ДЖИКУ ЛАЗАРЬ
СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО СОЧИНИТЕЛЯ
Предисловие
Сотрудники нашей редакции, два почтенных господина, Иван Христофорович и Иосиф Яковлевич, вступали в жаркую полемику по всякому поводу, забавляя тем самым своих коллег. Как-то утром, когда все только собрались, Иосиф Яковлевич, бу-дучи в приподнятом расположение духа, бодро произнес:
– А, знаете ли, я недавно узнал, что мой племянник пописы-вает. И, осмеливаюсь полагать, весьма недурственно.
– Пописывает… на бумаге или на бумагу? – тут же поинте-ресовался Иван Христофорович.
– Стихи, – не без гордости ответил тот своему извечному оппоненту, оставив без внимания откровенную издевку вопроса, – и я вам предлагаю высказать своё бесценное воззрение.
Он извлек из своего видавшего виды портфеля ученическую тетрадь, и протянул её с вызовом. Без каких-либо надписей, об-ложка выглядела как новая, вероятно, автор совсем недавно пере-писал текст набело. Иван Христофорович поморщившись, рас-крыл тетрадь, но как только заходил взглядом по первым стро-кам, недоумённо спросил:
– Помилуйте, но ведь это проза, вы не находите?
– Именно – проза. Вот вы, по роду своей деятельности при-выкли разбирать по косточкам чьи-то письма, рукописи, зачастую с первых же строк позволяя себе давать преждевременные оценки. Вы убеждены, письменная речь, даёт исчерпывающее представле-ние о потенциале человека. Вот вам образчик прозы, – что вы скажете о стихах этого же автора?
Иван Христофорович, ничуть не смутившись неожиданно-стью вопроса, сразу парировал, подавляя смех:
– Скажу, что, скорее всего, нет никакого племянника. А зна-чит, наш дядя не самых честных правил. Поскольку я подозреваю, что он и раньше тайком страдал прозой.
Беседа явно накалялась, на минуту-другую водворилось за-тишье. Затем офисные стулья на колёсиках разом откатились от рабочих столов и синхронно повернули спинки, – подобная дис-куссия никогда не обходилась без участия зрителей. Но, напере-кор ожиданиям, Иосиф Яковлевич миролюбиво продолжил.
– Вообразите себе, что вы, будучи не знакомы с остальным творчеством, прочли “Повести Белкина”.
– Но ведь гении не в счёт, – робким голосом заметил кто-то из присутствующих.
– Не в счёт, да только в литературе достаточно иных приме-ров. Многие поэты отчего-то не устояли перед соблазном прозы. И потом, милый мой коллега, невозможно избежать ученической тетради, даже большим талантам. Однако её можно без сожаления предать огню, никому не показывая. И вот здесь-то у дарования и бесталанности расходятся пути …
Иосиф Яковлевич, недоговорив, минорно вздохнул. Взгляды устремились к нему, ожидая с любопытством, что он продолжит своё размышление. Но тут, как гонг, возвещающий о начале раун-да, раздался телефонный звонок. Все сразу засуетились, вспомнив о служебном долге, и прерванная беседа впоследствии больше не возобновлялась.
Спустя некоторое время, Иосиф Яковлевич, по моей просьбе, дал мне почитать рукопись, о которой шла речь.
Глава 1
(В которой наш герой становится жертвой психологического тес-та)
Если вы попытаетесь узнать у нашего молодого героя, в ка-ком, собственно, дне недели, месяце, или хотя бы времени года, он впервые надумал порадовать мир своей словесностью, то едва ли услышите внятного ответа. Но что ему изначально было до-подлинно известно, так это то, что он намерен осчастливить, без малого, всё человечество. Без малого, потому как, не все народы мира, к сожалению, владеют европейскими языками, хотя он, ни в коей мере, не находил эти народы невежественными. В минуту, а может статься, даже и мгновения того светлого озарения, когда он осознал – сочинять будет всенепременно – внушительная будущ-ность виднелась явственной картиной.
