«Добро и зло, порок и добродетель,
Границу между ними трудно уловить…».
Еще в начале весны мне приснился яркий сон, один из тех, что называют: сон, как явь. А приснилась вдруг давно умершая мамочка. Пока она была жива, меня считали маминой дочкой. Она была самым близким для меня человеком всегда: в детстве, когда я болела неделями, в юности, когда я отстаивала свою независимость, ну а после замужества и переезда из Иркутска в Москву, любовь к маме увеличилась прямо пропорционально расстоянию. Она поддерживала, вдохновляла, успокаивала…
Мне казалось, что мама – это нечто вечное и неизменное, но однажды ее не стало. Мамы не стало, но ее любовь осталась. Ну, раз я ее чувствую, значит, она есть.
Так вот, в мае месяце мне приснился сон яркий, как явь. Мама в моем сне надевала себе на ноги плюшевые с серебристой вышивкой сапожки, почему-то с неровно отрезанными голенищами, а потом посмотрела на меня грустными глазами и ласково спросила:
«Доченька, почему ты мне письма не пишешь? Всем пишешь, а мне нет?».
Я проснулась, как от толчка. Только что мама была рядом, я это видела, знаю по ощущению.
- Надо ехать к маме, - тут же приняла я решение, - и я поеду!
Дети, а у меня их трое, смотрели вопросительно, но решение мое поддержали.
- Надо - езжай, - сказала старшая дочь Света, - А деньги найдем, не впервой.
В тот момент мой контракт с семьей, в которой я работала няней, заканчивался, и впереди маячила полная неопределенность. Но я знаю другую вещь: надо смело мечтать и действовать, и помощь придет – так бывало уже не раз.
Вот так я поселила в своем сердце мечту, съездить в Иркутск, навестить мамочку, а так же отца и брата. В детстве кажется, что родственников много, а потом вдруг обнаруживаешь, что остаешься один-одинешенек.
И деньги нашлись. Мои работодатели в последний момент решили не оформлять пока свою малышку в детский сад, а еще годик подержать ее дома с няней. Они частично оплатили мне отпуск за три месяца, и я вмиг разбогатела.
И вот, лето в разгаре, последняя декада июля. Мысль о поездке в Иркутск свербит, и одновременно греет душу, рисуя фантастический приём в городе, где я училась, где прошло мое детство и юность, где было столько любящих меня людей. Почему-то особенно вдохновляла мысль, что я поеду не отдыхать, а навестить, посмотреть, в каком состоянии могилки, постоять рядом, пусть не увидеть, но почувствовать сердцем близость своих родных.
Таня – средняя дочь, собиралась на Эльбрус. Они тоже едут не отдыхать, а проводить экологическую акцию. Бедная гора завалена человеческими отходами: жестяными банками, стеклянными бутылками, автомобильными шинами и прочим «вечным» мусором. В прошлом году их группа спустила с горы две тонны хлама, а в этот раз они везут с собой уникальную печь – изобретение одного из членов их команды, которая может сжигать всё, что горит, еще на месте. И ведь что придумали! То самое стекло, которое в прошлом году мешками выгребали из земли, теперь будут переплавлять и делать из него сувениры для туристов. В общем, Танюша тоже ехала заниматься делом.
- А ты аптечку взяла? – материнское беспокойство делало меня суетливой.
Конечно, я беспокоюсь за дочку. Пусть ей уже 20, но для матери дети всегда остаются детьми.
- Не волнуйся, мама, у нас будет свой врач, наверняка, и аптечка есть.
- А теплые вещи положила? Ведь это гора, там даже летом лежит снег.
- И свитер взяла и носки.
- И я хочу поехать… в Иркутск, - еще раз мечтательно повторила я вслух свое желание.
- Раз хочешь – поедешь, - мудро заключила дочка, но тут же уточнила, - только не строй иллюзий: там больше нет бабушки и дяди Саши, тебя там никто не ждет, и всё может оказаться совсем не так замечательно, как ты себе нарисовала.
