Чердынь! – суровое, мрачное и таинственное место, древняя столица Перми Великой, край неприступных великанов-камней, просторных холодных рек и беломшаных боров, город крепких рубленых изб и каменных церквей, лебяжьими главками поднимающимися и молитвенным облаком неспешно плывущими над землей, далекая, молчаливая окраина, где испокон века селились гордые духом и телом люди – лесорубы, охотники, рыбари, купцы, все те, кто кормились от леса и жили лесом. Место это с древних времен овеяно поверьями и небылицами, корнями своими глубоко уходящими в прошлое. Как-то зимой 1547 года ее осадила орда монголов, пришедших из-за Урала. Осадила, да взять так и не смогла – вся Чердынь на защиту встала. С тех пор в городе появилась железная плита с высеченными на ней поименно всех тогдашних защитников, надгробие по восьмидесяти пяти убиенным. Воины погибли, а Чердынь так и осталась нетронутой. Ушли монголы несолоно хлебавши. А еще раньше, в 1472 году, Чердынь обидела купцов московских, отчего и пошел воевать пермские земли Иван III, нарушив размеренную и степенную доселе жизнь Перми Великой.
И вот в этих глухих местах произошла история, о которой мне поведал один человек, случайный попутчик. Несколько лет назад довелось мне ехать поездом Москва-Вологда. Сосед по купе оказался разговорчивым человеком. Оказалось, он жил когда-то в Чердыни, но потом зачем-то переехал жить в Вологду, квартиру обменял или что. Вот она, эта история со слов Афанасия Никитича. Так звали моего рассказчика.
- Историю эту рассказал мне свояк Антип. Чердынь-то городок небольшой, населения в нем чуть больше шести тысяч, а сейчас, может, и того меньше, все друг друга наперечет знают. Ежели что случится, доброе ли, худое известие, факт этот мигом разлетится и к вечеру уже все обо всем знают. Ну так вот. Жили на одной улице, дом к дому, две дружные семейки, Лаптевы и Колегоровы. Лаптевы были позажиточнее, потому как деньги у них водились. Егор Фомич, головастый мужик, работал завучем в городской школе, жена его, Надежда Елисеевна, при нем была учителем музыки в той же самой школе. Дом у них был кирпичный в два этажа и холодный пристрой впридачу. Двор широкий, крытый деревянной черепицей от дождливой погоды, от снега, машина, москвичок. Ничего машинка, бодро бегала по тамошних дорогам, не увязала. Асфальту в Чердыни не было никакого, ну так, замостили власти площадочку у сельсовета и на этом успокоились. Чтобы из окна вид был сносный. А москвич ничего, крепенький, все препятствия одолевал, пока не поломался окончательно. Ну так вот. Была у Лаптевых дочурка, прелестная, надо сказать, девчонка, красавица одним словом. Глаза большие, на мир в удивлении распахнутые, талия тонкая, ноги длинные. Грудь вот только ма-ловата, но это по теперешним меркам не считается недостатком. Как-нибудь да дитя выкормит. Ну так вот. Колегоровы, те попроще жили. И дом у них был деревянный, и двор не крытый. Как у всех, в общем. Петр все больше в лесу пропадал, в леспромхозе работал мастером, лес валил, Настена продавщицей в магазине за прилавком стояла. Ну, и деньги у них тоже водились, иначе на что бы жили. Только вот беда у них была наша, российская. Петр как вернется домой, так сразу же в запой. Все деньги, которые привозил, пропивал. Да, вот так. Артемка, сын ихний, на то время сбегал из дому, прятался. То в бане переночует, то в сарай залезет. Перебивался одним словом. Не то чтобы он отца не любил совсем, а пьяного не терпел. Петр как напьется, зверел вподчистую, на людей бросался. То ли лес его таким сделал, то ли сам был такой от рождения. Кто ж его знает? Поди разбери. Терпела, терпела выкрутасы петровские Настена, да и прогнала его. Совсем выгнала из дому. Мол, где работаешь, там и пей. Деньги мне твои не нужны, да я их и не вижу совсем. Ушел