«А мне Сухов говорил…»
(из песни)
Так вот, это не тот Сухов, другой Сухов. Он иной раз изображал сухотку руки и ноги. Это когда одно время подрабатывал на транспорте.
В самый час пик заваливал с передней площадки, нагнетал на лицо мировую скорбь и сухо так, сдержанно, слегка заикаясь начинал тянуть волынку: «Дорогие сог-граждане, помогите пажаласта. Я – болиной, живу с бабушкой, нечем кармити систёр и братев. Если вы не верите вот – рука и нога! Сухотка руки…», – и он вытягивал скрюченную кисть из рукава и подрыгивал ногой для примера, потом продолжал: «Помогите пажаласта, сколько можете…». Обычно это срабатывало, и пара-тройка сердобольных пассажиров раскошеливалась. Водители его знали и выпускали без оплаты. Что поделаешь – лишенец.
Его с тех пор «сухоруким» прозвали. Помните, ещё артист такой есть. Брата играл, старшего. Наш Сухов-сухорукий на него сильно смахивал, даже налысо стал бриться. Хотя лысая эта башка пошла ещё с фантомаса, а ещё раньше с великолепной семёрки, Юлик там играл – наш человек – под Котовского стригся. Но не в этом дело.
Дело было летом, такая сухость стояла… Одно слово – сухостой. А если ветер вдруг – то сухая пыль в лицо. И ещё сухость во рту невозможная.
Сухов поскрёб в кармане, насчитал полтинник – не разгуляешься. Суши вёсла, короче. Между тем, ноги несли его по уютному переулку с лавочками и дорогими машинами на обочине. Остановился он у незатейливой надписи на дальневосточном языке. Сверху вниз, тем не менее, можно было прочитать «суши-бар». Решил «приколоться».
Заходит, как к себе домой, под белый полог с белыми матовыми квадратиками окон. А там, значит, стоят такие сухие столы и сухие, сухие лавочки возле них. За стойкой – сухопарый японец улыбается, но очень сухо.
Разговорились, оказалось – он не японец, а киргиз, и зовут его Сухе-бай.
– Ну и где у вас тут сушилка? – спрашивает Сухов.
– Какая сушилка? – удивляется Сухе-бай.
– Ну, суши-бар ведь!
– Да, суши их мать, они так рыбу называют, – говорит Сухе-бай.
– Ну а я об чем?
– Дык, суши их мать, её не сушат, а … черт его знает…
– Тёмное дело, да? – допытывается Сухов.
– Навроде того. Может, коптят, может, тушат… по-разному. Моя не готовит, моя подаёт.
– Душат, говоришь.
– Да, не… от блюда зависит.
– Ну, а я об чем? Задушат и на блюдечко…
– Нет же, говорю. Её, знаешь, по башке колотушкой…
– Хрен редьки не слаще.
– Не-а, без хрена и без редьки. Другие приправы – японские.
– Так, знатца, рыбу в бессознанке и… того!
– Ага, – смутился Сухе-бай.
– Ну и скока?
– Сато рублей кусочек.
– Ах, вот оно как…
– Да, так, так… принести? – оживился Сухе-бай.
– А, сухиндейчика будет?
– Не понял.
– Сушняк есть?
– ???
– Опять не понял. Ну, сухое или полусухое – разъяснил Сухов.
– Вино! Есть, пасаласта. Сато рублей – сато грамм.
– Что ещё есть?
– Чай! Вах-вах, очень карашо! Чай из этай… сухой лепесток сакуры.
– Чего?
– Вишня по-вашему
– Вишнёвый чай… и скока?
– Сато рублей стакан.
– У тебя, блин, всё сато рублей.
– Да, да Сухе-бай всё за сато рублей подаст. Всё, всё…
– Что, и водочку?
– Оченя карашо. Водочка рисовая – сато рублей рюмка.
– Во, блин, а девочки у тебя есть? – расхрабрился Сухов.
– Девушка-гейша! Вах-вах, сато долларов и пасаласта… обслузыт, – и он смачно причмокнул.
– Гейша, говоришь… К-хы!!! – хмыкнул Сухов, – Ты вот чё, Суходольский-кыргыз, иди-ка знаешь куда?
– Куда, каспадин?
– Су-ушится иди, сухари свои суши, понял? – и Сухов направился к выходу.
– Моя не Суходольский, моя – Сухе-бай, – услышал он во след.
– Что за бар… в бога суши мать… Горло промочить – сато рублей, тьфу! – выйдя на улицу, заключил Сухов. И пошел себе в знакомый «гадюшник».
Там никакой сухости. Все мокрые, как в бане, – и люди, и столы, и лавочки, и даже крабовые палочки. Взял он рыбки-хамсы на червонец, чарку «стременной» – на другой, пивка – на третий, сигаретку – на четвёртый, а на пятый… стал присматривать подружку. Да что там, угостил – и радость жизни стала полной.
© Copyright: Дядя Вадя, 2007