- Нет, я не хочу думать о плохом, пусть будет эйфория: лучше сегодня радоваться, чем не радоваться совсем. Даже то, что я так близко подошла к своей мечте, и то здорово. Хочу в Иркутск!
Проводили Таню. Светланка - старшая дочь давно уехала, работать методистом в лагере. Мы с Егоркой остались одни, если не считать бывшего мужа в соседней комнате.
Егор, Егорушка - сынок, которому исполнилось 17. Так хочется видеть в нем мужчину, защитника, но пока вижу только нападающего. С ним всегда было не просто, а теперь, когда жизнь припёрла его к стене, поставив перед дилеммой - институт или армия, он стал просто невыносим. Сдал второй вступительный экзамен в какой-то ВУЗ (неважно в какой, ему тоже неважно). Отец и бабушка решили почему-то, что Егора там очень ждут, с его-то разгельдяйством и тройками в аттестате. Естественно, набрал баллов гораздо меньше, чем нужно для поступления и теперь злится на весь белый свет, а самой крайней, как всегда, оказалась я.
- Всё из-за тебя! Надо было заставить меня учиться в школе, а ты не заставляла.
Это мы уже проходили со старшей дочерью. Я поняла одно: дети никогда не бывают довольны и благодарны, при желании они найдут, в чем обвинить родителей.
- Ладно, не огорчайся, - пыталась я успокоить сына, - я все равно дам тебе сто долларов, как обещала, независимо от того, поступишь ты или нет, можешь потратить их по своему усмотрению.
Будем считать, что это деньги - за его моральные издержки или как поощрение, за то, что он у нас есть. В конце концов, мы Егорку любим и принимаем любого, и дело не в институте.
Мне показалось, что сын немного успокоился после нашего разговора. Я тоже успокоилась: где-то он все равно будет, а вот где – узнаем, чуть позже, тем более, что еще не все ВУЗы ему отказали. «Дай Бог, нашему телёнку волка съесть!», - как говорила моя мамочка.
Как только проводили Танюшу, я обратилась к сыну:
- Егор, ты можешь съездить на вокзал и купить мне билет до Иркутска?
- А на какое число?
- А на какое будет, хоть на сегодня, только чтобы я успела собраться и доехать до отхода поезда.
- Давай деньги.
Егорка рад выпроводить меня быстрее, а потому без пререканий уехал за билетом, а я вдруг, приблизившись вплотную к своей мечте, немного растерялась своей дерзости и даже загрустила. Таня права, никто меня там не ждет. Я звонила пару недель назад Ане, так называемой, "жене" брата, она обещала пустить к себе на постой. Так что жилье будет. Подарки тоже куплены всем знакомым. Сейчас, правда, в 2001 году, во всех городах есть всё, не то, что раньше, когда из Москвы везли одежду, косметику, сласти…
И вот уже несколько часов я еду в фирменном поезде «Байкал», в купе по цене плацкарты. Самый сезон, и видимо, в связи с тем, что желающих поехать слишком много, начали продавать билеты в купе проводников, там я и оказалась к своему удивлению. Егор покупал билет в 14,30, а в 23,00 я уже сидела в поезде. И радостно, и страшно: что впереди?!
Егорка сегодня сдает историю. За математику получил трояк. Институт для человека, который десять школьных лет «гонял балду», это подарок судьбы, а не заслуга, а потому только на случайность и будем уповать.
Под мерное укачивание поезда любуюсь видом за окном: высокие ели и сосны вперемешку с лиственными деревьями, выгоревшая на полянах, но сочная среди деревьев зелень травы с хаотичными вкраплениями луговых цветов, раскинувшиеся вширь деревенские домики. На юге дома выстраиваются вдоль дорог и довольно плотно прижимаются друг к другу, образуя ровную улицу, а тут дома и хозяйственные постройки разбросаны беспорядочными группами вдали от железной дороги. Кажется со стороны, что беспорядочными, но, наверняка, в таком расположении есть своя мудрость. Изредка встречаются беленькие козочки, гуляющие на косогорах. И люди уже другие; трудно сказать, какие, но другие. Считается, что в провинции люди более открыты, искренни.
