Он первый раз назвал меня мамой
Картинки проносились перед глазами одни за одной.
- Должно быть, я вижу свою смерть, чувствую ее холодное дыхание на своих волосах, слышу равномерный шорох ее черных одеяний. Странно все как-то, как будто в плохом фильме, где нет сюжета, а персонажи делятся на плохих и хороших, на черное и белое, как клавиши фортепиано. Быть может, это начало конца?! Нет! Это не начало конца! Это конец начинаний, всего, что было свято… теперь святыни ни кому не нужны, армии невежественных людей, считающих себя хозяевами всего сущего, затаптывают их.
Время, так долго гнавшее ее по замкнутому кругу, замерло, застыло в своем первозданном величии, вознося весть о ее горе до самых истоков вселенского мироздания.
- Мир совсем не изменился с тех пор, как я…, как мы.., - осеклась она, вспоминая неприятные встречи. Она погладила еле заметный животик и произнесла с нежностью:
- с тех пор, как нас стало двое…
Она расплылась в блаженной улыбке. Юное лицо отображало недетскую мудрость. Густые каштановые волосы, ниспадающие на плечи, обрамляли этот жизненный опыт, блестевший в уголках глаз одинокими слезинками. Она было прекрасна. Чиста и грешна одновременно. Все ее помыслы были о новом существе, зарожденном в пик страсти и боли. Одна ночь решила все. И все расставила на свои места. Из горячих объятий выросла стена отчуждения и негодования всех тех, кто считал себя чистым и неиспорченным, но почему-то каждое воскресенье ходивших отмаливать поднакопившиеся грехи в обитель святой церкви. А от пламенных клятв о верности и любви "пока смерть не разлучит нас" осталось скупое "прости" и деньги на аборт, оставленные на тумбочке.
Господи, когда ты посылал столь непосильное испытание своей блудной дочери, был ли ты уверен, что она сможет его вынести? Но ты знал, ты всемогущ, и никогда ты не пошлешь человеку испытание выше его сил. И она справилась. Карие глаза излучали любовь к этому безмолвному комочку, растущему внутри ее. Она молча сносила нравоучения матери, косые взгляды соседок и иронические замечания подруг: "Ну, и как оно, без презерватива?". Она уже не плакала, завидя счастливую пару, гуляющую в парке со своим малышом. Она ждала своего счастья.
Да. Оно уже близко. УЗИ показало мальчика.
- Мой сыночек! – Улыбалась девушка, сидя в очередной раз перед женской консультацией, - Вот родишься, буду тебя пеленать, кормить, менять тебе пеленки. Буду уставать, конечно, но ничего, ты же мой сынок, только мой, а не своего отца-подонка. Хотя… нет. Не может быть! К тебе, моя крошка, перейдут только мои гены, и больше ничьи. Слышишь!? Ты только мой сын! Мой, и больше ничей.
Приближалось время. Счастливое ожидание длилось дольше, чем ей того хотелось бы. Да, вдобавок, и мама, каждый день говорила ей: "Ты учти, я твоего байстрюка воспитывать не буду! Нагуляла, и сама разбирайся, как знаешь"
Подошел декретный отпуск. Ей сказали, что через 3 месяца после рождения ребенка ждут ее на роботе, иначе… ну, вы сами понимаете…
- Ты что же, хочешь оставить свою мамочку без работы, - полушутя-полусерьозно говорила она не рожденному ребенку.
Роды прошли тяжело. И морально и физически. Многочисленные разрывы и кровотечения дали о себе знать упадком сил и тяжелейшей депрессией. В роддом никто не приходил, никто не оказывал поддержки и внимания… соседки по палате, делившиеся своими незамысловатыми передачами воспринимались в штыки:
- Мне не нужны ваши подачки! Не ваши, не чьи-либо другие! Я сама со всем справлюсь!, - те только пожимали плечами и старались не общаться с неуравновешенной злюкой.
Пришло время выписываться. Никаких роз. Никаких слез умиления при виде розовощекого крепыша весом в 4 килограмма. Ничего. Пустота. Одиночество. Опять еле слышное шуршание черных одеяний.
Дома она прослушала сообщение на автоответчике. Участливый голос говорил, что на ее место уже взята другая сотрудница, а ей, как матери-одиночке будет выплачена материальная помощь.
- К черту! Плевала я на вашу помощь, - рыдала она над телефоном, - ведь на нее даже памперсов не купишь.
Следующие три месяца она жила только лишь благодаря помощи своей мамы. Но в один прекрасный момент смерть, которую она звала к себе столько раз, настигла ее мать. Тихо подкравшись сзади в виде машины, она ловко выдернула душу из тела и унесла ее в чистилище, чтобы взвесить на весах и определить, тяжела ли душа, упадет ли она в глубины ада, или, наоборот, вознесется наверх, к Богу?
