Я сидел на кухне и вяло ковырял вилкой в яичнице – есть мне совсем не хотелось. За окном пока было спокойно - всё как обычно. Окоченевшие собачники, автомобилисты, прогревающие машины, люди, гуськом по скользкой дорожке, спешащие на автобус. Парадокс – ещё вчера был ливень, а сегодня с утра мороз и целые сугробы снега...
- Серёж! Давай уже, шевелись, а? Опоздаешь.
- Голова что-то болит...
- Не обманывай! Контрольная что ли будет? Подумаешь, два получишь! А вдруг пять! Иди уже, не трусь.
- Да нет. Голова болит, правда.
Мама вышла в коридор, тряхнула мою куртку.
- Я так и знала! Опять у тебя с Гусаковым проблемы? Я к этому делу отца подключу!
- Да нет…
- Ну что «нет», когда «да»! Это что за записка?! «Тебе конец, Емельянов»?
- Это так..., игра.
Она уже не слушая звонила отцу… Она права. У меня проблемы с Гасом (так Гусаков называл себя) и его тусовкой. У нас вся школа поделена на всякие тусовки по интересам и так просто. Самая крутая – Гусакоквская. Хочешь быть кем-то – будь с кем-то, а лучше - с самыми сильными. А я был никем и ни с кем.
...Нет, Саш! Ну как это его дело?! Ты помнишь, какой он раньше приходил - весь синий! Они же совсем обезумели! Что? Я тогда одна пойду к его матери, пусть делает что хочет, но чтобы мой сын больше не приходил домой избитым. Да мало ли, что в твоё время было! Ты не знаешь разве, какие сейчас дети пошли?...
- Серёжка, одевайся. Я тебя провожу!
Мама... Мир стал таким простым и спокойным. Мама как всегда в трудную минуту защитит... Но это всего лишь отсрочка. Мамина помощь только ухудшит ситуацию. Ладно, в конце концов это зрело давно, и другого финала не предвиделось. Я оделся и пошёл без неё.
Так и есть. Один из них, мой одноклассник Сипа, ждал меня у лифта. Гнусно посмеиваясь, он провожал меня до двери подъезда под руку, как девчёнку. У подъезда поджидал ещё один Гусаковский дружок. Они с Сипой плотно обступили меня с боков. Я даже слышал, как в Сипиных наушниках играла музыка. Я знал, куда они меня поведут – за гаражи. Во дворе никто не станет нападать, потому, что наш дом круглый и двор круглый. Драку увидят все.
Гас стоял у старых , заваренных, ворот автостоянки, поигрывая кастетом. Вряд ли он им воспользуется. Он думает, что я при виде кастета испугаюсь и запрошу пощады.
- Ну что, лузер, влип? Видишь этих людей (Гас, как всегда театрально, обвёл рукой свою компанию)? Они все с удовольствием будут ****ить тебя. А за что, думаю, ты сам знаешь. Нефиг было твоей мамаше стучать моим родителям. Меня тогда на месяц лишили бабла – это тебя спасло, ты жил тихо этот месяц только потому, что тихо жил я. А теперь ты влип – никто не докажет, что я здесь был. Меня, вообще, здесь нет – я ушёл в поликлинику! Гыыыыыы!
Я молчал, пытаясь сообразить, каким образом выбраться из кольца отморозков. Выхода не было – любое моё движение будет сигналом к началу…
-Ну чё, Емеля? Чё молчишь? Зассал?
- Нет.
Я врал. Мне было страшно до слабости в коленях. Я надеялся, что Гас не заметит, как у меня дрожит подбородок, а из глаз вот вот польются слёзы. Все те, кто собрался меня бить, были старше на год, а то и на два. От них пахло спиртным, в их глазах не было ни капли жалости к малолетке. Я был очередной затравленной жертвой на которой они будут тренировать свои удары, предназначенные для более серьёзных соперников… А если сказать, что я зассал? Что будет? Вряд ли они просто так отпустят меня – наверняка, помимо избиения, они придумают что-нибудь похитрее. Гас садист по натуре. Кто-то говорил, что он мучает бездомных животных, а если это так, то мне точно – конец…
Где-то над головой закаркала ворона. Я машинально поднял голову, но вороны не увидел, только навес над воротами автостоянки. С него свисали толстенные сосульки. Это было последнее, что я заметил, потому, что тысяча искр посыпалась у меня из глаз. Гас всё-таки бил кастетом. Я закричал. Но мой крик никого не остановил и никого не привлёк. Вся шайка навалилась на меня, повалила на снег, и с этой поры я чувствовал только удары ног, обутых в «гриндерсы» с металлическими носами, и всеми силами старался закрыть руками голову.
Не помню, долго ли это продолжалось, потому что один удар по голове я пропустил, и потерял сознание. Очнулся я от того, что кто-то перевернул меня с живота на спину.
- Ну что, Емельянов, живой ещё? Это хорошо. Я вот думаю, обоссать тебя напоследок всей тусой, или так оставить? Ладно, я добрый. Гуляй пока.
Один глаз у меня совсем не видел. Другим, менее пострадавшим, я заметил, что Гас стоял прямо под сосулькой. Вот бы она свалилась... Если бы тряхнуть старые ворота... Я медленно поднялся и направился к Гусакову. Тот, ещё не поняв моих намерений и не ожидая от меня каких-либо действий, стоял, расслабленно покручивая кастет на пальце.
- Что, урод, заблудился?
Какая-то сила толкала меня, хотя я знал, что в случае неудачи мне не жить. Я всем телом навалился на Гаса, а он от неожиданности оступился и спиной влетел в забор. Навес качнулся, осыпав нас снегом, а потом произошло то, что я могу назвать только проявлением высшей справедливости – с навеса с хрустом сорвалась самая здоровая сосулька и в считанные доли секунды саданула Гаса по лицу.
- АААААААААА! СУУУУКААААААААА !
Гас завыл и закрыл лицо руками. Из под пальцев потекла кровь. Его дружки стояли в оцепенении, не зная, что делать, а многие так и не поняли, что произошло. Гусаков уже не выл, а рыдал взахлёб, отплёвываясь кровью, которая хлестала у него изо рта и из сломанного носа.
- Гас, ты это, не боись. Ща Сипа твоим наберёт.
- Мааамааааа, больноооооооооо!
Я машинально скатал тугой снежок, подкинул, поймал, почувствовав его приятную тяжесть в руке, и, подавив в себе мстительное желание бросить, протянул Гусакову.
- На, к носу приложи.
Гусаков взял.
Я решил, что в школе в таком виде показываться нечего, и, шатаясь, пошёл к дому, от которого уже бежала Гусаковская мать. Завидев меня, она остановилась и хотела что-то сказать, но махнула рукой и побежала к гаражам. Наверное я выиграл, а там - кто знает…