Доводилось подолгу лежать в темном, наполненном темнотой кубе своей спальни? Призывать забытье и отдохновение сна? Часами, впустую… И полосы света из коридора, проникающие в ваше уединение. Поскрипывала ли когда-нибудь дверь, подталкиваемая подлыми ночными сквозняками? Совсем чуть-чуть, почти неслышно, ведь так? Но только слух у бесплодно старающегося заснуть болезненно чуток, и вскоре каждая порция скрипа раздражающе царапает ваш усталый мозг кривыми кошачьими когтями. Протяжный скрип, дверь немного приоткрывается, и к вам заглядывает сноп ярких электрических лучей из соседней комнаты, в голове пролетает мысль «нужно встать» за шестизначным порядковым номером, вторичный скрип, менее острый, дверь вновь закрывается… И так биллионы раз. И лежа вместе с вами в одной огромной кровати внутри одной огромной черноты, я понял однажды, что это наша жизнь. Мы прячемся во мраке, пытаясь отыскать покой и бездумье, а нестерпимый свет настоящей мысли рвется к нам и не дает уснуть. Это мы скрипим от боли и нежелания быть чем-то большим, чем темная фигура в темной комнате. Да, все так, но я отвлекся… Так что мы делаем, когда пытка добирается до своего апогея? Мы выпрыгиваем из теплого утробного уюта нашей постели и скачем босыми ногами по ледяному линолеуму, чтобы… Да, правильно…
Чтобы закрыть дверь.
* * *
Завернувшись в одиночество и мрак, я нахожусь здесь. Никто не знает меня, и я более не желаю знать вас. Темная комната. Одеяло не греет. Жалкий комок плоти и бессилия в циклопической темной комнате. И неживой свет из-под закрытой двери. Как напоминание, что есть выход. И мысли: неужели все? Неужели готов и ни во что не верится? Судороги страха, жажда обмануться, поиск ложной надежды… Пустота. Выдавливает. Еще немного, еще чуть-чуть… и я встану и пойду к двери.
Пора.
* * *
Люди толкаются в темноте… Кто-то сопит, кто-то рычит, кто-то плачет… Тени снуют, бьют по лицу, ставят случайные подножки… Все мы ищем выход, но в одиночку. Порой тебя внезапно обжигает свежесть, прохлада, нежность прикосновения к чужой коже, порой в твоей руке оказывается чужая рука, и это будто бы все меняет. Отступает одиночество, замолкает страх за себя. Рождается тепло. Вас уже двое.
Но вы не видите друг друга.
Кругом мгла.
Тебе кажется, что ты знаешь того, другого. Но это не так. Даже, если тебе повезло, и ты в неясных бликах света из-под двери сумеешь разглядеть чуть больше, чем другие, останутся еще многие квадратные дециметры неведомого, чужого, чуждого. Ты поймешь это лишь, когда, нечаянно отпустив руку, не сможешь ее вновь найти. И тогда ты будешь хвататься вокруг, ища руку, любую руку, которая не оттолкнет. И плевать на схожесть и несхожесть, плевать, что тепла нет. Все можно выдумать. Ведь теперь ты стал умнее.
* * *
В дверь выбегают те, кто боится темноты.
Они вырываются, распахивают дверную створку и по инерции влетают в электрическое сияние. Неожиданный свет слепит их, это очень больно. Очень. Дверь тотчас захлопывается за ними, и тьма, переполненная неразборчивой возней, шумом дыхания, прерывистым шепотом, вскриками, – эта тьма вновь вечна. Но из-за двери долго еще будет долетать протяжный, как медная нить, голос беглеца. Он будет кричать от сатанинской боли в раздираемой конъюнктиве. Чтобы услышать их голоса, нужно только прислушаться.
Многих из тесной темной комнаты просто выталкивают. Такие станут цепляться за косяк крючковатыми пальцами, натужно с брызгами слюней скрипеть зубами, пытаясь удержаться на грани. В этот миг можно разглядеть их лица – одно лицо на многих. Лик остановившегося слабеющего ужаса. Но исчезают в свечении они по большей части молча. Хотя бывают слезы, бывают сотни расплывающихся бессодержательным студнем слов… Бывает еще усталость, которую замечать в короткое блистающее мгновение особенно неприятно. Отчего – даже непонятно.
Заканчивается все одинаково. Сполох негреющего неокрашенного света, увязающего в первых рядах толпы, слабо проскальзывающего по головам… И после короткой свалки, деревянный скрип, – это закрылась дверь.
