11
Про поэтов. Размышления Х. Кортасара:
«Поэт же, как видите, наоборот, не собирается обороняться. Он отказывается сберегать свою личность в акте познания, поскольку некий тайный знак, отметина под левой грудью в виде цветка клевера из волшебной сказки…»
Кто-то поставил на мне пробу,
Знать бы только, кто этот кто.
(В. Бутусов)
«Одарил его с детских лет способностью на каждом шагу чувствовать себя другим, без труда покидать собственное тело, чтобы перенестись… В жажде бытия поэт снова и снова устремляется к реальности с неутомимым гарпуном поэмы, всякий раз ища реальность более глубокую, более реальную. Он вторгается в реальность, охотясь за её сутью, и тем самым находит в себе самом поэтическое орудие, способное вырвать у другого ответ, который он сможет превратить в свой, который сделает своим, а значит, и нашим… Просто человеческого опыта для поэта мало. Только слабые любят подчёркивать свой личный вклад в написанное, только у них голова идёт кругом от мысли, что они наконец-то нащупали твёрдую почву, и литературные способности на минуту делают их сильными, уверенными, благородными».
Это я вспомнила об Илье. Впоследствии немного из его переводов. Чтобы оценить его талант. Конечно, о нём. Потому что я – не поэт.
Интересно, что я поначалу сказала Ирине:
– Чем больше я очаровываюсь им, тем больше я чувствую зачарованности к другому.
Или наоборот. Меня переполняло. Скорее, я выбрала себе прикрытие. Потому что всякая зачарованность поглощает огромное количество разнообразных сил, потребностей и средств. Она неизбежно связана со страданиями, которые всячески пытаешься предотвратить. Без неё спокойнее. А с ней чувствуешь привилегированность. И кому что важнее!
Скоро, впрочем, это ушло куда-то. Я никогда не была зачарована Бутусовым. Я только предполагала возможность моей зачарованности к нему.
И я сопротивлялась. Я боролась. С тем, что чувствую к Ладу. Буду называть его так. Очень много времени потратила на войну. Зачем? Это была первая ошибка. Воевать-то я перестала. Но что Лад вообразил там себе? Что я его использую? Я не специально. Я скована и очень стесняюсь. А вовсе не ищу выгоду и не питаю пренебрежение. Я очень с ним робела. Тем более между нами всегда становилось кольцо безымянного пальца.
13
Через три недели я позвонила ему.
Дурацкая неизвестность. Как он со мной обойдётся? По крайней мере, если скажет «нет», всё прервётся. Не скажет, я опасаюсь перейти к зачарованности от очарованности. Но находиться в зачарованности нелегко. Ей следует учиться круглые сутки. Здесь нет ни капли безумства. Голова работает настолько чисто и ясно, что видишь грань сумасшествия. За которую никогда в своей зачарованности не перешагнёшь.
Скорее всего он скажет, что занят. Или уезжает. Или напрямую – мне не нужно дальнейшее продолжение знакомства. Или несерьёзно отнесётся. Попользуется моим телом – и вали кулём. Или побережёт меня.
Я поговорила с Женей. Она сказала, чтобы я притворилась, будто пишу реферат по ПК, набрала книжек и мне нужен совет специалиста.
Интуитивно я вывела неверность данного пути.
– Это что же, мне в библиотеку ещё идти?
– А то. Ты хочешь, чтобы всё само собой вышло?
Точно как Иринка.
– М-да. Хочу.
И хохочу.
Уж притворяться точно не по мне! Вот! Здесь все игры для меня и завершились!
Я знала, впрочем, что мы пишем курсовые по нашей кафедре в этом году. Я вполне могу избрать свою тему.
У меня отсутствовал какой бы то ни было опыт общения с мужчинами. Моя сексуальность или чувственность пробудилась вот только что. Редко кто из всех мужчин мира мог завладеть мной.
Был солнечный день. Я спешила на Фонтанку. И постоянно твердила про себя: «Хоть бы ты там был. Ответь на мой звонок сам».
А может, легче говорить с посторонним.
Какая разница!
Это был он. Ответивший мне.
– Помните, я заходила несколько недель назад?
– Помню.
Ну и что? Меня все запоминают надолго. Однако я решила не поддаваться никаким искушениям. Вообще. Пусть он что хочет делает или говорит, я не поверю всё равно. Он такой же, как все другие.
