Мы пошли гулять. Аннушка надела ошейник с поводком на пса, расправила длинную шерсть у него на воротнике, вытащив наружу попавшую под ошейник. Псюшка Манька вертелась тут же, виляя лисьим хвостом и фамильярно хватая пса за уши.
- Уйди, Маня! – Аннушка отпихнула ее рассержено. Маня обежала вокруг, весело улыбаясь и хитро кося глазами и, гавкнув, схватила конец поводка с пола. Возмутившись по поводу такой вольности, пес рявкнул, схватил поводок со своей стороны и потянул его на себя. Пока собаки перетягивали поводок, причем верткая сучошка ухитрялась мошенничать и уворачиваться, так что пес чуть не упал два раза, отчего рассверипел еще больше и начал пытаться лаять с поводком в зубах, Аннушка принялась надевать ошейник и на Маньку. Та выплюнула тут же чужой поводок и уселась чинно, ожидая, когда ее нарядят, как полагается. Застегнув ошейник у нее на шее, Аннушка расправила ее пышную белую манишку и подала поводок мне:
- Ты ее веди, а я возьму Хэсси.
Весело виляя хвостами, собаки устремились на выход, пытаясь опередить друг друга в дверях.
Вечер был прекрасен. Дневная жара спала. Густо-синее небо украсилось с полуночной стороны тонкими перьями облаков. Кто-то уронил их в синеву. Может, дикие гуси, танцуя под июльским северным солнцем. А может, это был Кто-то Другой. Кто-то, Кто обмакнул тонкое перо в розовое, то ли в мечту, то ли в кровь, и написал:
“Скучно, грустно... Завтра, Нина,
Завтра, к милой возвратясь,
Я забудусь у камина,
Загляжусь, не наглядясь...”
Написал и отложил перо не глядя, куда-то рядом, куда-то между небом и землей.
Вернется ли он завтра?
Прошло почти двести лет, а это завтра все еще не наступило. Сегодня длится, тлея, вечно. Перо висит в бездонном небе и розовое, алое горит на его тающей кромке, как последний поцелуй дня.
***
Света вышла навстречу в небесно-голубом платье. Светланка убежала в свою комнату рассматривать, что ей подарили.
- Света, тебя не узнать, - сказала я, разуваясь. – Какое прекрасное платье!
- Спасибо! – она слегка разрумянилась от удовольствия.
- Откуда платье?
- Это я из России привезла. Ты бы видела, как там все сейчас одеваются! Я туда приехала, в чем была и поняла, что мне так на улицу выйти просто стыдно. Пришлось прямо там приодеться.
Прислонившись к косяку, Света дождалась, пока я разуюсь и, откинув рукой белые кудри, спадающие ей на лицо, провела меня в квартиру.
- Что будешь пить? Чай или кофе? - обратилась она ко мне, остановившись на пороге кухни и обернувшись. Кудри скользнули и упали мягко ей на скулы. Она убрала их привычным движением руки и, вернувшись в зал, взяла металлическую заколку с телефонного столика и, не говоря ни слова, собрала волосы на затылке и застегнула заколку.
- Чай или кофе? - переспросила она. Теперь стало заметно, что черты ее лица заострились.
- Кофе, - ответила я. – Ты, кажется, похудела?
- Да, - сказала она, улыбнувшись только губами. Глаза ее не изменили своего выражения, не то усталого, не то очень усталого. – Очень много работы. И стресс. Я всегда худею, когда стресс.
- Ой, - она появилась на пороге кухни, смущенно улыбаясь. – У меня нет настоящего кофе, только растворимый. Будешь растворимый?
Подумав, я ответила:
- Тогда лучше чай, наверное. Как вы съездили на море?
Она вздохнула.
- Хорошо, только мало этого. Следующий раз поедем надольше. На неделю, не меньше.
- А сколько дней вы там провели?
- Три. Ночевали в палатке.
- Не холодно было?
- Нет. Мы одеяла с собой взяли. Светланка в машине спала, там вообще тепло было. Хорошо было. Мы грилили каждый день прямо перед палаткой. Несколько надоело, правда, к концу одно только мясо есть. Но это удобно было. Колбасу загрилил, и вот оно, пожалуйста, горячее. Загорали, купались. В первый день, правда, мы по незнанию на голый пляж попали. Пришли рано, когда никого еще не было, расположились. Потом смотрим, люди начали подтягиваться. И как-то странно: одна девушка разделась и осталась в плавках, но без лифчика. А другие пришли, вообще разделись догола, мужчина и женщина. И ты знаешь, были бы у них хотя бы фигуры красивые, а то... – она рассмеялась. - Ну, мой-то, конечно, глаза раскрыл. Конечно, где еще такое увидишь. Нет, думаю, мне это не нравится. Надо отсюда выбираться. Светланка, опять же... Она совсем удивилась, что люди догола разделись и так ходят. Полежали мы, короче, еще немного и перебрались на соседний пляж. А там зато народу больше было, было тесно.