Таким образом, это необоримая жажда творить возникла по-сле недолговечного видения, каковое способно поразить, в корне переменить жизнь, возвести на высоты духа, или, напротив, низ-вергнуть в пропасть заблуждений. На первый взгляд, может пока-заться, наш неискушенный герой, просто-напросто потерял голо-ву, влюбившись в какую-нибудь миловидную барышню. Отсюда и явь, сливающаяся со сновидением, и розовые грезы, и многое иное, именуемое одним словом, – помрачением рассудка. Но в том то всё и дело, – он не был влюблён – а если и страдал раньше этим весьма распространённым недугом, то, обожая завитые локоны, не увязал в потоке пылких стихотворных посвящений.
Стало быть, избежав сочинения легкомысленных стихов, он принялся сразу за монументальную форму, то есть за прозу. Не ведая никаких сомнений, ему писалось раздольно, грех сетовать. Строка за строкой, страничка за страничкой, вещь складывалась, как полноводная река из малых и больших притоков. Червивая не-уверенность в собственных силах ни коим образом не омрачала жизнь нашего героя – это была такая пора, когда фортуна благо-волит к человеку и зовёт его в многообещающий путь.
И в один из подобных безоблачных дней, ему случайно по-пался на глаза краткий психологический тест, ответив на вопросы которого, как заверял психолог, можно было с полной уверенно-стью выяснить, если у вас литературный дар. Волнение, подобно той, что испытывает ученый накануне великого открытия, рябью пробежалось по его телу. Мы не можем привести целиком пояс-нение, предваряющее тест, но из него внятно следовало – набрав предельное количество очков, нужно отмести все сомнения каса-тельно ваших литературных способностей. Итак, вот эти три судьбоносных для нашего героя, вопроса:
1. У вас замыслы, идеи и заглавия зарождаются ежеминутно. Строчится размашисто и без затруднений, количество знаков пре-пинания сведено до минимума. Да – 10 очков. Нет – 5 очков.
2. Вам пишется комфортно в любое время суток. Не хватает времени и бумаги. Да – 10 очков. Нет – 3 очка.
3. Вам знаком творческий кризис? Да – 1 очко. Нет – 10 оч-ков.
С каким трепетом, и с каким нетерпением наш герой подсчитывал очки и вот его волнительный итог: он набрал наи-большее количество пунктов – тридцать. С минуту подумав, сло-жил ещё раз все числа, затем перепроверил на калькуляторе – по-грешности быть не могло. И при подобном раскладе безвестный психолог был бескомпромиссен – вы удивительно способный че-ловек, вам всё по плечу. Такой вывод вскружит голову кому угод-но, и уж тем более, если он исходит от знатока психологии.
Литературная стезя виднелась нашему герою увитой лаврами успехов и в отблесках восходящего признания. Завершив очеред-ную вещь, младой автор млел, предавался мечтаниям, иными сло-вами, был счастлив. Как знать, сколько времени он бы ещё парил в облаках, если б не произошло то, что, рано или поздно, происхо-дит со всякою пишущей персоной. От него непостижимым обра-зом отвернулось, озарившее его когда-то видение, по наущению которой он так опрометчиво принялся сочинять, всецело дове-рившись ей.
И с тех пор бытие нашего героя в корне переменилось, ибо если изменчивая муза и продолжала его посещать, то только в чёрном облачении. Отныне он страшился и замысла, и запятой: коптел часами над заглавием, по долгу выбирал слова, даже ка-кой-нибудь малозначительный предлог. Писалось то чересчур кратко, то неоправданно длинно, и всё какими-то рваными куска-ми – сомнения травили его, как гончие травят зайца на псовой охоте. Безусловно, назревал глубокий творческий кризис, о како-вом наш неоперившийся герой впервые узнал из того незадачли-вого психологического теста.
Глава 2
(Первые открытия, не самые радужные, зато весьма отрезвляю-щие)
Долгие, чрезмерно затянувшиеся творческие искания, коих скромный муж окрестил бы всего лишь потугами созидательного поиска, нешуточно поколебали суждения нашего героя. Он теперь знал определённо (по крайней мере, ему так казалось) какая тема-тика и манера письма для него целиком и полностью неприемле-мы. И хотя окончательное понимание того, как надо бы писать, никак не складывалось, (смятенное сознание ещё будоражили расплывчатые представления) он всё же рассчитывал на прирож-денное стилевое чутье. Ныне, относясь взыскательнее к себе, он не так строго глядел на коллег по цеху, великодушно допуская, что иные авторы тоже недурно владеют пером. Но при этом, ос-новной вывод отодвинул их на почтительном расстоянии: пора перестать озираться на авторитеты, самоуверенно решил наш ге-рой, и не поддаваться больше на провокации этого темного змия – внутреннего цензора. Больше он ни в чём не колебался, и теперь, когда с теорией было покончено (хотелось верить, раз и навсегда), ничего не оставалось кроме как, собственно, сесть за письменный стол и непринуждённо писать. Но ему немного удавалось: вроде бы знал, о чём нежелательно сочинять, и о том, как надо бы напи-сать, а выходило ещё дурнее, чем раньше, когда подобные позна-ния не отягощали ум. Он как будто садился писать с прикованны-ми руками.