– Я решила писать курсовую по порошковым краскам, – затараторила я, обретая уверенность. – Мне надо к вам прийти ещё раз, чтобы вы мне описали технологию.
Тут я приврала немного. Я помнила всё, что он мне показал и рассказал.
– Можно?
– Да ради бога.
Я бы хотела объять огромное при помощи сей фразы.
Получалось же, что я к нему иду. Именно к нему.
– Да, вы говорили, что к вам приходят с предложениями своей продукции, вероятно, они приносят какие-нибудь рекламные буклеты и проспекты.
– Да, есть кое-что.
– Я бы хотела посмотреть. Вы мне их подготовьте.
– Хорошо.
Дело в том, что ранее я собиралась писать курсовую по рекламе и у меня даже теперь роились какие-то такие идеи. Попробовать писать о рекламе и маркетинге в области ПК, оборудования, используя Интернет-сайты и издания по рекламе.
– Ну вот, значит, я приду?
– Сегодня?
– Ну нет. Сегодня я занята. Наверное, мне ещё надо будет позвонить?
– Да, на следующей неделе.
– Тогда до свидания.
– До свидания.
Потом я шла по набережной Фонтанки. Наверное, светилась от счастья. Обострение радостности. Ни один человек не удосужился стать её причиной. К примеру, Вячеслав бывал безграничной вечной скорбью во мне. Досада. Обида. Безответственность.
Увы, зачем-то я поделилась с миром своей радостью. Он меня не понимал, а только поддерживал сочувственность.
А Ирина, едва увидев меня, сказала:
– Ну, рассказывай!
Она тогда, кстати, в «Титанике» работала.
15
Когда я читала «Тимбукту» П. Остера в переводе Ильи Кормильцева, я находила что-то общее между ним (Ильёй) и главным героем. Трогательное произведение. Вот посмотрите:
«Чем больше страданий выпадает на твою долю, тем ближе ты оказываешься к истине, к неприглядной сути существования…
Брось себя в объятия мира,
И воздух не даст тебе упасть.
Уклонись от них, и мир
Прыгнет тебе на спину.
Отправься нагим по дороге,
Мощёной костями,
Слушая музыку собственных ног,
А если стемнеет –
Не насвистывай, пой!
С открытыми глазами не видно
Дороги. Сними своё платье,
Раздай свои обувь и деньги –
В подарок первому встречному.
Дай. Если спляшешь тарантеллу безумья,
Ничто тебе станет дороже
Всех множеств…
А на червя-то я никогда походить не хотел; вот почему я прыгал, я скакал, я парил, и сколько бы раз это ни приводило к ударам о землю, я вставал и начинал снова.
Расцветить серость будней, развеять скуку. Добиться этого можно азными способами: изобрести прозрачный тостер, написать стихотворение, протянуть руку дружбы незнакомцу. Не надо стесняться порой раскрывать своё сердце. Если другие будут считать тебя дураком, пусть считают. Но лучше казаться дураком, чем прожить жизнь уныло… «К чему всё это трепыхание? – спрашиваешь ты себя. – К чему все эти метания, ползания в пыли, извечное стремление к самоуничтожению?» Правильно, что ты задаёшь эти вопросы. Я и сам их себе не раз задавал, но единственный ответ, который у меня есть, и ответом-то назвать нельзя. Потому что я так хочу! Потому что у меня нет выбора. Короче, не стоит извиняться. Я всегда был странной личностью, Мистер Зельц, сплошным клубком противоречий, воплощением непоследовательности, раздираемым взаимоисключающими порывами. С одной стороны – добросердечное создание, верный помощник Санта-Клауса, с другой – болтливый пьянчуга, нигилист, придурковатый шут. Ах да, ещё поэт. Последнее само по себе не хорошо и не плохо – что-то среднее между святым отшельником и пьяным резонёром. Человек, в голове которого звучат голоса, человек, которому иногда удаётся подслушать разговоры камней и деревьев, превратить в слова музыку облаков».
Далеко и близко.
Сейчас весна 2003 земного года. Мы полгода знакомы с Ладом (после 20 августа 2003 земного года я имею право так его называть, точно имею такое право). Мне всё ещё важно.
Я уже опускалась на дно его души. У меня обострённое восприятие мира. От Лада хочется получить больше, чем предполагалось ранее. Некоторые его действия, которые идут вразнобой со мной, причиняют боль. Хотя понятно, что разница необходима. Душа испытывает сотрясение. Или только думается, что вразнобой?