Мы сели за стол в тесной кухоньке. Света налила нам обеим чаю и поставила на стол коробку конфет.
- Что у тебя за стресс? На работе?
- Да нет, ничего особенного, - ответила она уклончиво. – Просто много работы. Но это не страшно. Мне работа нравится.
Я промолчала, и она, помедлив, добавила:
- У нас реорганизазия сейчас на работе. Мастерские переезжают в новое здание. Все переформировывают. Новое начальство. А так все хорошо. Дома все хорошо. Вот, единственное; - пожаловалась она учтиво, с приятной улыбкой, - не могу своего мужа уговорить кухню новую купить. Уперся, и все тут.
Новую кухню ставить тут было некуда и незачем, подумала я, но ничего не сказала.
- Мне так хочется новую кухню! Как он не понимает этого? Я уже не могу смотреть на это, - она указала на мебель, на которой мы сидели. – Сколько можно: одно и то же, одно и то же!
Я опять промолчала.
- Еле убедила его ремонт у Светланки сделать.
- Вы сделали ремонт в детской?
- Да! И так, как я хотела!
Она встала, сделала два шага по узкому коридорчику и распахнула дверь в детскую. Светланка, сидевшая на диванчике с игрушками в руках, подняла голову и посмотрела на нас улыбаясь, снизу вверх. Я зашла в комнату и огляделась. Прежние желтые обои с медвежатами и куклами исчезли. Комната стала голубой.
- Мы так долго возились, - сказала Света. - Здесь три сорта обоев. Одних еще не было сразу в магазине, пришлось заказывать и неделю ждать. Потом мы их волнами резали, стыковали. Вот здесь разрез, видишь?
Я присмотрелась и не поверила своим глазам. На стенах было море. Нижняя треть стены изображала морские глубины с рыбами, средняя - волны с выпрыгивающими из них дельфинами и верхняя треть - небо с птицами в нем. Местами небо загораживали серые шкафы.
- Боже мой, сколько работы... - сказала я.
- Зато красиво, правда?
***
Инна поменяла дом, купила собаку, и я отправилась к ней в гости, в этот раз на машине.
Заехав, согласно адресу, в тупичок на окраине города, я высмотрела дом нужного мне номера и запарковала машину на прочоде. Дверь мне открыла Инна, и я спросила сразу:
- Смотри, где я запарковалась. Я тут ничего не загородила?
- Нормально, нормально, - она махнула рукой и пригласила меня внутрь.
Оглядываясь в огромной прихожей, противоположная стена которой, полностью застекленная, выходила в сад, я спросила:
- А где собаки?
Обычно первыми гостей встречают собаки, одни из них – из дружелюбия, другие – из подозрительности. В этом доме ни одна собака не вышла посмотреть, кто пришел.
- Я тебе еще не написала, - сказала Инна. – Старушка наша умерла. Еще в старом доме.
- Да ты что? И... как?
- Ну, как... Умирать всегда тяжело, – она оборвала тему.
- А маленькая где?
- Спит в спальне.
Появилась Рита и поздоровалась, разглядывая со скрытым любопытством мое дорожное платье и украшения.
- Вы похудели обе! – сказала я с изумлением. – Особенно ты, Инна. И как вы это делаете? У меня вот ничего не получается.
- Да, - ответила Инна с достоинством, - я поработала над собой. Сначала я все бегала, потом чувствую, это слишком тяжело. Пробежишь немного, и так устаешь, потом такая разбитость во всем теле. Я начала просто ходить помногу. Вот, похудела немножко.
Одета Инна была, не в пример прошлому разу, в элегантное облегающее сатиновое платье, белое в черный горошек.
Рита исчезла из коридора и появилась снова, держа на руках крупного щенка, хлопающего заспанными глазами-бусинами.
- А вот и наша Кэти! – Инна взяла пушистого, черного с белыми отметинами щенка на руки, на свое белое с черными отметинами платье. Накуксившись спросонья, он посмотрел на меня китайским медвежонком. Я погладила его, и он завилял с готовностью коротким, толстым хвостиком.
- О, и характер хороший! – похвалила я Кэти. – То, что надо для выставочной собаки.
Инна поставила собачушку на пол, она сделала пару шагов, неуклюже, по-щенячьи поводя толстым задом с куцым хвостиком из стороны в сторону, уселась и, зажмурившись, зевнула с наслаждением, показав крошечный розовый язычок и острые, как булавки, зубки. Зевнув, она облизнулась со вкусом и посмотрела на нас снизу вверх, широко раскрыв глаза. Она окончательно проснулась.