Петр в Верхнюю Колву, подался в лес одним словом. А Артемий тем временем подрастал, подрастал, да и вырос. Из подростка мужчиной сделался. Годков поди чуть больше пятнадцати, а уже мужик. И все его при нем. И влюбился Артемка в Тоньку, девицу лаптевскую. Да и как не влюбиться-то? Жили они по соседству, ходили в одну школу и учились в одном и том же классе. Разве что за партой одной не сидели. Эх, время молодое! И стала Тонька на свидания к Артемке бегать. Так, чтобы родители ничего не знали. Ведь как Настена прогнала Петра из дому, так и рассорились Лаптевы с Колегоровыми. Не то чтобы Егор Фомич пьянку петровскую поощрял, а все-таки нет-нет, да сиживали они за одним столом, беседы разные вели. Приятелями были. Пробовал Егор Петра от пьянки отлучить, да куда там! – водка хуже всякой заразы. Прилипнет не отдерешь, разве что с мясом. И Петр ни в какую. То есть на словах, все завязал, а на деле все навыворот. И как только пропал Петр безвозвратно, так и перестали Лаптевы в гости к Колегоровым ходить. Прежде ходили, парами, по семейному. Чай, баранки, то да се. Мужчины, разумеется, по маленькой пропускали. Но больше – ни-ни. Сидели по-культурному, без дебоширства, в телевизор глядели да на гармошке играли. Надежда большая мастерица была песни тянуть. Не зря же училась на это ремесло. Но как Петра не стало, Лаптевы и здороваться перестали. В один момент важными стали. Этому и объяснение свое нашлось. Настене одной трудно мальчишку поднимать, стала она денег взаймы у Надежды просить. Один раз дали, второй, Настена не спешит с отдачей. Отдавать-то нечем. Так вот и рассорились. Неполная семья, она всегда за собой следующую беду ведет. На чем я остановился-то? Ах, да. Ну так вот. Стала Тонька тайком к Артемке бегать. Все бы ничего, да только Артемий оказался бедовым. Весь в отца, в Петра своего. Вот и задумал Артемий Тоньку на Полюдов камень сходить. Есть такая гора близ Чердыни. Не то чтобы высокая, так, но метров пятьсот в ней будет. Про нее еще леген-да сложена. Пожалуй, и ее расскажу. Знаю, почитай, что наизусть. Ну так вот, слушай.
Много лет назад жили два друга богатыря. Одного звали Полюд, другого Ветлан. Высок и строен как лиственница был Полюд. Обладал он силой великою, мог с корнем вырвать любое дерево, камни пудовые бросал на сотни шагов. Хозяин леса, медведь, обходил его. Ветлан был поменьше ростом, зато широк и крепок в плечах. Походил он на могучий кедр. А вот силы и ловкости у них было поровну.
Беда пришла нежданно-негаданно. Повстречалась богатырям красна девица. Стройная словно березонька. Очи черные, горят как звездочки, голос что ручей журчит.
— Откуда ты? Как зовут тебя, красавица?
— Вишера я, дочь уральских лесов и гор.
— Так живи и дружи с нами. Мы тебя не дадим в обиду. Кормить будем досыта. Одевать будем в меха соболя.
Понравились ей друзья-соколы. Согласилась Вишера погостить у них да и полюбилась им обоим. Вот Полюд говорит:
- Будь моей женой-подругою.
И Ветлан говорит:
— Будь моей женой-хозяюшкой.
Растерялась красавица - оба любы ей, оба по сердцу. Кто из них милей, не могла решить. И схватились добры молодцы в рукопашном бою. Бросилась к ним Вишера, молила слезно, пламенно: “Прекратите бой! Будем вместе жить, как товарищи!”
Но не вняли ее мольбе добры молодцы. Разбежались они в разные стороны и через голову красы-девицы стали метать камни пудовые. Пять ночей и дней длился страшный бой. Гром и стон стоял по горам и лесам. На шестой день из сил выбились бойцы, кровь пролили, искалечились. Поникли их буйные головы, перестали биться сердца горячие. Превратились молодцы в горы каменные. Да и Вишера чуть жива стоит. Упала она между двух друзей, и свет ей стал не мил. И течет с тех пор быстрой реченькой краса-Вишера. А вода в ней так и осталась слезой чистой.