* * *
Если сосредоточить взгляд лишь на полосе света под дверью, если двигаться на скрип, не спеша, без рывков, чтобы не натолкнуться носом в чью-нибудь потную поросшую жестким волосом грудь, не ткнуть с размаху пальцами простертой вперед руки кому-нибудь в широко распахнутые невидящие глаза… Если быть опасливым, терпеливым… Мириады «если» и…
…однажды ты сможешь подойти к двери вплотную.
* * *
Помни. Ты идешь медленно. Без метаний. Всегда держа глазами блеск из-под двери. Это трудно – глядеть, не моргая. Но если ты зажмуришься, чтоб отдохнуть, мрак перед тобой пойдет искристыми цветными пятнами, в калейдоскопе которых так легко перепутать назначенный путь.
И вот, представь ты у двери. Неторопливо, но со страстной любовной дрожью нажимаешь на деревянную поверхность ладонями. Лучше, чтобы не было шума, чтобы не разодрали чуткий слух безумцев звуки несмазанных петель. Лучше, чтобы все было тихо. Слушай, что там в раскрывающемся сиянии. Сначала кажется, что тишина. И эта тишь потрясает, проникает в тебя, пропитывает собой, своим музыкальным трепетом, успокоением своим… Но что-то скрыто еще за стеклом тишины. Свет луч за лучом, кинжал за кинжалом впивается в твои прищуренные глаза. Когда-нибудь ты сможешь открыть их во всю ширь, как открыл дверь, но теперь слишком рано и больно. Хотя и теперь ты уже ищешь. Да, ищешь впереди источник света.
Успеешь ли ты разглядеть его? Сможешь ли быть уверенным, что увиденное тобой – не морок, не обыкновенное радужное пятно?.. Ты еще не знаешь, когда…
…тебя хватают за плечи те, кто толпится в темноте за твоей спиной.
Руки…
Руки протягиваются к тебе. Все, кто видит тебя, протягивают руки. Многие не видят. Не каждый может протиснуться к порогу. Давка выжимает из толпы отрывочное дыхание и стоны. Те, кто хочет смотреть на тебя, страдают. Но то, что они могут узреть, пусть и в пароксизме мучений, под глухой хруст своих ребер, – то, что они все же видят, отнимает у них их боль. Жжение в глазах перекрывает ее. Они видят свет, врезанный четырехугольником в их опостылевший провонявший потом и слезами мрак. Они видят твой темный силуэт, вычерченный на белоснежном ватмане дверного проема. Ты видишься им скорее пришельцем извне, чем одним из них.
Пальцы впились в твои плечи и разворачивают тебя к темноте…
Из-за спины нещадно бьет неиссякаемый сияющий поток, и ты впервые наблюдаешь людей таким, какие они есть. Их гнилостное уродство: ужас, муки, злость – чувства, трепещущие сумбурной пляской в искривленных ртах, в морщинах у глаз, меж сошедшихся бровей… Отражение света, проистекающего снаружи, лежащее поверх их лиц. Ты не можешь не ненавидеть их, не можешь их не любить.
* * *
Вожделеющий блеск слизистой оболочки глаз, цепкие руки с кривыми пальцами… Каждый хочет прикоснуться к тебе, причаститься к свету, которым ты облит. Рывок за рывком рыболовная сеть этих рук втягивает тебя вглубь комнаты. Блеск на перекошенных физиономиях слабеет, гаснет… И это приятно: тебе не приходиться более наблюдать их безобразность. Главное, что тебя алчут. Главное, это руки, прикосновения, шепот восхищенной страстной молитвы твоему имени. Сквозь масленую гущу черноты невидимые уже длани подводят тебя к чему-то, что ниже тебя, ты спотыкаешься… Тысячи бережных перстов чуть подталкивают тебя. Падаешь, ощущая, как всколыхнулся осадок, заклубился взвесью в душе давно забытый страх, забытое одиночество в темноте. И вдруг… мягкое под ладонями, мягкое под грудью, мягкое на лице. П о с т е л ь. Нежно шелестит прохладное еще белье, голова вминается в подушку, рядом кто-то сопит сквозь дрему, руки, заботливые осторожные руки накрывают сверху густым тучным покровом – это всего лишь одеяло… которое окутывает тебя с головы до ног, заливает вязким бетоном, готовым хранить твое тепло, оно ведь только твое!.. Отчего ты должен делить его с кем-то!..
Ты слеп, ты нем, ты глух… Ты не слышишь, но где-то в отдалении что-то рвано проскрипело и замолкло, – закрылась твоя дверь.