- Какая хорошенькая, - сказала я, усмехаясь. – Ничего нет симпатичней щенка колли. Я иногда думаю, не поменять ли породу. Переберу все возможные породы и думаю: нет, разве сравнится что-нибудь с колли!
Инна кивнула согласно.
- Ну, что, сразу позавтракаем с дороги? - Инна провела меня на кучню и предъявила мне стол, уставленный холодными закусками. На плите кипела картошка.
- Я все без мяса сделала.
- Да не стоило так из-за меня одной...
- Ничего, мы тоже стараемся мяса поменьше есть. И мы еще тоже не завтракали.
- А где ваши мужчины?
- В магазин послала.
Рита сняла кастрюлю с плиты, слила воду, высыпала картошку на тарелку и села к столу, глядя на меня блестящими темными глазами. Мое длинное платье понравилось ей, очевидно.
- Как дела в школе? - спросила я учтиво молодую девушку.
- Хорошо, - ответила она, улыбаясь.
- Ничего хорошего, - возразила Инна. Она освободила место на столе, поставила решето с помидорами, достала разделочную доску и ножи.
- Пристают к ней в школе. Вам, мол, уже 19 лет, а Вы все на шее у родителей сидите. Не лучше ли было бы из школы уйти и работать?
- Кто пристает?
- Педагоги.
- Да, - подтвердила Рита, стеснительно улыбаясь.
- Как будто ей там одной девятнадцать лет, - сказала Инна, покачав осуждающе головой. – Нет, лишь бы пристать к девчонке.
Я тоже взяла нож, и мы начали резать помидоры.
- А что ты на это сказала? - спросила я Риту.
- Что мои родители согласны меня содержать, потому что я хочу стать психологом и для этого мне нужен аттестат. Родители это знают и поддерживают меня.
Инна опять покачала головой осуждающе.
Виктор, муж Инны, появился, здороваясь, неся ящик яблок перед собой.
Он слышал конец разговора и включился в него:
- Конечно, мы ее поддерживаем.
- Яблоки купил? А еще что? - Инна приняла ящик через стол и, повернувшись, поставила его на табуретку за своей спиной.
- Еще молока и хлеба купил, уже в подвал отнес, - ответил Виктор, усаживаясь за стол.
- А Женя где?
- Руки моет.
Принимая от жены тарелку с вилкой, он продолжил, обращаясь ко мне:
- Мы Рите сказали, учись, если хочешь.
- Стол что-ли раздвинуть? Витя, может, стол раздвинем? - Инна посмотрела с сомнением на заставленный салатами стол, примеряясь, куда бы пристроить еще тарелки.
- Да ничего, кое-что потеснить можно, - сказала я и сдвинула вместе плетеную из соломки тарелку для хлеба и блюдце с сыром.
- Если стол раздвинем, тут не пройдешь, - сказал Виктор, пожимая плечами и оглядывая кухню.
- Ну ладно, - сдалась Инна и села к столу.
Женя присоединился к нам, поздоровался рассеянно, и мы приступили к завтраку.
- Почему вы поменяли дом-то? - спросила я.
- Думали, две собаки, тесно. Там сада вообще не было, ты сама видела. Оказалось, опять одна собака, - ответила Инна с сожалением. Виктор кивнул молча. – Но если все хорошо будет и я разведением займусь, идеальней места нет. Это самая окраина, наш участок выходит на лес, я тебе потом покажу. В саду есть садовый домик, там можно будет щенков держать, если что, если лето. Мне очень понравился дом. Мы сняли его на пять лет, а хозяйка хотела бы его продать. Сразу покупать мы не решились, а через пять лет посмотрим. Может, и купим.
Позавтракав, мы поднялись и отправились в сад. Инна отворила стеклянную дверь прихожей, и мы вышли на коротко подстриженную траву. Кэти выбежала за нами, виляя хвостом, и побежала вперевалочку по своим делам в дальний угол лужайки. Где вперевалку, где вприпрыжку, она добралась до зарослей рододендронов, деловито перелезла через заросшую дерном ступеньку, ограждающую лужайку от кустарников, и уселась под кустом, отставив хвостик.
- Выбрала себе место укромное, ходит только туда, - усмехнулась Инна. – Мы не учили, сама придумала. Нам же лучше, по траве можно без опаски гулять. Вот наш пруд! – Инна подвела меня к маленькому овальному водоему, засаженному кувшинками. Две кувшинки цвели, повесив крупные махровые зветы с фарфоровыми лепестками в неподвижность черной стоячей воды. Люди, имеющие пруд с кувшинками, были всегда предметом моей зависти.