Хороша легенда-то? Сам знаю, что хороша. Но это я так, отвлекся. Красив Полюдов камень, ничего не скажешь, но уж больно далеко стоит, верст сорок до него будет. Почитай, день пути быстрым ходом. А кто девку молодую со двора на весь день отпустит, не выведав хорошенько - куда да с кем да зачем? А Артемий не отстает - пойдем да пойдем, не пожалеешь. Туда вплавь, на плоту, я уже и бревнышки заготовил, бечеву припас, шест кормовый, а обратно пешком. Ежели повезет, то на попутке доберемся. А устанешь, так на руках донесу. Ты не боись, я сильный. А знаешь, как красив Полюд-камень! Мы с отцом не раз там бывали и не два, а побывав один раз, вовек не забудешь тамошней красоты и снова захочется пойти. Ну, так пойдем же, пойдем. Так уговаривал Артемий Тоньку. И уговорил-таки, шельмец! Чиркнула Тонька записочку родителям и раненько утром сбежала из дому. Подогнал Артемка к тихому месту свой самоделанный плот, посадил на него Тоньку и отчалил от берега.
И поплыли они к Полюдову камню. А красива Колва по утру! Тишь кругом, спокойствие, туман по реке стелется, а из-за гор солнце выкатывается – жаркое, сочное, довольное, что людям может послужить. В такую минуту хариус хорошо берет, только подсекай. Ну, и Артемка не сробел, снасти с собой взял, удочку смастерил и давай рыбешек из воды таскать. К полдню десяток-другой его были. Тоньку тем временем разморило на солнышке, она и уснула сладким девичьим сном. Спит и плывет потихоньку. Как только в Вишеру вошли, Артемка пристал к низкому берегу, плот укрепил, чтобы не унесло и перенес Тоньку на твердую землю, уложил на беломшаную постель. По берегам Вишеры в борах белый мох растет, чистый, что твое полотенце. Залюбуешься, глаз не отвести. А грибов и ягод – пропасть! Соорудил Артемка очаг, испек на прутах хариуса, положил остывать, а сам пошел по ягоды. Пусть Тонька выспится, путь некраткий, ей еще силы понадобятся. Вернулся с полной корзинкой, будет чем баловаться в дороге, глядь – а Тонька уже возле кострища сидит, рыбку пробует. Увидала Артемку, бросилась к нему – что же это ты меня одну оставляешь? А вдруг кто из лесу чужой покажется, что тогда делать? Потеряешь ты свою Тоньку, как пить дать потеряешь. Сказал и заплакала, словно чувствовала что. Да кто ж в глухом лесу шляться может, ответил Артемка. Да и я был поблизости. Ежели что, приду на подмогу. Успокоил девицу, обнял и поцеловал крепко. Тонька разомлела, доверилась Артемке, ну, и пошло-поехало у них одним словом. Любовь у них была, сам понимаешь, не раз, наверное, проходил эту науку. Ну, а у них все в первый раз. Нахлынула чувство как беда, огнем адским ожгла. Застыдилась Тонька, как все закончилось, взгляд прячет, Артемки сторонится. Артемка тоже стесняется, но виду не показывает, мужик все же. Походили так берегом по одиночке, остыли, успокоились и снова на плот – продолжать дорогу.