Долго было заложено. И текло по струнам души. Больно, больно, да иначе нельзя.
Это я. 28 марта 2003 земного года. Всегда приходила я. Наверняка он привык к такому положению.
В первое время мне было абсолютно не важно, куда идти. Важно, как идти. Важно увидеть его. С утекновением времени я привыкла к его работе. Но я не могла вести себя там непосредственно. Я хотела и не могла при всех подойти и обнять его. Не могла отнимать у всех его внимание. Я с большим уважением относилась к Ладу.
Я помню, что никогда не уважала Вячеслава. Я была готова скорее унизить его, чем простить поломанность.
Я всё ещё не замечала своей ошибки. Когда он позвонил, а я ушла и после не извинилась. Когда он пытался что-то предложить, а я увиливала. Разумеется, он не задумывался о том, что происходит со мной. Получалось, я его отшила. Раз-другой-третий.
В общем-то до людей мне никогда дела не было. На то, что им смешно, может быть, любопытно, они шушукаются, глумятся, иронизируют, недоумевают, сплетничают, смотрят и рассматривают, лукаво подмигивают, заговорщически проходят мимо, молча спрашивают. Андрей.
Мне не нравилось, как Лад делает вид: как он занят, сколько всего ещё предстоит переделать, молчит со мной, не обращает внимания, бегает туда-обратно, говорит со всеми, кроме меня, иногда поглядывает, порой заглянет в глаза. А может, и не вид это, а на самом деле. Меня бесило, что я не могу проявить себя во всей красе. Лад же переводит на свой язык не всегда точно и не спрашивает, если непонятно. Я молчу большую часть времени, наблюдаю его, не могу притронуться к нему, слежу за руками, чтобы не тянулись к его одежде, когда он становится рядом, ищу его участия к себе, дожидаюсь, пока расходятся все, редко улыбаюсь, практически не смеюсь, что-то рисую, слушаю и запоминаю про жизнь на предприятии, беру всякие вещи, читаю, за окном кто-то прошёл, мы одновременно – к окну, слушаю музыку, совсем не пою, глаза держу опущенными или у потолка.
В этот раз было хуже стократ. Получилось, что он отказался выйти прогуляться вместе. Получилось, что я на самом деле не столько хотела видеть его, сколько задать вопросы по теме. И опять я пришла к нему. С той разницей, на которую указал мне он и которая не имела принципиального разделения для меня: «сомнения пошли: хочу, а теперь уже – хотела».
Как обычно с порога меня встретил его взгляд. Мне казалось, что он мстит мне за тот раз. Когда он с радостью взглянул на меня, а я отвернулась. До него не доходит, что мне больно смотреть – я могу не сдержаться.
Мы отвели глаза. Я свыклась и села около Андрея. Как всегда (около Андрея не как всегда). Я расстегнула пальто. Поставила пакет около его стола. Он видел. И продолжал говорить с людьми по телефону и так. Я ждала. Я всё же ждала, что он, как обычно, спросит мельком, что у меня нового. Скажет: сейчас поговорим. Убежит. Прибежит. Заговорит со мной. Но я буду знать определённо – он уделил мне внимание. Около получаса прошло. Андрей ушёл пить кофе. Андрей всегда что-нибудь придумывал, чтобы мы остались наедине.
Лад сказал:
– Пять часов.
Я машинально достала из кармана часы. Почти пять. Хотела убрать, а он поспешно спросил:
– Что это такое?
Насторожилась. Потянуло к нему. С часами на ладони я приблизилась:
– Часы.
– С калькулятором?
– Может. Не знаю (я, конечно, знала). Я им не пользуюсь. Не умею.
Сказал что-то про элементарность.
– Я считаю в голове, – отнесла свои сумки на обычное место – подоконник.
Сняла пальто. Он сказал:
– Надо в Интернет.
Может, я должна была подняться с ним?
Безразлично бросила:
– Иди. Я пока почитаю.
И достала книгу. Он выразил явное недовольство. Надо было пойти с ним! А я улыбнулась в книгу. Тогда Лад ушёл.
Зато Андрей спустился. Он мешал мне.