- ЗдОрово! – сказала я с завистью.
- Сейчас уровень воды в нем упал, потому что пленка, которая воду держит, в одном месте порвана. Ниже отверстия и упал уровень. Знаешь, какое-то время в доме никто не жил, и соседские мальчишки, - она показала сдержанно, почти незаметно, на соседский дом, - здесь резвились. Они, наверное, и сделали дыру. Достаточно палкой пошурудить, чтобы пленку проткнуть. Вот, Виктор выберет время и залатает.
Кэти подбежала к нам вприпрыжку, посмотрела, вытаращив глазенки, на пару стрекоз, присевших над водой на длинные травинки, не скошенные по причине их соседства с кромкой воды, сделала шаг вперед с намерением познакомиться с ними поближе, но передумала и уселась, глядя на нас.
- Решила с нами поболтать, - сказала я, усмехнувшись ей. – У нее общительный характер.
- Да, характер очень хороший, - подтвердила Инна, присела и погладила псюшку. Та вскочила и, виляя хвостом, изобразила готовность поиграть. Еще раз погладив ее, Инна выпрямилась, и Кэти, ухватив березовый лист, залетевший на газон из подступающего к дому леса, побежала развлекать сама себя. Отбежав от нас, она улеглась и, покидав лист из стороны в сторону, каждый раз нападая на него и не давая ему убежать, повалялась потом на спине, показав белоснежное пушистое пузо. Я вспомнила Маню. Маня была двухцветной. Лежа на животе или стоя, она выглядела совершенно черной за исключением узкого белого воротничка, кончика хвоста и передних лап, одетых в аккуратные белые носочки. Лежа на спине, она превращалась в белую собаку. Ее живот, подвес на передних лапах, внутренняя сторона задних лап, нижняя сторона пушистого хвоста, грудь, шея и подбородок были белыми. Жеманно подогнув передние лапки и жмурясь от удовольствия, Маня-белая позволяла почесать ей пузо, вскакивала, встряхивалась и превращалась в Маню-черную.
Кэти повернулась со спины на все свои четыре лапы и загрызла лист насмерть, смешно тряся головой и высовывая язычок, чтобы стряхнуть с него липкие объедки.
Мы посидели на скамье у садового домика, у стены, оплетенной плющом и, заскучав, вышли в город.
- Выйдем в центр с другой стороны, - сказала Инна. – Потому что мы теперь с другой стороны живем.
Выведя меня на узкую тенистую дорожку вдоль старой чугунной ограды, она указала на глухую растительность за оградой:
- Это еврейское кладбище.
Могилы на еврейском кладбище заросли не только травой, но и лесом. Расчищать их было некому.
Поблуждав по глухим дорожкам вдоль реки, мы вышли на деревянный мост и остановились на нем, чтобы посмотреть на медленно текущую воду, темную от листвы, опустившейся на дно.
Вдоль заросшего камышом и дикими ирисами плеса, через парк мы вышли к монастырским стенам. Ворота в монастырский двор были широко распахнуты нам навстречу.
- Двор проходной. Сейчас мы в центре окажемся.
Мы прошли по мощеной дорожке среди пышных клумб, держа курс на просвет между двумя старинными зданиями красного кирпича.
- Это и есть наш знаменитый женский монастырь, - сказала Инна многозначительно. – Это здесь во время реставрации два года назад ломали внутренние стены и нашли замурованных младенцев.
- Что?
- Да! Монашки прятали так следы своих грехов.
- Господи, и когда ж это было-то?
- Как когда? Ты думаешь, это давно было? В средние века, что-ли? Нет, это они сейчас так делали.
- Как сейчас?
- Не может быть, чтобы ты ничего не слышала! Невероятный скандал был.
- Нет, я ничего не слышала.
- Ну, как же это ты...
- Как же это они? В наши времена, в Европе... Невозможно поверить.
Инна открыла рот в намерении сказать что-нибудь, но вздохнув, пожала плечами и не сказала ни слова. Сказать было нечего.
***
Дженни вспомнила обо мне и прислала мне пакет. Вскрыв плотную бумагу, я обнаружила под ней библию на английском языке, “Библию для женщин”, как гласила надпись на обложке. Красивое издание, украшенное рисунками изысканных цветов, должно было, очевидно, отвечать вкусам женщин, этой слабой, падкой на красоту половины человечества. Я была падшей не настолько, чтобы любить цветы больше, чем людей, хотя и те, и другие стоили если не любви, то хотя бы жалости. И те, и другие заслуживали жалости, но жалкими были только люди, потому что цветы молчали всегда, при любых обстоятельствах. Я присоединила американскую библию к другим. Когда-нибудь я прочитаю всемирную историю на немецком языке до конца и возьмусь за библию на английском.