Проехали Киров. Я сижу в своем купе, читаю книжку, смотрю в окошко и думаю, думаю…
В последние дни в Москве стоял солнцепёк. Раскаленный под солнцем асфальт и нагревшиеся за день стены домов и ночью продолжали сохранять удушливую жару. И чем дальше поезд удалялся от Москвы, тем прохладней становился воздух.
Едем уже вторые сутки, приближаемся к Уралу.
За дверью купе возникла суета, слышны разговоры пассажиров:
- Сколько будем стоять? Пятнадцать минут – это хорошо, успеем купить что-нибудь.
Но всё реже встречаются на станциях официальные торговые точки, все чаще местные предлагают товар, которым с ними расплачиваются предприятия, вместо зарплаты: то по всему перрону ходили люди с хрустальными вазами, бокалами и статуэтками; на следующей станции активно предлагали сковородки, кастрюли, ножи; а то вдруг весь перрон запестрел мягкими игрушками, которые торговцы доставали прямо из мешков и толкали в руки пассажирам, давая оценить их на ощупь.
Мне нужен кефир… Продукты носят местные бабушки в засаленных фартуках, и чаще всего они торгуют пивом, водой и мороженным.
Я поняла, что настораживает меня в здешних людях: простота и хамоватость. Вот шустрая худенькая женщина принесла наборы из овощей. Она уверена в себе, ведь больше никто продуктами не торгует, ее движения быстры и порывисты.
- Сколько стоит такой пакет? – спрашиваю.
- Десять.
Или мне так показалось, или она отвечала не мне и не о помидорах. Я даю ей десятку, а она говорит:
- Щас, десять! Тридцать.
Я не привыкла к таким речевым оборотам, а потому решила у этой дамы ничего не покупать. Надо быть готовой ко всему и не расслабляться, но эйфория по поводу встречи с Сибирью и сибиряками куда-то исчезла. Я почувствовала себя чужой в этом мире.
Со мной в купе едут два грузина, а одно место свободно, как ни странно. Мужчины эмоционально общаются друг с другом, и чаще на грузинском языке, но иногда и ко мне обращаются.
- Вы что, в самой Москве живете? – спрашивает Резо.
- Да, в самой, - подтверждаю я.
- Нет, я Москву не люблю, - вступает в разговор Тенгиз, как будто его кто-то уговаривает там жить, а он не хочет, - В больших городах одна суета.
- А вы сами, откуда? – интересуюсь я.
- Я живу в Иркутске, - отвечает Резо, - уже 15 лет. Он «пропахал» свою черную шевелюру пятерней, словно расческой, освободив невысокий лоб и синие глаза, обрамленные густыми ресницами, лишь взглянул на меня и обратился к товарищу:
- А ты, сколько уже в Братске? Тоже лет пятнадцать?
- Восемнадцать. Я охотник, мне тайга нужна, - Тенгиз говорил, ни к кому не обращаясь, и смотрел при этом в окошко, на убегающие перелески и косогоры. Поезд приближался к горной гряде.
- Что значит охотник? У вас увлечение такое? – интересуюсь я.
- Нет, профессия. Я зверя бью: белку, соболя, медведя…
- Профессия – убивать, - задумчиво и с некоторым недоумением высказала я мысли вслух.
- Да, я охотник.
Его движения и речь спокойны и уверенны. Говорит он мало, но если говорит, то не спорит и не доказывает свою правоту, как Резо, а словно, приговор выносит: высказал свою точку зрения и всё. Есть такая фраза: «Сказал, как отрезал», так это - про него.
В купе установилось молчание. Каждый думал о своём, и все, как Тенгиз, стали смотреть в окно. Вдруг Резо повернулся ко мне, и уточнил с гордостью, как будто говорил о своих достижениях:
- Он заслуженный охотник, у него и награды есть.
«Сколько же нужно убить зверьков, чтобы получить за это награду?», - думала я, внимательно глядя на сидящего напротив рыжеволосого, веснушчатого мужчину, крепкого телосложения, скромного и сдержанного в речах и эмоциях. Мне нравился этот человек, несмотря на его непривлекательную профессию. Но мысли становились болезненными, и я решила перевести разговор немного в другое русло, выяснить техническую сторону дела.