Водитель, свершивший волю судьбы, скрылся с места преступления в неизвестном направлении. Его так и не нашли.
На похоронах она ели сдержала желание бросить мирно посапывающего сына в могилу к матери. Ведь в свой последний путь она отправилась не куда либо, а в детскую кухню, за этим злополучным молоком. Свое молоко у нее перегорело еще в больнице, до она было и рада этому:
"связь матери с ребенком осуществляется через грудное молоко", - говорили женщины в палате…
- связь, - думала она,- мы с тобой ничем не связаны… даже пуповина, девять месяцев делавшая нас еденным целым, перерезана. Ее нет. Нет… Нет! – заливалась она безумным смехом, глядя на плачущего ребенка. – Посмотри! Там твоя бабушка, видишь, она неживая. Это ты виноват! Ты и только ты. Из-за тебя тот шофер проскочил красный свет и сбил ее. Только ты… ты… ты…
Люди думали, что это говорят нервы, но что-то было не так, в ее взгляде, на смену любви к не рожденному ребенку, безразличия к новорожденному пришла ненависть. Так ненавидят людей, предавших в самый страшный миг жизни и смерть, забравшую самых близких. Ее ненависть была еще сильнее. Она с отвращением смотрела на плачущей от голода комочек, днями могла не менять изгаженные пеленки.
Она стала пить. Как не банально это звучит, но для одинокого человека нет лучшего утешение, чем забытье. Нет не проблем, не эмоций, ничего. Она не просто выпивала, она пила по-черному, заливая горькой водкой свою тоску и ненависть. Иногда пыталась налить в рот ребеночку крышечку-другую, и искренне удивлялась, почему собутыльники забирают из ее рук ЕЕ ребенка.
- Он мой сын, это отродье, и я могу делать с ним все, что хочу!
А иногда, в редкие дни, когда звезды светили только ради нее и ее ребенка, у нее случалось просветление:
- сыночка, родненький, прости, я не ведаю, что творю, - давясь пьяными слезами, говорила она, - прости свою нерадивую мать… - шептала она и засыпала с ребенком на руках. Но утром все опять возвращалось на круги своя.
Однажды, заснув с сигаретой, она устроила пожар. Еле живых, ее и ребенка, вынесли пожарные, за миг до того, как рухнули деревянные перекрытия их старого дома.
Оклемавшись и отмывшись от сажи в приюте, куда их временно поместили, она решила, что надо делать:
- Убить! Да, да! Убить этого щенка, ему всего год, никто и не заметит, что его нет больше. Убить…
Но каждый раз, занося что-то тяжелое над головой мальчика, какая-то сила останавливала ее руку. Может быть, это было Божья Матерь, защищавшая своего маленького подопечного, а может быть смерть в своих строгих черных одеждах, говорившая еле слышным шепотом: "не надо… еще на время… потом…"
Она подмешала крысиный яд в манную кашу и попыталась накормить ребенка, но, влекомый чьей-то невидимой рукой, он перевернул тарелочку, наполненною смертью.
- Его защищают демоны, - божилась она соседкам, вы не знаете, кто его отец, а я знаю, он зло, и сын его зло. Да, да, да, зло… зло… - уверяла она тыча пальцем в трехлетнего карапуза.
Мальчик играл на подоконнике с солдатиками, подаренными чужой тетей, и очень сильно наклонился в открытое окно.
- Осторожней, ты! Слышишь, кому говорю? – прикрикнула она, - слезь с окна, сейчас же!
И только тут ее осенила мысль:
- А ведь я никогда не называла его по имени… Ни разу в жизни. И имени то ему не давала.
Мальчика назвала бабушка, в честь своего отца – Александром. Она хотела, чтобы внук, как и все носители этого славного имени, вырос смелым и сильным, умным и добрым. Но суждено ли?
-Са..с..Саша… Саша!!! – только и вырвалось из ее уст, когда мальчик решил проверить, сможет ли он взлететь, как летают птички? Он расправил ручки-крылышки, оттолкнулся от подоконника и улетел…
На суде, где ее обвиняли в преступной халатности, ее сочли невменяемой и приговорили к принудительному лечению. А мальчик, зацепившийся за провода при затяжном полете с 9 этажа, чудом остался жив. Видно смерть, летевшая туда, где ее не ждали, замедлила страшное падение.
- Прости, - еле слышно проговорила она , - ты еще не понимаешь, а когда ты вырастишь, я и прошу, не храни на меня зла.
Мальчик вырвался из рук воспитателя Дома Малютки, подбежал к ней и крикнул:
- Мама! Я люблю тебя! Не уходи, пожалуйста! Мама!
Но ее уже уводили. Она оглянулась на сына и сказала своим тюремщикам:
- А ведь он в первый раз назвал меня МАМОЙ.
14.06.04.