Затворник

 
 
       Затворник


       Как лежу я, молодец, под Сарынь-горою,
А ногами резвыми — у Усы-реки.
Придавили груди мне крышкой гробовою,
Заковали рученьки медные замки.
Каждой чёрной полночью проползают змеи,
Припадают к векам мне и сосут до дня...
А и землю-матушку я просить не смею —
Отогнать змеёнышей и принять меня.
Лишь тогда, как исстари, от Москвы Престольной
До степного Яика грянет мой Ясак —
Поднимусь я, старище, вольный иль невольный,
Да пойду гулять по водам я — матёрый казак.
Две змеи заклятые к векам присосутся
И за мной потянутся чёрной полосой...
По горам, над реками города займутся,
И година лютая будет мне сестрой.
Пронесутся знаменья красными столбами,
По земле протянется огненная верфь,
И придут Алаписы с песьими главами,
И в полях младенчики поползут, как червь.
Задымятся кровию все леса и реки,
На проклятых торжищах сотворится блуд...
Мне тогда змеёныши приподнимут веки…
И узнают Разина. И начнётся суд.
       А. Н. Толстой









       Часть первая
Свобода
       Алый закат покрыл всё небо над деревней. Облаков не было, и ничто не могло скрыть необъятного русского простора. Неподалеку от деревни покоится лес, очерченный светом, такой тёмный и глухой. Небольшая речушка, огибавшая лес, искрится в последних лучах уставшего солнца. Солнца, которое через считанные мгновенья должно было скрыться от
надоедливых человеческих глаз. Вот оно опустилось за молчаливым лесом, скрывающим бескрайнюю тайгу — символ свободы.
       Этот удивительный по своей красоте пейзаж был настоящей мукой для стоящих на холме людей. На том холме находились хозяйственные постройки и лесопилка. Эти люди: два арестанта-каторжанина и двое солдат из соседнего с деревенькой острога. Арестанты пилили бревно большой пилой, опираясь на деревянную стойку мозолистыми руками.
       Это был обычный наряд на каторжных работах. Арестантов посылали в различные наряды. Кого золото мыть, кого в рудники (пол года работы в которых превращали человека в живой труп), кого лес пилить в отдалённые от острога районы (охрана там была усиленная и дисциплина железная ), а кого-то на хозяйственные и слесарные работы для нужд острога. Сейчас они пилили доски для латания дыр старых бараков.
 
       — Давай шибче, поторапливайся! — прикрикнул один из солдат. — Кормежка скоро.
       
       Солдат тот был уже в возрасте. Его забрали лет двадцать пять назад, сколько точно служит, он и сам не знал. Юные годы, детство - всё это вспоминал он в тёплых солнечных тонах и непременно с запахом сена и летнего зноя. Но последний день той жизни он помнил в подробностях. Знойным летним утром в его родную деревню (где-то в Рязанской губернии) приехал какой-то начальник из города и с ним десяток солдат. Оказалось, по поводу призыва в армию (тогда на Кавказе горцы шалили). Собрался народ, погорланили, поругались, да и порешили ,что помимо десяти человек с деревни, он к армейской службе пригоден. Вот так вот круто, в одночасье изменилась его судьба. На жизнь не роптал, служил справно, но вот подошёл срок его службы (как-то начальник караула намекнул), и тоскливо стало на душе у него. Не то что бы домой ему не хотелось, напротив, тосковал, ночами не спал — всё ему виделась родная деревня, поля, луга, но чувствовал, что не ждёт его никто на родине. Ни семьи, ни детей не успел завести. Родители же кроме него ещё четверых сыновей воспитали, не возражали, что его в солдаты забирают. Да и живы ли они? Бог ведает…