- Вы что, работаете в бригаде? Ведь в тайге человеку находиться опасно.
- Нет, я хожу один, с собаками. Они лучше любого напарника: и в мороз согреют, и в трудный момент не предадут. Это не люди.
- А вы что, зимой тоже в тайгу ходите?
- Только зимой и хожу, тогда пушнина лучше. На месяц - полтора ухожу кряду.
- А как же ночевать в лесу, в мороз? – все больше удивляюсь я.
- Мороз – это не самое большое испытание.
Тенгиз не спешил удовлетворить моё любопытство: скажет фразу, замолчит, выдержит паузу, потом еще что-то добавит.
- Сложу костер, - благо, дерево всегда под рукой, - горящие ветки снег растопят, землю прогреют. Вот там и устраиваюсь на ночлег, а вокруг меня собаки пристраиваются со всех сторон.
Я слушала внимательно и все больше восхищалась человеком, сидящим напротив: не его делом, но его характером, уверенностью в себе, самообладанием. Для меня приоткрылась еще одна грань жизни, о которой я раньше не задумывалась, значит, теперь границы моего мира стали чуть шире. Мне не нравится, когда убивают живых существ, но ведь шубы и шапки не сами пришли в магазины, понятно, что кто-то должен был вначале добыть этого зверя.
- А ваша семья где?
- Там же, где я - в Братске.
Резо выходил из купе и теперь вернулся с двумя стаканами горячего чая, сел рядом с Тенгизом и сразу включился в разговор:
- У него жена замечательная и три дочки, - опять с явной гордостью сообщил он, как будто это у него жена замечательная и много детей.
Тенгиз не комментировал этот факт, лишь слегка улыбнулся, как мне показалось, довольно. Мужчины достали из пакетов хлеб, колбасу и сыр, порубив все это крупными ломтями, предложили:
- Присоединяйтесь к нашему столу.
- Спасибо! Я позже поем, а пока немного почитаю. Приятного вам аппетита!
Поезд быстро бежал по рельсам, раскачивая вагоны, и чем дальше я оказывалась от дома, тем больше ценила, что он у меня есть. Закладка в виде календарика на прошлый год сразу открыла книгу на нужной странице. Я воткнула взгляд в текст, пытаясь вникнуть в суть и вспомнить, на чем остановилась, но мысли сами собой убегали и рассеивались.
Как там мои ребятишки? Хотя, какие они ребятишки?! Все уже выросли, стремятся к независимости и самостоятельности, ворчат, если я проявляю излишнее беспокойство о них. Я тоже когда-то ворчала на маму, хотелось освободиться от ее опеки, а теперь, именно этого – искренней заботы близкого человека, мне так не хватает. Детям хорошо с мамой, им кажется, что это естественно, и так будет всегда: жить в родительской холе и ласке, носить чистое, отутюженное белье, приходить в убранную квартиру, где вкусно пахнет едой, и где их всегда ждет мама.
Мамочка, как мне тебя не хватает! Грустно ехать в Иркутск не в гости, а на могилку. Слезы подступили к глазам, желая выкатиться наружу, но я взяла себя в руки и попыталась думать о чем-нибудь приятном.
И все-таки здорово, что у меня была мама. Материнская любовь – это такая сила, которая помогает ребенку расти, становиться человеком, а потом, когда мамы не будет, вибрация любви сохранится и превратится в постоянную невидимую, но ощутимую защиту для любимых её детей, сколько бы лет им не исполнилось. Я недавно это поняла.
И еще одна вещь мне открылась: научиться любить – вот смысл существования нас, людей, на земле. Всему живому нужно солнце, его свет и тепло. А человеку просто жизненно необходимо тепло другого человека, этого всем нам часто так не хватает, чтобы чувствовать себя действительно счастливым. И ни за какие деньги этой вибрации любви не купишь: видимость ее можешь получить, но сердце все равно подскажет, если это не то, и будет томиться.
