедшим, было как-то оживленно, необычно для этого мрачного места.
«Когда нечистый дух выйдет из человека, – читала Леночка, – то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И пришед, – голос ее внезапно сел, – и пришед находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя…»
«Про меня, про меня, – думала Леночка, читая, – как же это я не поняла сразу, что про меня?»
Иван Антонович долго распространялся о том, как важно поддерживать чистоту в доме и беречься от скверны.
«Келембромбор, Феанор, Маэдрос… раз, два, три… – считала Леночка – семь! Да, их семь. Господи, господи!»

Больше в религиозную общину она не ходила. Непонятный ужас останавливал ее. Я и так больная, думала Леночка, а они меня совсем с ума сведут. Не пошла она и на исповедь, как настоятельно советовал Иван Антонович. Библию она забросила. Жить стало легче. Пустота после бесов как-то затянулась сама собой. Заботами, жизнью. В сентябре она вернулась в вуз, повзрослевшая, похорошевшая, измученная опытом борьбы с самой собой.
Один из сокурсников, старше ее на два года, очень заинтересовался ею. Она откровенно рассказала о том, что побывала в психиатрической больнице. Но молодой человек стал еще внимательнее и дружелюбнее. Леночка пригласила его к себе домой и познакомила с родителями.
Потом, после чаепития, вечером, она слышала, как родители в зале о чем-то шепчутся, а мать тихонько всхлипывает. И на душе у Леночки стало очень хорошо и немного страшно. «Это и есть счастье?» – спросила она свою душу. И душа твердо и безапелляционно ответила: – «Нет!»
«Значит, я себя обманываю», – решила Леночка, засыпая.

Летняя сессия была тяжелой и напряженной. Отец очень следил за тем, пьет она лекарства или нет. Но Леночка приема таблеток не пропускала. Сдала она на все пятерки и одну тройку. Потом они с Сережей собирались поехать на турбазу. Леночка собрала вещи, уложила купальники, платья, блузки. Поставила диск с любимой музыкой, легла и заснула. Ей приснился дремучий лес. Избушка волшебника на опушке леса. Всадник в латах, с мечом… « Келембромбор!» – зашептала она во сне и проснулась.
Все вокруг было пыльным и постылым: комната, занавески, компьютер, чемодан с вещами. Она вскочила, переоделась и выскочила на улицу. От быстрой ходьбы то, что приснилось ей во сне, начало разворачиваться дальше: война, эльфийка-красавица (сама Леночка в другой ипостаси), старик-волшебник. Она шла, сердце бешено колотилось и ощущение счастья, полного, несомненного, подлинного счастья охватило ее.
Она вернулась поздно. Родителей дома не было. В темной прихожей звонил телефон. Она взяла трубку.
– Елена, ты где обретаешься? Я звоню, звоню…
Леночке вдруг сделалось противно и стыдно.
– Я уговориться насчет завтрашнего, давай в шесть часов встретимся на пристани?
– Я никуда не поеду, – прошептала Леночка в трубку.
– А?..
– Я никуда не поеду, – громко повторила она, – и попрошу больше мне не звонить.
– Я.. я. Леночка, в чем дело? – взволнованный, плачущий голос.
– Между нами все кончено.
Она повесила трубку. Телефон продолжал звонить. Она его выключила. И принялась бродить по комнатам.