Зож

В.Вашков.

Это вошло в жизнь Петрухи незаметно.
-Так жить больше нельзя! - заявила однажды утром жена Маринка, стоя перед зеркалом и вглядываясь в него с зоркостью дорожного полицейского, высматривающего добычу из засады в кустах на обочине дороги, - Это не я!
-А кто же? - неосторожно спросил Петруха. Не затей он этого разговора, может, ничего и не было бы. Молчал бы уж лучше, дурак.
-Не я! – коротко объяснила жена, - Ну, посмотри, разве это я? На лице морщины, тут отвисло, там болтается!
-А, по-моему, нормально, - ответил Петруха и, встав рядом с ней, попытался ущипнуть за отвисшее и погладить по болтающемуся.
-Отвали! – Маринка брыкнула в его столону левой ногой, - А ты! – она презрительно ткнула пальцем в его зеркальное отражение, - Разве это ты? Это у тебя откуда? – указала она розовым маникюром в его отвисающий живот.
Петруха непроизвольно попытался втянуть пузо, но то лишь только дёрнулось, как электрик, схвативший голый провод и снова заколыхалось.
-Вот-вот, - радостно отреагировала Маринка, увидав, что другому хуже, чем ей, - Ты ещё лысину свою втянуть попробуй!
-Ну, и что? – обиделся Петруха, - Я ещё очень-очень…
-М-да? – жена скептически скользнула язвительным взглядом по брюшку, трусам и волосатым ногам, - И давно ты это «очень-очень» демонстрировал? Я что-то уже и не помню.
-Да ладно тебе, - ускользнул от опасной темы муж, - Поехали в выходные на дачу, на лыжах покатаемся, шашлычок съедим….
-Вот они! – взвизгнула Маринка, тыкая пальцем в зеркало, с интонацией алкоголика, увидавшего наконец-то зелёных чёртиков.
-Кто? - испуганно дёрнулся муж.
-Шашлычки твои! На боках у меня, - она провела ладошкой по крутому бедру, - Всё! Никаких дач и лыж! Переходим к здоровому образу жизни!
Начало новой здоровой жизни оказалось даже приятным.
-Значит так, - вечером Маринка была собрана и деловита, - Я посоветовалась с Мусей…
Петруха вздрогнул. Мусей звали двоюродную сестру жены, яростно борющуюся за здоровье окружающих при помощи разных нетрадиционных методов. При этом собственное здоровье она почему-то предпочитала отдавать в руки врачей или укреплять на курортах. Муська обладала колоссальным даром убеждения и могла, кажется, уговорить кого угодно на что угодно. Года два назад, она уговорила-таки Петруху лечить ячмень, закапывая в глаза собственную мочу. Простить этого он не мог ей до сих пор. Когда после трёх дней закапывания ему пришлось-таки идти к окулисту и всё рассказывать, та глянула на него искоса и только спросила: «А какать вы в них не пробовали?»
-Так вот, - жена была неумолима, - Она посоветовала «диету Сталина».
-Сталина? – осторожно протянул Петруха, прикидывая, чем мог питаться Великий и Ужасный.
-Да, по утрам нужно съедать тарелочку творога с мёдом.
-М-м-м-м, - Петруха даже сглотнул набежавшие слюнки.
-Но есть его нужно за час до того как встанешь.
-Это как? Во сне, что ли?
-Не придуривайся, нужно встать на час раньше, съесть творожок, потом лечь а через час уже вставать окончательно и завтракать, - И не спорь со мной.
«Сталинская» диета была самым светлым этапом лечебной эпопеи. Правда, вставать пришлось в пять утра, зато потом ещё целый час можно было сладко подрёмывать рядом с тёплым мягким телом супруги.
На четвёртый день они уснули по-настоящему, проспали работу и Петруха примчался на службу всклокоченный, небритый на час позже. Начальник устроил втык. Про Сталина, который обычно вставал к обеду, решили забыть.
-Переходим на зелёный чай без сахара, - непререкаемо заявила жена через пару дней, - Муська сказала, что он хорошо очищает организм. Нужно выпивать пять чашек в день.
Хлебнув зеленоватого отвара, отдающего запахом портянок, Петруха сморщился, вылил его в раковину, налил обычного, сыпанул сахара и демонстративно стал пить. Маринка скрипнула зубами, но ничего не сказала. Зелёный чай она пила целый месяц, давилась, но пила, пока не позеленела сама, то ли от чая, то ли от отвращения.