Каждый мечтает, чтобы оценили и принимали именно его – человека, а не то материальное благополучие, которое он с собой несёт. Ведь благополучие – это иллюзия: сегодня есть, а завтра может исчезнуть.
Но каким же надо быть человеком, чтобы тебя любили такого, какой ты есть! Это уже работа для души, ведь именно ее мы чувствуем при тесном общении. Получается, чтобы тебя любили, надо самому очень стараться, много работать над собой и научиться любить… для начала – хотя бы себя.
Интересно, а я бы хотела жить с таким человеком, как я сама? Пожалуй, нет, не ужилась бы. Вот тебе и ответ на твои философские вопросы. Я улыбнулась сама себе, еще раз обнаружив, что теория с практикой часто не совпадают.
Удивительное дело: мы все хотим быть счастливыми и любимыми, а сами не умеем делиться частичкой души с теми, кто живет рядом; сами отдавать не умеем, а ждём, что кто-то сделает это для нас.
Так в размышлениях я задремала и проснулась от шума голосов и возни. Оказывается, в Свердловске нам подсадили еще одного пассажира: мужчину лет шестидесяти, который ехал в Новосибирск в командировку.
- Олег Александрович, - представился он, поймав на себе мой взгляд.
- Елена Сергеевна, - в тон ему назвала я свое имя.
- Можно, я буду называть вас Леной? Вы еще так молоды.
Я слегка внутренне поежилась, но за такой комплимент трудно было не согласиться, и я сказала, ухмыльнувшись:
- Называйте, хотя не так я молода, как кажется - это обман зрения.
Было в новом пассажире что-то обаятельное, а потому спорить с ним уж точно не хотелось, да и ехать нам вместе не всю жизнь, а всего сутки.
Олег Александрович заправил свою постель, - у него была верхняя полка надо мной, - и сел у меня в ногах.
- Может, вы чаю хотите попить, так я освобожу вам место у стола, - предложила я.
- Спасибо, не беспокойтесь. Я здесь посижу, если вы не возражаете?!
После таких любезностей возражения невозможны, и я смирилась, подтянув ноги еще больше к себе, и пытаясь все-таки вникнуть в текст, в котором автоматически прочитала трижды одну и ту же страницу, но так и не поняла смысл.
А мужчины теперь общались оживленно, то соглашались с высказыванием собеседника, то спорили, стараясь убедить его в своей правоте. Особенно горячился Резо. Он прямо с места соскакивал - так эмоционально отстаивал свою точку зрения, хотя и Тенгиз, и Олег Александрович вели себя довольно спокойно и сдержанно.
Из их разговора я поняла, что Резо недавно исполнилось 38, у него всегда есть женщина, то одна, то другая, но настоящей семьи и детей пока нет.
- Да этих женщин не поймешь никогда, - обиженно заявил он, махнув рукой, усиливая жестом безнадежность этой попытки, - все для них: деньги, внимание, а им - всё не то.
- Женщину надо любить, - спокойно сказал Тенгиз, ни к кому не обращаясь, как будто просто озвучил свои мысли, и добавил, как припечатал, - и всегда оставаться мужчиной.
- Что значит, мужчиной? Я что, не мужчина? – горячо возмутился Резо.
- Значит, еще не мужчина, если от тебя женщина уходит. Мужчина – это хозяин, защита, тыл. Мальчикам мама нужна, которая о них будет заботиться, а мужчине – женщина, которую он будет любить, и заботиться о ней. От мужчин не уходят.
Резо с трудом сдерживал эмоции, его желваки слегка двигались от напряжения, но он выдержал паузу, обдумывая слова товарища.
