- Давай закончим о «женском» бизнесе. Тогда и дурацкие вопросы появляться не будут, - Курт вертит баранку своего «Вольво» широкими движениями рук. От плеч. Будто он знает наверняка, что его авто никто не остановит. А если и остановит, то он… купит новый «Вольво» и обязательно доедет туда, куда хотел. Доедет сегодня и сейчас. Миллионеры – народ упрямый. «Новые русские» - так их называли западные газетчики в девяностых.
Вообще-то Курт в детстве так же широко, от плеч, греб руками , когда мы купались и гнали наперегонки через нашу широкую речушку. Широкую по местным меркам, конечно, водоворотистую и опасную. У нас с пацанами саженки получались по-детски суетливыми, с брызгами. У него – широкими и , будто бросавшими тело над водой. Было ощущение, я помню его с детства, что он плыл не наперегонки, а к какому-то месту, выбранному на противоположном берегу, понятному только для него и выбранному только для него.
Его, конечно, зовут не Курт, а Колька, Николай вот нынче. А чужое имя прилипло ещё в детстве, когда имена почти всех пацанов превращались в полуимена- полу-клички: Максим – Макс, Иван или Женя – Джон, колька тогда стал Куртом.
Ребятня наших дворов и улиц от своих прозвищ либо избавилась с годами вовсе, либо заработала на «зонах» новые прозвища. Кому-то новые клички не понадобились – слишком круто ребята сыграли в жизнь, и теперь их холмики ровняет время на поселковом кладбище.
Половина нашей компании растворилась в скоростях своих мотоциклов и «жигулят». Сорвиголовы теряли головы.
Мальчик сидит на уроке,
Спит, улыбаясь солнцу.
Он до утра был рокером,
Теплою тенью скорости…
Чего это я ребят вспомнил и стихи эти, какого-то поэта? Ах, да – это мы с Куртом о смысле жизни говорили. О мужском смысле. И о женском смысле. Он жену с детьми отправил в Прибалтику отдыхать. Зачем осенью-то? Отправил и видит в этом смысл?
- Прибалтика – это, наверно, хорошо. А я в последнее время не люблю приезжать в наш поселок, - говорю я Курту, - Я и раньше не любил возвращаться на брошенные места, но родителей разве бросишь? А так… так приезжаю, как на кладбище. Над могилами хоть дух есть, а в самом поселке даже дух выбит…
- Брось ты. Дух на месте. Если он, конечно, вообще существует, твой Дух. Просто ты ищешь прошлое. Но в прошлое вернуться нельзя, потому что оно прошло! - учит меня «новый русский».
Все-таки смешную кликуху придумали им газетчики. Так, кажется, говорят о бизнесменах, свободных от «совковых» комплексов. Поразительна мнеэта мгновенно обретенная свобода. Отсутствие комплексов становится похоже на один большой комплекс. Может, из-за того, что комплексует, Курт и заряжает меня и себя оптимизмом?
Мы пролетаем по Невскому проспекту и ныряем в глотку улицы Желябова. Курт находит какую-то, знакомую только ему, закусочную. Фасад страшный и обшарпанный, но внутри вполне уютно.
С долларов на стойке бара мимо меня смотрит Линкольн. За барменом с зеркальной стенки тоже мимо меня смотрит Брежнев. Один из них здесь ради стеба, другой – гарантия жратвы и выпивки.
- Курт, - говорю я другу детства, - Все просто: либо я спиваюсь, либо прошлое никуда не делось и сидит между нами…
- Значит, спиваешься, - серьезно шутит Курт, - Самое поганое, когда всю память человек таскает с собой. Не перекладывает… Вернее, только и делает, что перекладывает с плеча на плечо… Задавит! Надо уметь забывать. Надо уметь по фотоальбомам лазать не чаще, чем 2 раза в год…
- Может ты, чтоб легче было жить, вообще все фото наших компаний повыбрасывал? – хмыкаю я. И вдруг четко осознаю – а ведь выбросил, сукин сын. Выбросил… Только я каким-то образом из его прошлого не ухожу. Наоборот - прихожу, как призрак из провинции, и компостирую ему мозги, отвлекая от бизнеса, важных встреч и вообще от умиротворенного состояния, - Ты, значит, не весь багаж памяти берешь, а фрагментами, да? И я – всего лишь фрагмент?
- Не перебивай и не выпендривайся,..»фрагмент».., - Курт, кажется, и вправду не услышал моего вопроса, - Тогда человек превращается в лучшем случае в Дон-Кихота, а в худшем… В худшем – берет наган и стреляет в людей. За высокую идею, конечно же… Или берет авторучку и пишет всякую ерунду, интересную дегенератам или людям со слабыми нервами.