— Люблю я, знаешь, поработать здесь, у деревни, — шепнул своему товарищу Прошка, один из каторжных.—Дом вспоминаю, деревню родную…
       Прошка этот, был малый годов двадцати. На каторгу попал недавно, месяц назад.
Около деревни, в которой он родился, торговый путь проходил (недалеко за лесом), место там было глухое, нелюдное. Вот и решили деревенские мужики господ-купцов потрясти немного, собрались впятером, Прошка с ними увязался (больше из любопытства). А вышло так: напали они, сдуру, на большой обоз купца богатого, мужиков и работников у него много было - вот и поколотили неудавшихся разбойников, связали и в городе сдали жандармам. Так вот и привела судьба его в сибирский острог, которых тысячи на Руси.
Прошка был добрый, отзывчивый, и уж очень жизнерадостный, что в таких местах редкость.
       Второй каторжанин работал молча, был молчалив и задумчив. Пилил с особым остервенением, нервно дёргая ручку пилы. Он был среднего роста, лет тридцати, худощав, глаза его выдавали ум и решительность. На голове причёска политического преступника- пол головы обрито вдоль. Звали его Фёдором.

— Скоро в барак, — процедил он сквозь зубы, поправляя кандалы на ноге. Было видно, что он нервничает (наверно, были причины). В груди дух захватывало от принятого решения. Он решил бежать ещё на второй день прибытия в острог (он находился здесь уже пятый год). Но решил, что бежать ничего не обдумав — это в его случае, неуместное самоубийство. Долго готовился, работал не щадя себя, с расчётом быть замеченным начальством. На третий год его катарги, караульный офицер определил арестанта Болотина в наряд по лесопилке. С этого момента план Фёдора Болотина вступил активную фазу. Тогда он приступил к изучению мелочей, упущение какой-нибудь мелочи могло стоить ему жизни. Жизни других людей его не интересовали. Всё его естество стремилось к одному – сбежать, заполучить свободу любой ценой. Он не задумывался о том, что будет с ним после побега, ему это было неважно. Пока неважно…

— Ну всё, будет, завтра закончите! Пошли, — пробурчал старый солдат, поправляя кремниевое ружьё на плече. Подошел к арестантам, осмотрел кандалы, как положено, и пошёл вперед, давая указания молодому солдатику. Острог был верстах в двух от деревеньки, соединяла их узкая разбитая дорога, в окружении леса. Шли они определённым строем, а именно один солдат впереди, сзади арестанты, позади второй солдат. Шли молча, в темноте (темнело в тех местах рано), практически наощупь. Тишину нарушало лишь пение лесных птиц, да лязг кандалов и цепей на ногах арестантов. Фёдор нервничал, но решил, что медлить нельзя.
— Уж извини, служивый —,холодно сказал Федор, и воткнул заточенный гвоздь в шею впереди идущего солдата. Тот страшно захрипел, и стал падать на землю. Молодой солдат закричал, поняв что произошло, но сильный удар в лицо лишил его сознания. В мгновение ока всё было кончено. Фёдор и его друг получили свободу. Свободу, ради которой они ещё вчера не пожалели бы ничего. Но сейчас всё было иначе. Свобода была не так красива. Она была измарана кровью. Но чтобы осознать это нужно было время. У них его не было…
       Двое людей бежали по ночной тайге, нарушая мрачную тишину леса. Лес был неприветлив к чужакам, нехотя пропускал их. Они бежали уже долго, не чувствуя усталости, продираясь сквозь девственные заросли. Их желанием было убежать подальше от того места. Бежали ещё часа три, пока оба не повалились на мягкий мох.
       Июльские ночи в тех местах теплые и короткие. Утро встретило беглецов туманом, поднимавшимся от небольшой лесной речушки. Лес всё ещё спал, хотя редкие птицы начали пробовать свои голоса.
 Федор проснулся рано. Тело его ныло от ночного бега. Оглядевшись вокруг, заметил спящего Прохора. Погуляв по окрестностям, набрёл на речушку, умылся. Холодная вода отрезвила его, заставила вспомнить вчерашние события в подробностях.