А я восхищенно смотрела на Тенгиза. Вот настоящий мужчина! С таким действительно надежно и спокойно жить. Я бы тоже от такого не ушла. А вот от своего мужа ушла…
Мысли опять убежали в другое время и пространство. Я перестала слышать отдельные слова попутчиков, теперь они воспринимались мной, как шум, но нисколько не мешали увидеть свое недалекое прошлое: муж с недовольным озабоченным лицом, все свободное время сидящий в кресле или на диване, трое детей и постоянная нужда. От долгих лет супружества остался глубокий рубец в сердце и масса комплексов, навешанных «любящим» мужем за семнадцать лет совместной жизни. От него я часто слышала, что «женщина должна», и всеми силами и возможностями старалась соответствовать его представлениям о настоящей женщине… какое-то время. Но, в конце концов, убедилась, ни без его помощи, что до идеала мне далеко, и расслабилась, стала жить своей жизнью, своими интересами. И вдруг обнаружилось, что у нас с ним вообще мало точек соприкосновения, мы как два случайных человека, оказавшиеся в одной повозке, только поездка затянулась на долгие годы.
Но я все равно благодарна судьбе, что муж у меня был. Когда-то, в самом начале наших отношений, были и любовь и чувства. А самое главное, что есть дети. За это я благодарна мужу всегда. И все-таки жалко, что у нас не получилось хорошей любящей семьи.
- Может, вы отдыхать хотите, - неожиданный вопрос вернул меня в реальность, - время-то уже позднее.
- Мы едем навстречу дню, а я живу пока по московскому времени, хотя, конечно, лучше входить постепенно в новый режим, чтобы не тратить потом энергию на адаптацию. А куда делись наши грузины? – вдруг я заметила, что уже несколько минут в купе тихо.
- Они в ресторан пошли, поужинать. Хорошие ребята и рассуждают правильно, - Олегу Александровичу явно хотелось еще поговорить, и я поддержала его в этом.
- Тенгиз – настоящий мужчина. Давно уже таких не встречала. Хоть работа его мне не симпатична, но он добрый человек, и рядом с ним уютно и надежно. Резо не убивает никого, но сам колюч и раздражителен, полон неприятия всех, кто думает по-другому. Мне трудно его понять.
- Да, - повторил Олег Александрович, - хорошие ребята, с характером. Резо, конечно, горяч, но это, наверное, по молодости. А вы в гости едете или домой?
- По делам, - сказала я коротко, но через пару секунд решила уточнить, - на могилку родных. Я там уже почти пять лет не была. Душа болит. Надо навестить.
- Да, это дело святое. А вы, извиняюсь, кем работаете, где служите?
Я усмехнулась.
- Попали в точку, только не служу, а прислуживаю. Няней работаю в богатых семьях уже лет восемь. А вообще-то, я врач по специальности.
- Врач и няней?! Что ж в медицине не нашли себе места?
Мне не хотелось рассказывать долгую историю своей жизни о том, как я во времена перестройки одна поднимала маленьких еще тогда детей, как мне нечем было их кормить, как развалилась медицинская фирма, в которую я устроилась в надежде заработать больше денег, чем в поликлинике Министерства Обороны, как совершенно случайно стала няней.
- Я считаю, что это судьба. Так было надо, и я не жалею ни о чем. Мне моя работа нравится. Дети – искренние доверчивые создания, которые видят тебя такой, какая ты есть, они еще открыты миру, не загружены проблемами и чисты. Это такое счастье – воспитывать ребенка, делиться с ним своими знаниями, учиться у него. Счастье и ответственность.
Мой попутчик с удивлением смотрел на меня, но ничего не сказал, а я продолжила свой монолог.
- Это их родители, часто испорченные большими деньгами, забывают, что все мы пришли на землю голыми и уйдем таковыми, и начинают возносить свою персону над теми, кто на них работает. Одна моя работодательница так и сказала: «Мы всей своей прислуге делаем подарки к Новому году», включив, кстати, в прислугу и своего лечащего врача, и юриста. А у самой, к слову сказать, даже высшего образования нет.
- Вы что, верите в судьбу?
- Верю. И вы знаете, легче стало жить, когда я доверилась ей и перестала излишне суетиться. Я принимаю всё, что день приносит, и реагирую соответственно. Мой дедушка всегда говорил: «Будет так, как быть должно». Значит, он тоже в судьбу верил. А вы что, не верите?
