Она вышла за него замуж, потому что нижняя часть его лица была похожа на воло-дину. На вечеринке в ленинградском общежитии будущий муж сидел в профиль, громко пел под гитару, и она хорошо его рассмотрела.
За неделю перед их свадьбой она полетела в Свердловск, нашла там Володю, при-шла к нему внезапно, много курила, отрывисто и резко смеялась невпопад, откидывая на-зад голову, молча смотрела в окно, стряхивая пепел в цветочный горшок, и сама себе очень не нравилась. И, нервным движением вкрутив сигарету рядом с кольнувшим ее па-лец кактусом, наконец повернулась к нему.
Рано утром, неслышно одевшись, улетела обратно в Ленинград и – через неделю – вышла замуж за человека, подбородок которого чуть-чуть напоминал володин. Ее мечта не сбылась. Сын родился только через год. И сходство нижней части его лица с володиной было уже почти неуловимо. А родившийся перед самым разводом младший был похож только на нее.
Володя же, проснувшись в своем Свердловске, долго смотрел на грозящий ему бе-лым пальчиком окурка горшок с кактусом и ничего не понимал. О том, что она вышла за-муж, он узнал нескоро. Найдя ее в Ленинграде, он стоял на горбатом мостике лицом к во-де, положив руки на теплую оградку и рассказывал, как, однажды приехав из командиров-ки, положил привезенную Маше игрушку на песчаный холмик, не схваченный еще цеп-кими корнями трав, рядом с прямоугольником из гранита. Числа на прямоугольнике нуж-но было вычитать наоборот, разница каждый раз получалась слишком, слишком малень-кой для того, чтобы иметь право ввести ее по красной ковровой дорожке во дворец под марш Мендельсона. И еще сказал, не выпуская из рук плывущую вдаль оградку, сказал вслед, когда она уже повернулась и пошла: «Если тебе понадобится моя помощь, ты позо-ви меня...»
* * *
А тогда, когда все это начиналась – в ее невозможные восемнадцать, его двадцать, она и представить себе не могла, что это – навсегда. Он был женихом ее подруги. Подруга писала в армию письма, посылала фотографии – где они – голова к голове – две подружки – радостно распахнутыми глазами встречали его взгляд. Его ответные письма они читали вместе, и подруга отдавала их ей на хранение, чтобы не нашли родители. В потайном кар-машке сумочки подруга хранила его фотографию. В очертании губ его и подбородка было что-то, от чего замирало сердце.
Вернувшись из армии, он увидел ее на другой стороне дороги и бросился напере-рез, не дождавшись, когда красный замерший человечек в зрачке светофора сменится на легко шагнувшего зеленого. Они стояли и смеялись, держась за руки. Красный и зеленый человечки затеяли чехарду, превращая светофор то в нахмуренного, то в улыбающегося циклопа.
С подругой они долго после этого не встречались, а с ним – повсюду. Он вдруг подхватывал ее на руки и кружил, хохоча, и кроны деревьев уходили спиралью в воронку, к синему глазу неба. Резко остановившись, так, что небо и деревья плыли дальше немыс-лимыми зигзагами уже отдельно от них, он ставил ее на скамейку, и их лица были вро-вень. Мир опять шел каруселью вокруг них, недвижимых и, касаясь друг друга лбами, они говорили одновременно: «Надо же, а у тебя получился один глаз...». Глаз смотрел при-стально и мигал общими ресницами.
И так было долго, долго, ей казалось – должно было быть вечно, и ничего больше, пока не пришла к ней та самая подруга, с его фотографией в сумочке, и не рассказала, что он и ее обманывает, что, расставаясь с ней вечерами, он идет домой, где уже давно посе-лилась Маша. Машу она знала. У Маши были роскошные белокурые волосы, крашенные губы и слишком больное для ее пятнадцати лет сердце.
Вечером того же дня она позвонила по телефону только что пришедшему из армии володиному другу, нарассказывала ему каких-то чудес и сказок, даже спела песню. Голо-сом ее Бог наградил необыкновенным. Этот друг ее не узнал, потому что никогда не слы-шал ее голоса по телефону, впрочем как и никакого другого женского голоса. Несколько дней подряд она устраивала моноспектакли перед телефонной трубкой («Петр, иди ско-рей, тебя опять твоя таинственная незнакомка!..», – кричали в трубке, когда она звонила), а потом пригласила его («У меня на голове будет синяя шляпка, в руках альбом и каран-даш»), на свидание на аллею, по которой каждый день возвращался на мотоцикле из ин-ститута Володя.
Мотоцикл, взревев, повесил на мгновение дугой песчаную занавесь и, затихнув, за-стыл, отделив их троих от остального мира каллиграфически ровным полукружьем тор-мозного следа. Тогда она встала и, сказав: «Не смейте идти за мной», ушла, оставив аль-бом, карандаш, Володю, Петра, аллею, мотоцикл, Володю, шляпку, песок, Володю...
Он, сидя у нее под окнами на мотоцикле, плакал и говорил, что он мужчина, что у Маши больное сердце и долго ей не прожить, и что он мужчина, и плакал. А потом она видела, как, стоя на скамейке, чтобы быть повыше, Маша била его по щекам. Тогда она, быстро собравшись, улетела навсегда в Ленинград. Она устала искать в лицах встречае-мых мужчин его черты. И вышла замуж за того, кто сидел в общежитии в профиль, гром-ко пел и играл на гитаре.
* * *
Она работала в школе и, как всегда и везде, была заводилой. Дети ее обожали. В ее классе было много цветов, даже единственная в школе пальма под потолок. Только какту-сов не было. Учителки поверяли ей свои секреты. А трудовик с длинным печальным ли-цом, бывший филолог, писал для нее стихи, звонил по телефону и молчал в трубку.
Очень длинная получилась жизнь. Сыновья росли и то радовали, то не очень. Старший учился неохотно, зато страстно рыбачил, находя рыбные места в самых неожи-данных сначала ленинградских, потом петербургских водоемах. Потом, через суворовское училище, стал военным. А младший, занимавшийся бальными танцами, стал шофером. Уйдя на пенсию, она ухитрялась выращивать под Гатчиной арбузы, ее рыбки-меченосцы в одиннадцатом поколении наконец отпустили вуаль не только со спины, но и заколыхались боковыми цветными плавниками, почти как золотые рыбки. А редкостного кенора с пят-надцатью трелями съел кот Граф. Со всеми трелями. Совсем не по-графски. Потом удрал сам. Внуки притащили очередного щенка, он вырос в невообразимых размеров черное лохматое существо, которое, старея, седело и все больше спало на диване. Иногда загля-дывали ученики, полюбоваться на коллекцию цветущих кактусов.
Она была почти счастлива.
Ни одного дня не было в ее жизни, когда бы она его не вспоминала.
6 мая 1998 года – апрель 2000, ИрЛи