Лад где-то надо мной. Я прислушивалась. Гадала по книге. По Джону Стейнбеку. Боялась, вдруг он спросит, что я читаю. А я не смогу соврать, что взялась за эту книгу из-за Бутусова. Везде вторгался он. Как некое разрушительное начало.
Андрей бегал туда-сюда. Говорил с рабочими. О том, что переведёт кого-то к ним в бригаду. Один сказал, что лучше не надо. Андрей спросил: почему? Мне понравилась эта черта – выяснить. Но здесь проскользнуло ещё что-то вроде простого любопытства. И ещё схожее со мной: владея информацией, можно манипулировать людьми, но только осторожно. Очень незаметно. Страсть – поиграть. Понаблюдать их в той или иной ситуации.
– Да какой-то он душный.
– Что значит душный?
В общем договорились, что в конце концов его уволят.
Потом он звонил другим. Поменялся график работы.
Лад через минут пятнадцать вернулся и с ходу спросил у меня:
– Ты в Интернете часто бываешь?
Я отложила в сторону книгу и слегка улыбнулась:
– Да, бываю. А что?
– Объясни, как такое может быть, что по фирме нет никакой информации?
– Да… запросто, – я запнулась, потому что сказала не то, что намечала.
– Россия наша страна, – сказал Лад, будто лозунг.
Я засмеялась. Не-е, слоган какой-то. И повторила:
– Россия наша страна.
Мы о том, что у нас никому ничего не надо.
– Даже не страна, а государство, – уточнил Лад.
Виновато.
– Точно, – я его поддержала, – вчера мы об этом же говорили.
– С кем это? О чём об этом?
Я не стала пускаться в конкретные объяснения.
Он рассказал, что недавно зашла к нему знакомая. Так получилось, что она в конкурентской фирме работает. Он почему-то сделал акцент:
– Не сюда зашла, а домой.
В общем, он опять поспорил, на этот раз с ней, о том, что у нас всё делают, как попало. Лучше сразу закрыться. И конкурентской фирме в том числе.
И тут он сказал:
– Уехать, что ли, из страны?
«В Германию», – сразу же подумала я.
Из-за предсказания. Опять – я собиралась у него спросить, не хочет ли он куда-нибудь уехать. На время или навсегда. Я хотела выяснить его отношение к России.
Встала и подошла к нему.
– А-а-а, вот чем ты занимаешься!
Компьютерным пасьянсом. Мне не понравилось. Ладно бы, другая игра.
– Я не люблю, когда так. Люблю держать карты в руках.
Но не для того, чтобы играть.
Поскольку я смотрела на экран, он стал проговаривать вслух свои дальнейшие ходы. Он сидел так прямо. Напряжённо. Я не решилась положить свою ладонь ему на затылок. Как не решилась коснуться его спины. Несколько минут безучастно наблюдала передвижение стрелки, карт и щёлканье «мыши». Выискала любимой масти девятку (черви). Она самая счастливая. А девятка пик и валет пик – самые худшие. И отошла.
– Что ты хотела спросить?
Всегда так. Я жду его напоминания. Значит, он выбрал подходящий момент.
– Сейчас. Моя ужасная папка…
Лад посмотрел:
– Чем же она ужасная?
– Тем, что переполнена всякой всячиной.
Подумала и стала расспрашивать. Получилась беседа. Прерванная ненадолго его телефонными переговорами.
С кем? «Что у тебя случилось?» Как-то, в будущем, он и мне задаст этот вопрос. Таким же тоном. Что-то про мультфильмы, «Пух, прости». Что-то про выпивку и «а у тебя есть, чем закусывать?». Если захочется выпить, то это не ко мне – однажды сказала я ему. Он прервал разговор: «Давай не будем – сядет телефон».
Я бы на его месте вышла. Сказала бы, что перезвоню потом. Кажется, его забавляла двойственность. Я бы могла болтать при нём, сколько угодно и с кем угодно. Но если бы позвонил мне он, когда я занята, я сказала бы, что созвонимся после. Поскольку хочу потратить время на него отдельно.
Неуважение к кому-то из нас? Вот так, моя подозрительность вычёркивала из меня ревность напрочь. Именно из первого у меня вытекало: чем большей информацией о человеке располагаешь, тем больше собственнических чувств.
В конце обсуждения он сказал мне:
– Я такой же дилетант в этой области, как и ты. «Чайник». Видишь, теперь ты знаешь столько же, сколько я.