Курт всегда, с детства, жил с чувством обвинения. Можно подумать, что я живу с чувством вины… Когда-то, наверное, оно было – чувство вины. Неизвестно перед кем и за что. И одновременно перед всеми и за всё… В самом деле, чушь какая-то. Сейчас во мне тоже чувство обвинения. Не конкретного кого-то, а неуловимого, абстрактного. Зло можно чувствовать, но его часто невозможно увидеть.
Что-то я опять отвлекся. Мы же начали нашу беседу в типично мужском русле: о политике, о футболе, о бабах… Теперь – о «бабках». Кстати, почему Курт не утратил детскую кличку Курт? Здесь , В Петербурге, при мне его подельники в офисе дважды называли Колю Куртом…
-… мы, кажется, остановились на «женском бизнесе»?
Николай-Курт говорил, что женский бизнес похож на женские шахматы. Правила игры общие, но логика и жесткость мужских и женских турниров совершенно разная. Кроме того – у женщин почти не бывает цейтнотов. Потому что они никогда не работаю без оглядки.
Зато больше половины мужского бизнеса – это сплошные «красные флажки». Есть на шахматных часах такие. Только жизнь – не шахматы. Здесь «флажки» падают, как топоры…
- Дружище, ты ведь тоже не расстаешься с наганом, - ловлю я Николая на его обвинениях в мой адрес, - Для чего? Чтоб защитить настоящее от прошлого?
Он смеется. Как-то равнодушно и неумно смеется. Он знает, что я видел и что умею видеть.
… Ночью я проснулся от того, что как-то по-змеиному зашипел и затарахтел факс. Открыл глаза и успел заметить, как оцепеневший спросонья Курт, щелкнув барабаном, прячет под подушку «Кольт». Машинку я сразу рассмотрел – у меня была такая. «Смит энд Вессон», калибр 38. Его лет сто назад «ямщицким» называли. Ночью я сыронизировал «Коля «кольтом» Курта колет…». Даже удивляюсь, насколько точно получилось.
Курт просто спросонок не сообразил, что тарахтят не в дверь, а факс тарахтит. Из Швеции пришло что-то хорошее, Коля прочитал и улыбнулся… Но все-таки я немного понимаю в человеческой психологии. – боишься ты, Курт. Боишься теперь себя, изменений в своей жизни, и , может быть, чувствуешь – просто так все это не бывает.
Мне, конечно, можно проехать по ушам и рассказать о конкурентах, о заинтересованности не только бизнеса, но и политиков, о рэкете, о том, почему осенью жена с детьми уже два с половиной месяца прячутся в Прибалтике. Все это можно рассказать. И я, конечно, поверю. И в нужность всего этого поверю тоже. Потому что теперь наверняка знаю: Курт охраняет свою настоящую жизнь, а прошлое… Прошлое само бросило его. Оно слишком общее понятие Добра. Ведь в прошлом большей частью вспоминается хорошее. По крайней мере – в том нашем далеком и солнечном детском Прошлом… С кострами из покрышек у реки, с удочками и велосипедами «сборная СССР и вермахта».
Психика людей устроена так – активно вспоминать хорошее. Курт отказался от норм человеческой психики. Потому, наверно, и живет нечеловечески. Нечеловечески богато тоже. Впрочем, он не понимает этого и считает, что это я, провинциальный писатель, и есть человек с искореженной психикой.
- Ты обречен, - говорит мне мой друг детства, - Твой тип людей – это динозавры, играющие в деревенскую лапту (я даже поморщился. Надо же такую «поэзию» загнуть!). Весь мир играет на компьютерах, голографическими категориями и ассоциативными параллельными реакциями. А ты – это музей! Зоопарк…
- Я рад..
- ?!
- …что у нас разговор состоялся. Знаешь, можно ведь о многом говорить, но в принципе так и не сказать главного.
- Ты что – обиделся? Брось! – Курт немного засуетился.
- Нет. Правда – нет. Не обиделся. Видишь ли, дружище, я ведь о себе могу сказать и в сто раз хуже, чем ты обо мне.И не только сказать, но и думать, чувствовать эту слабость в себе ежедневно… Слабость в себе? Нет, не правильно я сказал. Слабость себя. Относительность. Пылью космической…
- Да ну тебя. С твоими художественными заморочками…
Я замолчал. Улица Желябова выплюнула «Вольво» в поток Невского проспекта. Я боялся потеряться. Курт ничего не боялся.