-Петенька, - через неделю после того, как кожа приобрела нормальный оттенок, вдруг подозрительно-ласково замурлыкала она, - Давай попробуем голодные дни?!
-Опять Муська! – рыкнул Петруха.
-А вот и нет! В газете пишут, - она сунула мужу номер «ЗОЖ», - Вот, здоровый образ жизни. Только один день в неделю, по воскресеньям, нужно ничего не есть. Ну давай, попробуем!
-Нет! – Петруха ярко представил, как вместо любимой свиной отбивной он будет пить минеральную водичку, и атавистические гены древнего охотника в нём взбунтовались, - Ни за что! Если хочешь, то голодай сама! Я не стану!
-Ну, и ладно, ну и буду! – обиделась Маринка, - А ты травись своим мясом! Трупоед!
Голодала она в ближайшее воскресенье. Голодала не выходя из спальни, красиво и выразительно. Утром отказалась вставать и готовить завтрак, даже потребовала, чтобы Петруха закрыл дверь на кухню, чтобы запахи жарящегося омлета не бередили ей душу. Лежала бледная и томная, тяжело вздыхала. К обеду совсем ослабла, на рынок, чтобы сделать закупки на неделю, пришлось идти одному. Когда муж жарил себе мясо, закрыла дверь в комнату и завернулась с головой в одеяло, бормоча: «Изверг! Садист!»
-Петенька, - прожурчала она умирающим голоском, когда он вернулся с кухни, сыто цыкая зубом, - Принеси мне минералки, пожалуйста. Я сама не могу, у меня голова кружится.
Квартира в выходные осталась не убранной, бельё не стиранным. К девяти вечера она выползла-таки на кухню, не глядя на пьющего чай Петруху, открыла холодильник, после чего с утробным урчанием и подвыванием смела всё, что обнаружила на полках. Голодание закончилось.
К следующим выходным, отъевшись, Маринка решила опробовать «китайскую» диету и втянула в это дело мужа. Петруха, конечно, долго сопротивлялся, но, взглянув в наполнившиеся неизбытой тоской недоенной коровы глаза жены, увидав слезинки, услышав «Ты меня не любишь!», сломался.
Впрочем, в субботу, пока по диете нужно было есть только отваренную без соли рыбу, всё было терпимо, только рыбный запах, сочащийся из их квартиры собрал под дверью стайку мяукающих кошек. Но второй день, воскресенье, был морковным. Маринка сварила два кило моркови, истёрла её в красновато-оранжевую кашу и, неуверенно улыбнувшись, сделала жест, приглашая мужа откушать.
Первая ложка пресной сладковатой массы с въедливым запахом варёной морковки ещё проскочила, вторую пришлось глотать с трудом, третью Петруха медленно поднёс ко рту, посмотрел, посмотрел на неё, как врач на вошь, осознал, что «это» придётся есть весь день, молча положил обратно и полез в холодильник за колбасой.
Жена весь день не разговаривала, жевала морковку, кривилась, но глотала. Так, молча и спать легли. Петруха чувствовал себя предателем, бросившим раненого друга на поле боя. Где-то ночью, он вдруг услышал хлопанье дверцы холодильника, пошарил рукой по кровати, но супруги не обнаружил. Через несколько минут та тихонько нырнула под одеяло, пахнула на него ароматом сырокопчёного балычка, удовлетворённо вздохнула и тут же засопела. Уснул и он.
Следующая диета была японской. Но продержалась она ещё меньше. Утром Маринка сварила бульон из луковицы. Петруха стоически выпил тёплую вонючую водичку и вопросительно поднял глаза на жену, но это было всё. Хотелось жрать, но он терпел. В обед она протёрла отваренные утром луковицы на мелкой тёрке и поставила перед мужем, уступая право первой пробы. Ощутив во рту вкус мерзопакостно воняющей осклизлой массы, он дёрнулся и рванул в туалет. Когда, перестав пугать унитаз и смыв холодной водой непроизвольно выступившие слёзы, вернулся на кухню, японская диета, так и не опробованная женой, уже валялась в мусорном ведре.
Месяц всё было хорошо, но потом наступила эпоха Тибетской медицины.