       Часть вторая
       Пути господни…
 Тот самый день он помнил хорошо. Даже очень. Также хорошо он помнил другой день, когда жизнь сделала крутой поворот в первый раз. Тогда он убил помещика, обвинив его во всех своих бедах.
       Фёдор рос единственным ребёнком в семье крестьянина, что само по себе было уже редкостью. Был он с малых лет сообразителен, задумчив, но видно было, что для крестьянского труда не пригоден. Родители решили дать сыну образование, чтобы сын «в люди вышел». Последние средства собрали, да и отправили в город учиться в гимназию. Учился Федя поначалу хорошо, но потом завёл дружбу с представителями «прогрессивной молодежи». Молодыё революционеры, начитавшись Герцена, Чаадаева и прочих «пророков», решили, что они знают русский народ и понимают Россию. Они восхищались декабристами и чтили их подвиги. Но и те и эти были далеки от истины, и не смогли поднять и повести их за собой народ, и слава Богу. Это Фёдор понял только сейчас
—на четвёртом десятке своей жизни. А тогда он, с присущим рвением принял новые идеи, ходил в социалистические кружки, слушал, спорил и высказывался. Но ему не хотелось вести бессмысленные разговоры, он хотел действовать. Ему казалось, что он нашёл свой путь, и этот путь приведёт его к славе, всенародной любви, и конечно же к Власти. Когда его выгнали из гимназии за неуспеваемость, ему казалось, что сама Судьба даёт ему знак и благословление. Раздобыл у дружков своих револьвер, и поехал домой, в деревню.
       Когда шёл мимо поля по дороге к дому, навстречу попалась коляска, в тройку лошадей запряженная, с барином в ней. Федор долго не думая, достал револьвер, и начал стрелять. Патроны кончились, а он всё стоял и щёлкал курком револьвера, сам не свой.

       Поначалу (в разговорах со следователем и когда судили) он был убежден в своей правоте, и совесть его была чиста. В последствии, когда жизнь прикоснулась к нему всей «прелестью» каторги, он повзрослел и многое понял.
       Как-то около их деревни проходили монахи-раскольники. Бабы говорили, что ищут они страну неведомую, где люди живут в счастье и благополучие, где только Божий закон над людьми властен. Называли они страну эту Беловодьем.
       Дураки, — подумал Федя про них. — Зачем идти искать счастье, если вот оно, только руку протяни.
 Вот он и протянул... Здесь ,в Сибири ,всё было просто и ясно. Но не может русский человек без свободы...
Часть третья
Инок
       Вот уже неделю после побега блуждал он по сибирской тайге, натыкаясь на маленькие деревушки, расположившиеся по течению реки. Просил у крестьян хлеба, тем и жил. Народ там гостеприимный, к таким гостям привычный. Относились к нему с опаской (мало ли чего), но не прогоняли. Ночевал, когда в лесу, когда в деревенских сараях, подложив под голову холщёвый мешок, засыпал сном младенца. Спал он с малых лет долго и сладко.
Сон - великое царство иллюзий, был для него отдыхом, спасеньем от действительности.
       Однажды ночью (ночуя в сарае), вынырнув из сна, он услышал звонкий девичий голос:
       Я по жердочке иду,
       Я по тоненькой бреду,
       Я по тоненькой ,по еловенькой,
       Тонка жердочка погнётся,
       Да не сломиться.
       Хор деревенских девок, вторил первому голосу:
       Хорошо с милым водится,
       По лугам с дружком гулять,
       Уж я девка разгуляюсь,
       Разгуляюся,пойду
       За новые ворота,
       За новые кленовые,
       За решетчатые...
Песня удалялась вместе с гуляющей по деревне молодёжью...
Песня эта запала в душу. Он понял, что народ, поющий такие песни во все лихие годы, переживет любые невзгоды и кары, судьбой приготовленные. Истина в душе.
       Утром рано, встал и пошёл, как говориться, куда глаза глядят. Повернул от реки на восток, и побрёл по тайге. Плутал три дня, пока не вышел, уже к вечеру, на запах дыма, к небольшой лесной часовенке. У костра сидел человек в чёрной рясе и с крестом. Федор поздоровался и подсел к костру. Долго сидели молча, потом разделили краюху хлеба, которую монах достал из своей котомки. Поели и, не проронив ни слова, пошли в часовню ночевать. Спали оба на голых досках, на полу. Наутро он проснулся другим…