На то были веские причины.
Прежде всего, ему мешало несовершенство самой словесно-сти. Либо можно было обнаружить невооружённым глазом, что за свою многовековую историю литература не претерпела сколько-нибудь значимых перемен. К примеру, как и сто, двести или тыся-чу лет тому назад, прежде чем взяться за перо, нужно каким-то образом избрать тему для своего многословного писания, а это из-рядно усложняет и без того непростую задачу неискушенного со-чинителя.
Раздумывая над той или иной фабулой, наш юный герой вся-кий раз ощущал себя незаслуженно притеснённым, а в кое-каких случаях, не побоюсь этого слова, обкраденным, в какой-то мере, разными знаменитыми именами. Смысл бытия, любовь, со всеми её кривыми зеркалами, человеческие пороки и добродетели, рож-дение и смерть… Если отринуть эти вечные вопросы, то стоит о чём-то другом измышлять?
Глава 3
(В которой наш герой впервые страдает из-за своего избыточного образования)
Стало быть, предыдущие поколения беллетристов отхватили себе темы по соблазнительнее, а начинающим авторам приходить-ся довольствоваться мелкотемьем, или идти заимствованною сте-зёю. Начитанность, хотя и весьма умеренная, не давало нашему герою сдвинуться с мёртвой точки; всякий раз, когда казалось, – уж об этом-то, точно, никто ещё не писал, – гадкий голосок, ввя-зываясь, жужжал на ухо: да было уже это, было. Всё-таки, не-оконченное образование придаёт творческому лицу куда больше уверенности в себе, чем оконченное. Сочинив одну-две страницы, он впадал в раздумье.
“…Гуляя летним днём по набережной, я заметил девушку, идущую мне навстречу неторопливым шагом. Тонкий стан, бело-курые длинные волосы и нарядное платье с короткими рукавами, переливающееся бирюзовым цветом, выделяли её в толпе безза-ботно прогуливающихся людей. Загорелыми ручками она изящно держала букет алых роз и, ласково улыбаясь, то и дело глядело на цветы с любованием. Её открытая улыбка и большие небесно-голубые глаза пленили меня, как только мы с ней поравнялись.
Набравшись смелости, я с замиранием сердца подошёл к ней. К счастью, она никого не ждала, – мы познакомились. Едва успели обменяться нескольким фразами, как между нами исчезла неловкость, и мы уже через несколько минут, спустившись по ближе к морю, болтали, как добрые знакомые. Я заметил, что тот, кто преподнес ей такой красивый букет, обладает прекрасным вкусом, – в ответ она рассмеялась.
Неделю тому назад, моя новая знакомая приехала из не-большого северного городка. Там, недалеко от полярного круга, розы стоили дорого. Их дарили только по случаю каких-то тор-жеств, и потому, они всегда желанны для женского сердца. Она обожала розы и была в восторге, увидев, что здесь, на юге, её лю-бимыми цветами можно наслаждаться не только по праздникам. И с тех пор как приехала сюда, каждый день покупала себе розы. Девушка наслаждалась тёплым солнцем, морем, молочно-шоколадным загаром на своём красивом теле, но больше всего – этими яркими букетами. С детской непосредственностью расска-зав мне об этом, она глубоко вздохнула и лицо её зардело: “Завтра прощальный букет, в обед улетаю”. В такие минуты жизнь пред-ставляется полной радости и безоблачной, как погожий день; ка-жется, что на солнце можно взглянуть и не ослепнуть. Ведь розы в её руках – обещание счастья”.