Кухня стала обречённо заполняться баночками, скляночками и пакетиками с какими-то, подозрительного вида, источавшими аромат пыли и затхлости травками. Маринка азартно варила их по утрам и вечерам в кастрюльке, что-то смутно нашептывала, пила с вожделением получившиеся отвары с грязно-бурой накипью, добавляла себе в еду какие-то порошочки, жевала странного вида сухие соломинки. Петруха, обнаружив однажды в заварочном чайнике что-то сильно смахивающее на сушёного таракана, стал заваривать себе чай прямо в чашке, в пакетиках, хотя и считал это не чаем, а бурдой. Его не трогали, и он не будил лиха.
Но однажды Маринка прибежала домой в страшном возбуждении, и влетев к мужу в комнату, трепетно протянула тусклую стеклянную баночку.
-Вот!
-Что «вот»? – Петруха подозрительно смотрел на лежащие в баночке серо-коричневые комочки, до боли напоминавшие ему виденные в зоопарке козьи катышки.
-Нам достали «Железные таблетки». То ли «Шунь-фу», то ли «Шунь-ху».
«Наверное, всё-таки «Ху…», - подумал Петруха. Но шутить с женой вслух по поводу её леченья он больше не отваживался.
-Они делают организм железным, в смысле здоровья.
-На фиг мне железный организм, мне и так хорошо.
-Да? – Маринка ехидно стрельнула в него глазами, - Они и мужские способности железными делают. Нежели ты меня не любишь?
-М-да-а? – Неуверенно протянул Петруха. Этот чёртов бабский аргумент по поводу мужских способностей вечно обезоруживал его и заставлял сдаваться. Хотя сам он своими мужскими способностями был вполне доволен.
-И что с ней делать?
-А вот послушай, - жена зашуршала бумажкой, - Нужно встать в три часа ночи и в абсолютной, слышишь, в абсолютной темноте, в тёмной комнате истолочь эту таблетку, залить водой, очищенной, дать настояться два часа, потом размешать безымянным пальцем левой руки и выпить.
-Именно безымянным?
-Да! – тупо-бессмысленные глаза, яростно уверовавшей во что-то женщины не позволяли ни на что надеяться, - Именно безымянным. Левой руки.
В три часа вставать, конечно, пришлось ему, пока Маринка, сонно прошептавшая ему что-то вроде сакраментального «Ты меня любишь?», досматривала сны. На работу он ходил злой и не выспавшийся, вечером засыпал даже не дожидаясь жены, чтобы проявить свои новые «железные» способности. Хорошо, что таблеток, напоминавших козьи катышки ещё и по запаху, оказалось только шесть.
В субботу утром жена разбудила его ни свет ни заря.
-Петенька, я тебе вчера забыла сказать, но нам сегодня нужно к мануальному терапевту.
-Чего? – спросонок Петруха сонно моргал глазами, - К какому, на фиг, терапевту, сегодня суббота.
-Чего, чего! – жена занервничала, - Муська нас по блату к мануальному терапевту записала. К нему попасть вообще невозможно, за год записываются. Говорят, он, прямо волшебник. Кого хочешь на ноги поднимет.
-И чёрт с ним! – буркнул Петруха, поворачиваясь на другой бок, - Чего тебя поднимать, ты и так вон уже на ногах.
-Пётр! – в голосе жены зазвенели стальные нотки, - Ты хочешь, чтобы я умерла от смещения позвонков?! Ты что, не помнишь, что у меня ноги болят?!
-Туфли нормальные нужно обувать, - упрямо бурчал муж, - Напялишь шпильки, да ещё узкие, тут, что хочешь заболит.
-Ну, Петенька, ну, Петруша, - Маринка сменила тактику, - Ну, один разочек, ну, отвези меня. Неужели ты хочешь, чтобы я одна, зимой, на электричке в пригород ехала. Он же на даче у себя принимает.
Отпустить жену одну на дачу к какому-то, пускай даже терапевту, Петруха, конечно, не мог.
Машина долго не заводилась, поэтому он, подгоняемый женой, гнал всю дорогу и они приехали слишком рано.
Дача сверкала огромными окнами и стеклянными дверями. В приёмной сидел, ожидая приёма строго одетый пожилой мужчина.
-Вы слишком рано, - заметила им тощая, воблообразная то ли секретарша, то ли медсестра, - Первый сегодня герр Шнайдер, - она кивнула в сторону мужчины, который, услышав свою фамилию, медленно повёл носом в их сторону, и строго, будто осуждающе оглядел присутствующих.
-Ja-а-а?- так же не меняя выражения лица, надменно вопросил он.
