5.
;;;
Мы всегда ходили с Эвитой на одно и тоже место. Кукурузное поле в двух милях от кро-хотной фермы, принадлежавшей маминому отцу. Почему я звал ее Эвита? Во-первых, красивое имя. Да нет…просто у нас были не шаблонные отношения матери с сыном. Ни-кто никого ничему не учил, не заставлял что-то делать. Мы были двумя метеорами, ле-тящими вместе вдоль громадного хайвея. Мы изучали этот мир наравне. С одинаковым изумлением. Маленький мальчик и молодая женщина. Мои слегка раскосые глаза и ее голубая улыбка. Мы запускали сотни воздушных шаров и кричали им чтобы они летели далеко-далеко, и опустились в недрах далеких планет. И я верил, что это так, что они там, сверкают фиолетовыми, желтыми, зелеными, синими, перламутровыми огнями…
Если от входа на кукурузное поле посчитать двести шагов, то обязательно попадешь на «мягкое место». Там где кукурузные стебли примяты и пахнут травой. Там можно лечь и лежать веками. Смотреть на небо. Кто-то называл его «местом плача и пота». Здесь я впервые посчитал сколько звезд на небе, под каким градусом висит луна и какие розова-то-дымчатые бывают рассветы. И всегда рядом была Эвита. И когда она засыпала под утро, я набирал в ладонь капли росы и осторожно «клеил» их к ее губам. Она их облизы-вала и улыбалась. Я тоже улыбался и, запрокинув голову, глядел сквозь стебли…
6.
;;;
В 12-ть лет я привел на поле своего одноклассника. Фрэнки был метисом. В нем текла негритянская и итальянская кровь. Адская смесь, одним словом. Я предложил посчитать ему двести шагов до «мягкого места», на, что он лишь фыркнул. Пошли мы без счета. Фрэнки то и дело махал руками от назойливых комаров и хмурился от лезущих в лицо кукурузных початков. На 180 шаге он глянул на небе, зажмурился и вытерев вспотевший лоб спросил не заблудились ли мы. Я молча обошел его и краем уха услышал, как он вы-матерился. Когда мы все-таки дошли, Фрэнки долго всё разглядывал. Чесал голову. Плюхнулся на траву и, захохотав, сказал, что уж думал я всё насочинял про волшебное место среди поля с кукурузой. Я присел рядом и молча смотрел на него.
- Нормальные люди, Дин, в Макдональдсе на крайний случай сидят, а не в поле каком-то!
-Может быть…- я разлегся на траве. Прошла минута. Две. Три. Десять минут. Рядом лег Фрэнки. Он тяжело дышал. Я, приподнявшись, снял с себя футболку и джинсы. По телу прошлась прохлада. Фрэнки жарился еще минут десять. Не выдержав, буквально сорвал одежду. Он был таким же вспыльчивым и крикливым, как и его папаша-итальянец мис-тер Бьянчини, который крутил дела с моим отцом. И в этот жаркий день уехали вместе, оставив нас вдвоем. Еще в школе Фрэнки вызывал у меня интерес. Я ему симпатизировал и порой боялся. Он же частенько подшучивал надо мной, но по-доброму и в обиду не да-вал. Так, что его компании я был рад. Я облокотившись на одно плечо разглядывал его спящим. Худое, мускулистое тело. Первые волоски на груди, подмышками. Он старше меня на два года. Темные кудрявые волосы, тонкий прямой нос, полные, большие губы и кожа цвета шоколада. В лучах солнца он был похож на африканского вождя племени…
Я прикоснулся пальцами к его губам. Он открыл глаза. У меня похолодело внутри, но я не убрал пальцев. Фрэнки минуту смотрел на меня и, приоткрыв губы, обхватил ими пальцы. Я задрожал, больше от страха. А Фрэнки всё продолжал ласкать мои пальцы. Его рука дотронулась до моей шеи. Он отпустил мои пальцы и проговорил:
- Я сюда буду девчонок водить…
- Зачем? – задал я глупый вопрос.
- Как зачем? Трахаться типа…
- Дурак! - я треснул его по лицу.
- Ты чего? – Фрэнки отлетел в сторону.
- Иди отсюда! Вон! Это мое поле! Мое место!
Фрэнки убежал. Увидел его я только в школе. На меня он не смотрел. И я на него тоже. А главное я больше никого не водил на кукурузное поле. Никого. Никогда. Оно стало ме-стом моего отшельничества. Одиночества. Оно печаталось в мою память. Я помнил его, когда был далеко. Годами. Вечностью…Дразнящие прикосновения кукурузы…
7.