- Даже не знаю. В мои времена это было не принято; нас учили верить только в себя … и в Партию.
Я с сочувствием посмотрела на немолодого мужчину, сидящего рядом с немного грустным лицом и добрыми глазами. Сразу видно, что человек он хороший. Не знаю, по каким признакам мы определяем, какой перед нами человек, но ведь улавливаем же как-то его суть. Мне захотелось сказать ему что-то приятное.
- Вы хороший человек, добрый. Значит, ваша вера вас тоже не подвела.
- Это всё так относительно, насчет добра и зла. Вы говорите добрый, а кто-то скажет мягкотелый, нерешительный.
Олег Александрович замолчал, и мне показалось, что он не просто полемизировал, видимо, он слышал уже эти эпитеты в свой адрес.
- Знаете, у меня был такой случай, - прервал молчание мужчина, - В нашем районе в Свердловске, где я живу, мне на пути частенько попадала на глаза одна худенькая, бедно одетая старушка. Бывало, иду утром на работу, а она бутылки из-под пива, вина возле лавок собирает, банки жестяные в свой пакет складывает. Вы же помните, как в нашей стране старикам пришлось в девяностые-то годы. А каждая бутылка – пятьдесят копеек, жестянка – еще десять. Вот бабуля и зарабатывала себе на жизнь дополнительную копеечку.
В какой-то момент я так ее пожалел, что проходя мимо, поздоровался с ней и протянул ей десять рублей.
Она возмутилась, и заявила с достоинством: «Я, - говорит, - бедная, но не нищая, - мне чужих денег не надо».
А я ей: «Возьмите! Это от доброго сердца».
Взяла-таки, поблагодарила. Я, довольный собой, пошел своей дорогой. Потом еще несколько раз ей деньги давал и стал замечать, что она старается ближе к нашему подъезду быть именно в то время, когда мне на работу идти.
Тогда уже в моей душе закралось сомнение: а правильно ли я делаю, давая старушке деньги. Даже избегать ее начал. Не оттого, что денег стало жалко, а оттого, что бабушку к своим подачкам привязал.
А однажды днем пошел в местный гастроном, смотрю, старушка моя у входа стоит, милостыню просит. Она просит, а мне стыдно стало и так паршиво на душе…
В купе опять стало тихо. Да и что тут скажешь?!
За окном уже совсем стемнело, и пассажиры в вагоне угомонились, для всех наступало время сна и покоя.
Я еще какое-то время лежала, взбудораженная рассказом случайного попутчика. Да, бывает и так: кажется, что ты такой молодец, делаешь хорошее дело, а потом выясняется, что оно оказалось вовсе не хорошим. Вот и с детьми так же. Одеваешь своего малыша, раздеваешь, убираешь за ним, думая, что помогаешь ему, а потом вдруг оказывается, что сделал его зависимым от своих услуг, что он сам, без твоей помощи ни одеться, ни убрать за собой не умеет.
Интересно, меня Аня встретит или Гоша?! Гоша – племянник, я у него единственная родня по линии отца. Но он еще мальчишка. Бедный ребенок, остаться одному в семнадцать лет – тяжелое испытание. Хорошо хоть, что квартиру на него оформили. А сейчас ему двадцать лет, и …его сыну уже два года. Тоже, наверное, судьба.
Аня – гражданская жена моего брата, очень хорошая женщина, и умная. У нее есть, чему поучиться. Она умеет не в пол-уха слушать, как у меня часто бывает, а вся включается в разговор. И не заискивает, нет, а сядет рядышком, смотрит на собеседника, вопросы задаёт, что-то уточняет. У моего братишки характер был взрывной. Но она как-то умудрялась превращать льва в котёнка. Аня говорила после его смерти, что они за шесть лет общения ни разу не поругались. Это невероятно. Она любезно разрешила мне в своей квартире остановиться на недельку. Я с радостью с ней пообщаюсь, о Саше поговорим, что-то новое о нем узнаю, чего раньше не знала, на кладбище вместе съездим.