-Nein, Nein, ales gut, - успокоила его вобла, - Он по-русски ни бельмеса не понимает, а к нам раз в месяц обязательно приезжает. Вы посидите, доктор сейчас начнёт приём. Вы приём оплатили?
-Оплатили, оплатили, - зачастила Маринка, таща мужа за руку в сторону кресел, но тот всё же успел заметить краем глаза в соответствующей графе: 300 у.е.
«Ну, ни хрена себе! – думал он, пока жена виновато поглаживала его руку, - Ну, погоди, домой приедем, я тебе 300 у.е. покажу!»
 Но затевать разборки прямо в приёмной не рискнул.
«А может, и правда оно того стоит, - думал он через некоторое время, оглядывая кожаную мебель приёмной, бронзовую табличку на дверях кабинета и стеклянные входные двери с тонированным стеклом, за которым виднелись сугробы вдоль расчищенных дорожек, - Дача вон какая не хилая. И немец этот. Каждый месяц сюда ездит. Немцы, они не то, что мы, их на мякине не проведёшь».
Коротко звякнуло на столе секретарши.
-Bitte, - засуетилась та перед немцем, - Проходите, пожалуйста. Доктор ждёт.
Немец встал, также надменно оглядел присутствующих и вошёл в кабинет доктора.
-Полчасика подождать придется, - осчастливила вобла, - Журнальчики пока полистайте.
Минут десять всё было тихо. Потом из-за обитой двери кабинета начали доноситься какие-то странные звуки. Сначала это было оханье, покряхтывание, сладкое постанывание, какое слышишь порою в парилке русской бани, потом звуки стали непонятней. Скрипы, постукивания, звонкие шлепки нарастали, в них вплетались отдельные слова и выкрики. Петруха только разобрал вначале «Mein Gott!», потом слова стали неразборчивыми. Периодически всё затихало и начиналось снова, деревянный пол стал мелко подрагивать в такт чему-то происходящему за дверью. «Hilfe!» - придушенно прошелестело оттуда.
Петруха посмотрел на жену. Маринкины глаза, и так не маленькие, испуганно округлились и чуть увеличились в размерах, она, как завороженная смотрела на обитую коричневой кожей дверь, из-за которой доносились эти звуки, на тусклую табличку: «Академик мануально-эзотерической терапии, доктор….» и даже чуть приоткрыла рот.
Жуткий, приглушенный дверью вопль донёсся из кабинета, пол содрогнулся, послышался топот, дверь распахнулась и на пороге комнаты, возник абсолютно голый немец.
Куда подевалась вся его надменность и презрительная выдержка! Он глядел в пространство приёмной совершенно очумевшими глазами, не видя ни помещения, ни людей, даже не пытаясь прикрыть низ живота, где достаточно откровенно болтались первичные половые признаки. Широко распахнутый рот с ненатурально-белыми вставными зубами жадно силился втянуть в себя воздух. В горле у него что-то по-утиному крякнуло, и живительный кислород с клокочущим всхлипом прорвался в лёгкие.
-Твой мать! – прохрипел он на истинном русском, видимо, начисто забыв родной язык, - Офф твой мать! – и бросился, не разбирая дороги прямо в стеклянную дверь.
Когда он повернулся ко всем спиной, глазам их предстала его пылающая, красно-малиновая, будто у обезьяны, задница.
Вылетев на улицу, едва не вынеся двери, немец, не раздумывая плюхнулся голым задом прямо в наметённый сугроб, икнул, вздохнул и закатил глаза к небу. Странно торчащие из сугроба костлявые стопы голых ног, блаженно перебирали пальцами. Брови его вздёрнулись, а по щекам заструились слёзы облегчения и счастья. Губы продолжали шевелиться, произнося то ли молитву, то ли богохульства.
-Ну, кто там следующий? – в дверях кабинета стоял здоровенный мужик белом халате с закатанными рукавами, - У кого тут ноги болят?
Петруха схватил за руку хлопающую бессмысленно-круглыми глазами и нервно шмыгающую носом жену, сгрёб с вешалки одежду и пулей поволок всё это к машине.
Дома, с наслаждением выгребая из кухни прямо в мусоропровод баночки, скляночки и порошочки, даже не глядя на покорную, испуганно вздрагивающую жену он только с остервенением повторял: «Я тебе покажу шунь-фунь-ху! Я тебе дам мануального терапевта! Я тебе устрою здоровый образ жизни!»