К вечеру добрались до Полюд-камня. Тонька сидит на плоту, ягоды губами пересчитывает, а Артемка в воду глядит, присматривается. Вишера у Полюда поворот делает небольшой, неопасный, но чтобы враз пристать к берегу, мастерство надо иметь, опыт одним словом. А какой опыт у мальчишки? Ну так вот. Изловчился Артемка, подгреб к берегу, да не углядел подводного камня. Ударился плот, повернуло его, закрутило и слетели ребята в реку - Тонька в одну сторону, Артемка – в другую. Только вот Тонька тонуть начала да с криком. Потому как плавать не умела. А сказать застеснялась – взрослая девица, а плавать не умеет, засмеют. Ну, Артемка, разумеется, спасать ее начал, заныривать стал. Потому как Тонька уже под водой была. Хорошо, дно в этом месте неглубокое, Артемка быстро ее нашел. Только вот нахлебалась Тонька досыта, дыхание у нее остановилось. Побледнела девица и не дышит. Вынес Артемка Тоньку на берег, положил и стал над ней колдовать, к жизни возвращать. А у самого глаза на мокром месте. Вроде мужик уже, а удержаться от слез не может. Вот ведь говорила, что потеряю, говорила, а я не послушал! Говорит так Артемка, а сам плачет и Тоньку в чувство приводит. Пожалела Тонька парня, ожила, румянец на щеках заиграл, очнулась одним словом. Очнулась, глаза большущие раскрыла, увидала плачущего Артемку и рассмеялась. Ну, жива я, жива, чего ж плакать теперь? А сама лежит и не двигается, обессилела после водного купания. А вечер усиливается, темнота с гор спускается, холодом дышит. Что делать? Поднял Артемий Тоньку, взял на руки как груднич-ка-малолетку и зашагал с ней вверх, в гору. До ночи успеть надо, костерок разжечь да ночлег устраивать. А Полюд-гора хоть и невысокая да пологая, а путь к ее вершине неблизок. Больше двух часов поднимался с поклажей Артемий, устал как зверь лесной, но все же поднялся, осилил горную дорогу, не сдался. А площадка Полюд-камня широкая, ровная, гладкая, кто бывал, подтвердит, вышка на ней радиотехническая и жилище, вроде как сторожка, только нежилая и вконец развалившаяся. Но ничего, переночевать все же можно. Вошел Артемка в сторожку, Тонька – за ним, уже своим ходом, да так и рухнули оба на дощатый пол от усталости. Прижались друг к другу и в сон провалились. Потом уже, к утру, когда холод в сторожку прокрался, нашел Артемка какое-то тряпье брошенное и укрыл им и себя и Тоньку.
А тем временем в доме Лаптевых переполох начался. К обеду нашла Надежда тонькину записочку и к мужу жаловаться. Егор засвирепел, ну, дождется у меня этот колегоровский выродок, света белого не взлюбит, и к машине, к москвичку. Та не заводится. Он и свечи менял и бензин проверял – не заводится, ну, хоть ты тресни! Пока Егор возился с москвичком, Надежда к Настене, выговорить в ласковой беседе, что на душе накипело. Поругались бывшие подруги, да так, что чуть в волосы друг дружке не вцепились. Окончательный разлад промеж них вышел. Ну так вот. А тем временем Егор машинку свою починил, жены дожидаться не стал, не утерпел и поехал один к Полюд-камню. Вернулась Надежда домой, а Егора и след простыл. Надька в слезы, сердце-то материнское болит, чем успокоишь? Поплакала так с минутку-другую и вслед за мужем, пешим ходом, пыль по дороге месить. Хоть к ночи, но доберется, дочери в глаза посмотрит. Как это можно над матерью родной потешаться, с полюбовником по горам шастать! И с кем – с колегоровским сынком пропащим! А вдруг как дитя заведется? Не снесет этого Егор Фомич, как пить дать не снесет, покалечит сорванца. Почитай вся жизнь лаптевская под откос. Вслед за Надеждой и Настена выпорхнула со двора. Ежели Егор что учудит над сыном, кто Артемке поможет? Отец далеко, ему водка дороже, кто же как не мать сына из беды выручит.