Девушка, розы, море. После таких, как считал наш автор, идеально сочетаемых слов, можно было поставить последнюю точку, не колеблясь. Потому что, прочитав эти слова, даже самый ограниченный и косный ум даст волю своему воображению. Но тысячи слов не давали покоя, в своём вечном и несбыточном уст-ремлении обнаружить невыразимые чувства: мгновенно зрела но-велла, и даже целый цикл на эту тему. Тема. Это слово, как чёр-ный квадрат: бездна внутри, но рамки резко очерчены.
Как быть, задавался риторическим вопросом наш герой, ес-ли манит писать безо всякой видимой упорядоченности? Если, от-влекшись от почвенных устоев, хочется смело воспарить над ус-ловностями? В стержневых местах плавно погрузился вглубь, на-сколько это возможно, в прочих, не столь значимых, ограничился одной, двумя запоминающимися фразами; мотив зачастую при-нимает другой оборот, но что-то полновесное содержится в каж-дой строке. Как знать, будет ли это читабельно…
Глава 4
(В которой наш герой, после преодоления первых трудностей, по-падает в творческий тупичок)
Начав с нешуточных замыслов (всё-таки не устоял), и, не одолев ни одного из них, наш герой скоро к ним охладел. Всё больше сюжетов выискивалось в собственном мироощущении, всё чаще притягивали немудрёные, на первый взгляд, вещи. Ведь для целостного рассказа довольно одного неизгладимого впечатления, но как обратить короткий полёт мотылька в занимательную сло-весную историю?
И тут наш герой натолкнулся на новую преграду, открыв для себя неведомые прежде черты словесности. Оказалось, что всякое содержание, даже самое произвольное, не может существовать вне формы, а потому, и мысли, и ощущения, необходимо подать в красочных словесных нарядах. Но на этот раз он не засел в тряси-не учения и, поразмыслив недолго, предпочел самый заманчивый путь, когда во имя содержания поступаются формой. Плоды же подобного залихватского подхода выглядели плачевно, даже для непритязательного взора – речь его будто пребывала в потёмках и, не находя верного пути, вилась вокруг да около, часто повторя-лась, а кое-где даже дерзила грамматике.
После полного фиаско, нашему герою ничего не оставалось, кроме как устремиться к спасительной школе, но его неподготов-ленный ум ещё больше запутался в нескончаемых рассуждениях. Именно школа (по крайней мере, та, каковую наш герой избрал для себя примером) подчёркивала важность для всего дальнейше-го повествования первоначального мотива. Копнув глубже, можно было прийти к неоднозначному заключению: если начин выдался во всей красе – лаконичен, ёмок, и услаждает слух своим благо-звучием, – то стоит ли далее писать? Сочное начало вернее всего будет выделяться только на фоне повествования выдержанного в умеренных тонах. Стало быть, вполне допустимо, что вся работа в какой-то мере обречена изначально, после первых же аккордов? Ведь добиваясь яркой выразительности в каждом предложении, не унимался беспокойный ум, можно затмить зачин. Как болезне-творные микробы приводят здоровый организм к недугу, так до-тошные рассуждения губят творчество.
За перо берутся не самые робкие люди, а наш герой, не трудно догадаться, принадлежал к храбрецам. Чтобы выбраться из тупика он применил испытанное средство – воспроизвел освоен-ный путь с самого начала, да не единожды. И вскоре, выход был найден, причём, в тех же источниках.
В начале – больше недосказанности, ничего излишне броско-го; первые слова – ключевые, в них содержится код всего даль-нейшего повествования. Разрубив, в конце концов, этот гордиев узел, можно было перевести дух – далее, всё пойдет сглажено, строчка за строчкой рассказ обретёт свою плоть…
Скорее, скорее за письменный стол. Первая фраза, в самом деле, далась легко. По-иному и быть не могло, ведь она давно сложилась, успела отшлифоваться. Несколько дольше пришлось повозиться с двумя последующими; четвёртая никак не увязыва-лась с прочими; на пятой, наш герой неожиданно завяз. И понял он, что о лёгком и скором достижении цели надлежало забыть, ибо появление на свет даже незначительной вещицы требовало глубоких раздумий, широкого поиска, и сопряжено с неизбежны-ми сомнениями. Нет, и не может быть простых путей, хрониче-ская неудовлетворённость – вечный спутник того, кто жаждет творить.