;;;
Если ты одинок, то не плачь. Если ты не одинок, нарисуй слезу. Горя должно быть мало, а радости еще меньше. Хотите, я нарисую вам одиночество? Дайте мне белый лист не-тронутой бумаги и вдохновение. Минута…И вот оно! Смотрите! Идеально белый лист…Удивлены? Я тоже. Но это и есть одиночество. А точнее пустота. Белое пятно…
8.
;;;
Я второй Нарцисс. Я ощущаю себя чем-то особенным. Разве это плохо? Такова моя на-тура. Я люблю описывать свою внешность, и всегда делал это с особой тщательностью, как только научился писать. Вот одна из моих последних записей, сделанная на симпа-тичной лавочке Милана. Было прохладно и дул ветер, но во мне жило итальянское эго.
« Я высок ростом. Даже долговяз и немного нескладен. Скорее от того, что вырос быстро и до сих пор не привык правильно управлять своим телом. Чем я горжусь так это лицом. Оно лишено всякого жира, пухленьких щечек и т.д. Мощная правильно посаженая че-люсть, крупные скулы, соединены напряженной лицевой мышцей с подбородком. Круп-ная переносица смыкает в себе не слишком густые, но длинные брови. Лоб средней вы-соты. Глаза чуть раскосые. Карие с зеленоватым. Пышные ресницы. Нос мой обыкнове-нен. Немного женственен своей аккуратностью, возможно. С горбинкой. Губы пухлые. Правильной формы. Цвета коралла. За ними скрываются ровно 32 зуба. Пятьдесят на пятьдесят голливудской улыбки. Шея признаюсь бычья. Не короткая, но объемистая, пальцами не обхватишь. А так я ничем не примечателен. Слегка кудрявые каштановые волосы. Смуглая кожа. Порой красновато-медная. Я обычно в джинсах, протертых и укороченных с белыми приспущенными подтяжками. Поднимаю пыль тяжеленными во-енными ботинками с оранжевыми шнурками. Они в тон оранжевой футболке. Сверху легкий плащ с балахоном в виде колпака. Это я. Динго Рафер. Солнечный мальчик…».
С этим листочком меня задержали итальянские блюстители закона. Увезли в участок. Из-за того, что я сидел возле мэрии, они решили, что я чиркаю что-то там опасное. Ну и для безопасности припекли. Я не обиделся. В камере ожидания познакомился с Марио. Он сутенер. Причем элитных лошадок. Его девочки обслуживают пол-Милана. Нарасхват. Я спросил, как же его такого крутого в участок привезли. Марио рассмеялся. Оказалось, перепил, сел за руль и врезался прямо в полицаев. Долго в камере Марио не задерживал-ся. Он позвонил кому-то и за ним пришли. Охранник и два здоровенных жлоба. Марио замолвил словечко и за меня. Я вышел вслед за ним. Пожал ему руку и побрел себе по ночной улочке звездного Милана. Ушел недалеко. Кто-то просигналил. Я обернулся. Меня звал Марио. Говорил, что мы теперь «амиго» и нужно отпраздновать наше осво-бождение. Я согласился…
9.
;;;
Отец хотел, чтобы я пошел в армию, а я нет. Я был против всех этих «мужских» игру-шек. Но ему это было не понять. Он корил мать в том, что она воспитала бабу в штанах. Мать вступалась за меня. Говорила, что одного военного опыта в семье хватило. Отец со свое время побывал во Вьетнаме. А из Вьетнама хоть и возвращаются живыми, но душой остаются там. Вот так вот и с отцом. Он не смог забыть Вьетнам. Часто по вечерам смотрел на общее фото призывников. Половина из них была его друзьями, трое – лучшие друзья. Многие не вернулись, из этих троих никто. В честь рядового Динго Томаса на-звали меня. Мне до жути нравилось разглядывать этого именного прародителя на фото. Ничего особенного. Обыкновенный парень. Правда, отдавший жизнь за моего отца. Он закрыл его своим телом во время обстрела. Партизаны заманили их в ловушку. Это было, похоже, на ад, если не хуже. Вокруг зеленая тьма. Выстрелы. Крики. Незнакомая речь. Фонтаны крови. Перепуганный чуть не плачущий Харисон и Динго, обнявший его креп-ко-крепко, чтобы страх исчез, страх ушел. Одна пуля разрушила эти обьятья. Навсегда.
Порой я часто думал смогу ли я когда-нибудь так рисковать из-за одного человека? Пус-кай самого близкого? Или имя, данное мне лишь пустой звук и во мне нету того Динго. Бесстрашного Динго…