Ночью я проснулась от громкого разговора. Тенгиз и Резо вернулись из ресторана далеко за полночь и теперь оживленно говорили на грузинском языке, временами переходя на русский, потом опять на грузинский. От этой тарабарщины во мне поднималось возмущение, а поскольку я его сдерживала какое-то время, оно быстро перерастало в раздражение и злость.
- Слушай, какая там у молодежи культура, - как всегда горячился Резо. – ты посмотри, что в подъездах делается! Они сами в этом доме живут, и сами же своё жилище портят: на стенах гадости всякие пишут, почтовые ящики ломают, плюют, где стоят, - тут он перешел на грузинский.
Вот люди! Возмущаются, что культуры у молодежи нет и воспитания, а сами орут ночью во весь голос.
Спустя несколько минут я демонстративно перевернулась на другой бок, но на это никто не отреагировал. Тогда я посмотрела на Резо в упор и предложила:
- Ночь на дворе, может, в тамбур пойдете, если говорить хочется больше, чем спать.
Резо внимательно посмотрел на меня, видимо, пытаясь понять смысл услышанного, потом извинился, отвернулся и продолжил начатую фразу по-русски, но уже громким шепотом.
- Это ты так говоришь, потому что у тебя жена хорошая. А если б она гулять начала?! Что если она полюбит другого?
- Тогда, я её убью, - Тенгиз произнёс это абсолютно спокойно и уверенно, во всяком случае, я сразу поверила, что так оно и будет, если что.
- Ты что? Как это можно, человека жизни лишить? – возмутился Резо и даже немного отстранился от товарища, - Человек имеет право выбирать, с кем быть, кого любить. Ты только говоришь так.
- Человек имеет право, а моя жена – МОЯ.
Вот тебе раз! А я-то уже третий день восхищаюсь этим мужчиной, завидую его жене, что такого мужа имеет. Похоже, для этого охотника убийство стало не только профессией, но и решением любой проблемы. Этот точно убьет, не задумываясь.
После такого ошеломляющего открытия я еще долго не могла уснуть, а когда проснулась рано утром, Олега Александровича уже не было. Он ушел, как и появился, незаметно, оставив в моей душе и памяти след, а значит, немного изменив меня. Мы все влияем друг на друга. Вот почему хочется общаться с приятными людьми, а от тяжелых, проблемных, интуитивно стараемся быть подальше. Это не нами придумано, мы лишь подчиняемся мудрым законам жизни.
В Новосибирске в вагон вошло много, очень много народу, в основном с мешками и огромными сумками в клеточку, которые безошибочно указывают на их владельцев - "челноки". Бывшие инженеры, геологи, работники КБ стали не нужны государству, вот и выкручиваются сами, кто как умеет, торгуют вещами или собой, как я. Еще недавно перепродажу вещей называли спекуляцией, да еще бы и посадили за это.
А теперь, чтобы выжить, все средства хороши и дозволены.
В Новосибирске есть оптовый рынок, где торговцы закупают товар и везут его потом во все сибирские города. Здесь поезд стоит долго, видимо с учётом того, что людям надо успеть загрузиться в вагоны. Вошло много народа, но к нам больше никого не подселили. Так мы и ехали до самого Иркутска втроем.
А в Иркутске меня никто не встретил. Позже я узнала, что Аня, пообещав дать мне приют, на следующей неделе ушла в отпуск и уехала к своим родителям в деревню. Но мир не без добрых людей, на улице я не осталась, лишь освободилась еще от одной иллюзии.
Уже через день я поняла, почему мне приснился тот сон, связанный с мамой. Их с братом могилка провалилась и заросла бурьяном. Никто туда не приходил уже давно, хотя стенаний было и слёз на похоронах – море.
Я сделала то, для чего приехала: заплатила, кому следует, привела в порядок место, постояла рядом, прикоснулась душой к своим родным, и с чувством выполненного долга уехала домой, в Москву, став за эти две недели опытней, а значит богаче. Теперь, прежде чем судить о ком-то или о чем-то, я говорю себе: «Не спеши с выводами! Время само покажет, что хорошо, а что – не очень».