Такая вот процессия организовалась. Впереди Егор на стареньком москвичке, за ним Надька, а уж после всех – Настена. Тем временем вечер подступил. Наши-то ребятки уже на Полюд-горе, в сторожке отдыхают, а процессия в дороге. Подъехал Егор к Полюду, остановился на подножии и размышляет, как ему дальше быть – пешком идти или на машине добираться. Надумал пешком идти, машина старая, а вдруг как тормоза откажут, что тогда? А ему еще назад добираться, стало быть, москвичок поберечь надо. Что ж он, гору в полверсты не оси-лит? А темнота тем временем вокруг сгустилась страшная, хоть глаз выколи, ничего не видно. Запасшись фонарем, полез Егор Фомич на гору. А дороги прямой не знает, никогда до этого случая на Полюд-камне не был. Ну, и заблудился одним словом, полночи кружил вокруг да около. К часам пяти все же на площадку вы-шел, разобрался с тропками. Обнаружил в тумане сторожку и к двери. Так и есть, вот они охальники, спят как младенцы и ничего не ведают. Вот я им! Здорово рассердился Егор Фомич, разбудил тычком Артемку. Что ж, ты подлец делаешь! Дочь без спросу увел да еще в такую даль! И тычками слова свои сопровождает. Испугался Артемка, в угол забился и дрожит, руками лицо прикрывает, чтобы поменьше досталось. Тонька молодец, на защиту парня своего встала. Не тронь Артемку, он хороший, он меня из воды вытащил, не видать бы тебе сейчас своей доченьки, кричит отцу. Это известие вконец разъярило Егора Фомича. Ах, так! Сначала утопил, а потом из воды стал вытаскивать? Тоже мне, герой нашелся! Видали мы таких героев, штаны сначала свои обсуши. И вот что я тебе скажу, малец, ты в Чердынь больше не ходи, бока наломаю, матери родной не узнаешь. К отцу езжай, в Верхнюю Колву, там и живи. Сказал так Егор Фомич, схватил Тоньку и к машине.
Вот такая история. У ней еще продолжение есть. Вернулся Артемка в Чердынь затемно, повздыхал, глядя на лаптевские окна, попрощался с матерью и ушел к отцу, в Верхнюю Колву. Долго искать Петра ему не пришлось – в тех краях Колегорова все знали как мастера и хорошего работника. Это в Чердыни Петр пил, а в Колве работал без продыху. Жил Петр у одной женщины Александрой звать, непьющей и ласковой, она и приютила несчастного Артемку, успокоила и выходила от неутешного горя. Стал Артемий у отца работать, в его леспромхозов-ской смене лесорубом. Первое время смерти искал, то под дерево встанет, то на сучок напорется – до того невтерпеж ему было без Тоньки жить. Потом душа пообвыкла, смирилась да и высохла, в пустой листок обратилась. И потекла жизнь своей чередой, как она у всех течет, спокойно и без прикрас. Это ведь любовь только жизнь украшает, а без любви что за жизнь? Сам понимаешь. Вроде все есть – и крыша над головой, и еда на столе, и есть чем тело прикрыть и на люди выйти, а душа равно как не на месте, неспокойно ей как-то, неуютно. Вот ведь как оно бывает.
Но случился в Артемьевой жизни поворот неожиданный, изменившей всю его судьбу. Спустя семь лет, как он в Верхней Колве-то скрылся, отца его Петра кедром высоченным завалило. Насмерть пришибло, так что слова последнего сказал не успел, так и испустил дух под деревом. Погоревал Артемий немного, повздыхал и решил вернуться домой, в Чердынь – не век же по чужим углам маяться! Пусть делает с ним Егор Фомич что хочет, а ему без Чердыни не жить. Не в лесу же ночевать как зверь! Вернусь. И вернулся. Что же он видит? Дом родной пуст и доской заколочен, ровно нежилой. Расспросил соседей и враз поседел от горя – мать его, Настена, два года как померла, не снеся разлуки с сыном. Артемка-то, пока жил с отцом, ни разу так и не подал весточки матери. Не то что бы он матери не любил, просто состояние его было такое. Потерял паренек любовь, а с ней и голову, и всю жизнь свою растерял. Говорят, высохшая душа жалости не приемлет. Да, вот так. Что ж, выходит, Артемий теперь круглый сирота, один-одинешенек на всем белом свете? Только ни к чему ему такая жизнь. Чем так жить, лучше удавиться. И пока он об этом думал, подходит к нему малец босой, увидал Артемку да как вскрикнет, тятя, тятя вернулся! И на руки бросился. Посмотрел Артем на мальца, побледнел, ничего не понял. А из лаптевского дома женщина молодая выходит, улыбается. Тонька стало быть, это. Точно, она. Такой вот любопытный конец моей истории.
Я к чему весь этот разговор-то завел – откуда в них, в детях, то есть, чутье это, ну, как звериное. И как малец своего отца узнал? Никогда ведь не видел. И вот на тебе - посмотрел и сразу признал. Вот загадка так загадка - век голову ломать будешь, не разгадаешь.