И навострил уши.
Сперва я почувствовала: он пытается выяснить, нужен ли он мне в ином смысле, кроме профессионального интереса. Я не выдала себя:
– Да ну, что ты! Откуда я могу знать столько же? Ты здесь постоянно… а я…
Мимоходом. Мне важен ты. А уже потом то, чем ты занимаешься.
Честно, я подумывала, что роль наставника или учителя ему может наскучить. Хотя все мужчины любят поучать женщин. Но не в одной и той же сфере. А выходило, что я ему не позволяла коснуться других тем. Клипмейкерство, скажем так, и рекламу я проигнорировала – он больше не говорил о них. Однако я на всё обратила внимание. Просто считаю, что сразу же набрасываться на произнесённое человеком – дурной стиль. Следует выдержать паузу. Наступит подходящий момент – можно будет прибегнуть к другому. Но тут ещё настроение. Лад как-то ещё раз пытался подвести меня к данным проблемам. А у меня отсутствовало желание обсуждать наружную рекламу. Он же решил окончательно, что мне просто безразлично.
Второе вытекало из первого. Если я тебе нужен в смысле консультанта, то наше сотрудничество можно завершить, поскольку я научил тебя всему, что знаю, и ты неплохо это усвоила. И тут теперь мне больше нечего тебе сказать. Мои тебе похвалы. Женя бы сказала: «Считай, что это комплимент!»
Если что-то ещё, то провозгласи это что-то ещё. Может, и мне интересно будет продолжить общение. Только на каком уровне – ну, скажи же ты наконец!
Нет, опять как ни в чём не бывало. Ей нужны только эти полимеры! Только эти порошковые краски!
– Ты что, в химию решила удариться?
Меня интересовало, какие составляющие наполнители используют для придания того или иного цветового оттенка.
– Нет.
Представила Кормильцева. Он химик по образованию. Бывало, что я начинала усиленно думать о нём. До сих пор не пойму, чем это вызвано. Потом утихало.
– У меня плохо с химией было в школе.
Действительно. Хотя Ирина Павловна убеждала меня в обратном. Как и все остальные, она полагала, что я очень способна и при этом очень ленива. Могу только сказать, что химические задачи получалось решать мне довольно быстро. Тогда как в алгебраических я не усматривала логики никогда. С самого первого класса. Даже в самых простейших. Когда я училась в физико-математическом классе, всегда решала задачи совместно с кем-то. Так что преподаватели не догадывались о моей проблеме. Потому что с остальными операциями я справлялась спокойно и должный уровень в их глазах был мне обеспечен.
Лад резко бросил мне:
– А с чем хорошо? С литературой?
Зачем он вечно сводит всё к данному предмету? Не может чего-то понять или простить?
Агрессивность. Во мне что-то закипало. Но и выдержкой я обладаю немалой:
– С алгеброй хорошо. Я сначала училась в физмате, потом перевелась. Да, гуманитарные науки перетянули. Но… Нет, с учителями по литературе у меня всегда конфликты были.
Вспомнить одну только Ю в квадрате (Юнну Юрьевну). А Лия (кажется, Васильевна)!
– У меня со всеми учителями конфликты были, – Лад параллельно следовал за мной.
– С историей хорошо. Мне всегда нравилась история, правда, никогда не думала поступать на исторический. А вот плохо ещё было с иностранными языками. У меня нет к ним никаких способностей. Да и вообще я думаю, что потратила на школу уйму времени, почём зря. Всё можно выучить за пять лет, а не за одиннадцать.
– Нет, за пять всего не изучишь. Не получится.
– Когда я не осознавала этого, в те годы, не получилось бы. А при нынешнем потенциале получилось бы.
Он подумал:
– Нет, не получится. Точно тебе говорю.
– Университет – самое лучшее время, – Лад довольно полуулыбнулся. – Ты потом поймёшь.
– Угу, и про школу так говорят.
– Нет, школа – не то.
– Да вообще терпеть её не могу. А про университет, может быть. Мне бы одного хватило. Потому что в один я хожу с радостью, а в другой – как на каторгу.
Он несколько раз кивнул. Будто понимал.
Странно, мне казалось, что для него университетские годы не имели сколько-нибудь принципиального значения. Видимо, я была не права. Он довольно-таки часто делал ремарки, связанные с учебными заведениями данного толка.
– Что такое СНиП?