Выдернутые из повествования предложения как будто звуча-ли складно, и вроде бы кое-какие отрывки казались удачными, но в целом, вещь не клеилась, приходилось переделывать по много раз. Менял части местами и порою, испробовав всевозможные ва-риации, возвращался к первоначальной, находя её наилучшей. Все эти усердия зачастую походили на бесполезный обезьяний труд. При всём при том, спустя время, наш герой добился некоторой уверенности в себе. То ли он уже сроднился со своими опусами и они уже не вызывали прежнего разочарования, то ли стал менее строг к себе, закрывая глаза на шероховатости. Вероятнее всего, слог, в самом деле, несколько окреп. Близился судный час.
Глава 5
(В которой наш герой, преодолевает соблазн поступить подобно классику)
Размяв хрустнувшие пальцы, и отложив рукопись, наш герой вознаградил себя несколькими минутами полных грез… Двух-этажный старинный особнячок, расположенный почти в самом центре города, всегда вызывал у него неподдельный трепет, ведь в этих кирпичных стенах совершалось таинство книгорождения. Безвестный автор верил, что однажды, счастливым весенним днём, ступит на крутую лестницу, ведущую на второй этаж, и пред ним распахнётся массивная дверь просторного кабинета, в котором его уже ждали. Обменявшись учтивым рукопожатием с маститым писателем, гость извлечет из своего портфеля руко-пись, и будет терпеливо дожидаться отклика, разглядывая книж-ные полки – на плотных рядах увесистых фолиантов блестели зо-лотом букв знаменитые имена. Увлёкшись чтением, этот самый первый читатель позабудет о присутствии автора, а когда пере-листает последнюю страницу, снимет очки и уважительно пожмёт ему руку ещё раз…
Очнувшись, от минутной дремы, наш герой разом отбросил все мечтания. На что ему суждение читателя, пусть и сведущего, если даже самый суровый читательский вердикт будет мягче и ве-ликодушнее его собственного? И вдруг лицо нашего героя на-пряглось от внезапно сразившей его мысли, – чудно, – как же он об этом прежде не сообразил? Эта широко известная мысль как будто развлекло его, по губам пробежалась лукавая улыбка, а гла-за, сузившись, глядели с хитрецой – неужели, все рукописи не го-рят? Что сказал бы великий мастер о моих рукописях?
Движимый каким-то лихорадочным азартом, он резко под-нялся со стула, зашел на кухню, проверил все полки, затем, вы-двигая по одному ящики столешницы, выгреб содержимое на обе-денный стол – спичек в доме не было, ни одного коробка. Он уже давно пользовался китайской кухонной зажигалкой, искрами ко-торой можно поджечь только газ. С минуту подумав, зажёг одну из конфорок газовой плиты, почему-то протянул руку к огню, будто хотел убедиться, что пламя настоящее, а вслед за тем вер-нулся в комнату за рукописями. Опасаясь пожара, открыл, на вся-кий случай, холодную воду, и, схватив всю пачку листов, накло-нил один из краёв к фиолетовому обручу. Бумага тут же воспла-менилась. Испугавшись запылавшего пламени, он отпрянул к ок-ну, стал размахивать рукописями, чуть не поджог одну из штор, но быстро сообразил и подсунул, потухающие, но ещё дымящиеся листы под струю воды.
Перекрыв газ, он открыл форточку и опустился на стул в раздумье. В квартире несло гарью, и от этого духа ему было не по себе. Рукописи лежали рядом, на обеденном столе. Левый верхний угол, обугленный, чернел на белой скатерти мокрым неровным краем, но огнём задеты были лишь начальные буквы первых не-скольких строк, остальной текст не пострадал. Стало быть, краси-вый поступок не удался. Разглядывая свои почерневшие кончики пальцев, он неожиданно рассмеялся: если попытка самоубийства не удалась, то не стоит её повторить. Чтобы придерживаться тра-диции классиков, необходимы четыре вещи: спички, воля, дом с камином и … рукописи. Хотя, в некоторых случаях вполне бы подошло и печное отопление.
Это было бы достойный шаг, учитывая, как нелегко далась каждая строка. Но нашему герою, в этот раз, не хватило хладно-кровности. Он стал оправдывать себя, измышляя всевозможные доводы в своё оправдание, ибо нет такого трусливого поступка, которого нельзя обелить, хотя бы отчасти. И уже на следующий день, полный сил, будто выздоровевший человек, наш герой сту-пал по главной улице столичного города, веруя, что ему выпадет счастливый жребий.