Удивительно, что жилищное строительство не встретило меня строительными нормами и правилами. И Зусьман упоминал только ГОСТы.
– Узнаешь в библиотеке. ГОСТы есть, СНиПы тоже есть.
– У-у, надо будет на Московский ехать. Не хочу.
– А зря.
С тех пор он придавал какое-то своё значение тому, что было связано с библиотеками.
«ИФК» – на Московском.
– Нет уж, пойду на Садовую.
Была ещё не в курсе, что отдел нормативно-технической литературы переехал.
– Хорошо, потом расскажешь мне, что такое СНиПы.
Андрей уже помыл свою машину. Занёс шампунь.
– Там ничего не осталось.
Решила проверить. Я схватилась за самую крышечку. Подержала на весу. Из стороны в сторону.
– Что, правда? – Лад спросил у меня.
– Да нет. Он пошутил. Чуть-чуть осталось. Правда, скоро может не остаться.
Если ещё раз попробую. Крышка сидела неплотно. Поставила на стол. Пора было мыть машину ему. С ума сойти, она у него уже четырнадцать дней не купалась.
– Ты ещё вернёшься сюда?
– Да.
– Тогда я не пойду с тобой. Ты надолго?
– Я же её люблю.
– Понятно, – я усмехнулась. – Мне в семь нужно идти на вокзал.
Любимая жена. Я никогда не обижалась на мужчин из-за их привязанности к автомобилям. У нас была машина, и ситуация с ней не отличалась от сегодняшней.
Лад встал:
– Спину потянул.
Пожаловался. Я-то сочувствовать не умею. Он добавил:
– Болит.
– Надо… чтобы массаж сделали.
Никаких действий. Только холод в голосе. Безразличие. Но я хотела сказать – давай сделаю массаж. Хотела, но не сказала.
– Не надо… чтобы ко мне прикасались руки какого-нибудь массажиста.
Заледеневшие нотки в голосе.
– А лучше походить по спинке ножками, – с откровенной издёвкой бросила я, я внезапно разозлилась. – Только всегда страшно наступить не туда.
– Да после таких умных, кто по спине ходит, все позвонки смещаются!
– Да ну!
– Да! – Лад уже открыл дверь.
– В моей практике такого не было! – я сопоставила наши габариты.
Тяжеловата для него буду.
Считайте, что мы с ним поссорились!
Пока его не было, появился Андрей. Позвонил жене. Он всегда ей звонил по выходе с работы, когда я появлялась на «ИФК». Потом лукаво посмотрел на меня:
– Ну, пока.
Ему было интересно. Как спортивная игра. Наши отношения с его товарищем.
– Пока, – без особого оптимизма ответила я.
Ждала Лада. И ничего не делала. Стояла у батареи и грела спину. Я воображала, что он войдёт и подойдёт. А я не отойду.
Но как только он вошёл, я отскочила подальше.
– Семь часов, – сказал он. – Пора ехать.
Я стала одеваться.
– Холодно еще мыть машину, – сказал он.
Посмотрела на его руки. Немного покрасневшие. Закатанные рукава. Взять бы и отогреть. Промолчала. Он повернулся плечами.
– Надо увезти коробки.
Я как раз думала напомнить про свои. У него там были приготовлены. Но слишком много для меня. Он скомандовал:
– Выходи.
Вышла. Придержала дверь, чтобы он протащил коробки. Потом ещё одну. Почти бежал с ними передо мной. Стал заталкивать их в машину.
– Ты хочешь все сразу туда?
– Да.
– Не получится же.
Не получилось. Лучше бы я промолчала. Моя правота вызвала его раздражение.
– Ну, я пойду, – решила ретироваться.
– Иди.
Медлю. Стал перекладывать в багажник. Как в моём сне.
Обронил мимолётом, зачем эти коробки. Точно я не расслышала…
– Всё, теперь точно пойду.
– Ну, счастливенько тебе.
И не смотрит.
Меня передёрнуло. Что попало говорит. Между делом. Я спешу – и ты спеши.
Развернулась и ушла.
Моё болезненное восприятие. Чем презрительнее относишься к словам, тем больнее они тебя ранят.
В понедельник у меня заболела спина.
Вот за что мне обидно? Я стала замечать, что «счастливенько» говорят многие окружающие. Это, что ли, не обидно?
Написала Ладу письмо.