ХИМИЯ И ЖИЗНЬ
Долгожданный автобус выезжал из-за поворота с сильным креном. В дверях висели пассажиры, не вместившиеся в салон. Шансы ждунов на остановке успеть на работу вовремя рушились под скрип усталых рессор. Вместо того, чтобы замедлиться у остановки ЛАЗ взревел задней частью, тряхнул выхлопной трубой, и последние надежды терпельцев растаяли вместе с сизым облачком сгоревшего бензина.
-Я же тебе говорила, надо было идти пешком, целых сорок минут потеряли. -Моя старшая сестра предпочитала в школу ходить пешком, а я любил автобус.
Чтобы наверняка забронировать себе место в салоне некоторые хитрованы младшего школьного возраста садились в обратную сторону, доезжали до кольца и после получасового ожидания ехали в сторону центра. Такой маневр, однако, требовал оплаты по двойному тарифу, а у нас и по одинарному не принято было платить. Риск подвергнуться изгнанию из автобуса сердитой кондукторшой присутствовал перманентно.
-Давай сядем в обратный,- использовал я последний ресурс, чтобы не тащиться пешком.
-Нет уж, если ты такой богатенький, тогда плати десять копеек и жди целый час, а я лучше пойду пешком,- Сестра резко развернулась и зашагала вдоль дороги по направлению к центру. Делать было нечего, и я уныло потащил за ней свой тяжелый портфель.
После уроков такого ажиотажа при посадке в транспорт не было, до начала рабочей перевозки оставалось еще часа три. Но, завидев нашу ватагу, водитель маршрута №2 обычно проезжал остановку "Орловская" метров на сто или наоборот высаживал пассажиров за те же сто метров. Стометровку все бегали по-разному, но некоторым удавалось проскочить в закрывающиеся двери. Конечно, сесть в автобус, это было еще пол дела потому, что ехать с билетом, как все у нас было не принято. Купить билет и мирно плюхать пассажиром по нашим понятиям считалось верхом идиотизма. Такие действовали правила. Кто их придумал, мы не знали, но нарушить их никто бы не осмелился.
Кондукторша, далекая от блажи деда Мазая, без церемоний выдворяла зайцев по убеждениям на следующей же остановке-Куликовская, но настырные безбилетники врывались в другую дверь, и все начиналось сначала.Проехать еще одну остановку, до Тбилисской считалось удачей.Возможно, кто-то еще помнит шуточную песенку,про эту знаменитую улицу: "На Тбилисской улице колесо сломался..."? Колесо,конечно, сломали еще до нас,еще на Тифлисской и, не автобусное, а тележное, но, согласитесь, когда пончик в школе стоит 5копеек, сколько и проезд, отдавать его толстой кондуктороше во первых, глупо, а во вторых, не гуманно. У неё и без пончиков случалась одышка, когда она по всему автобусу за нами гонялась. До школы пешком было километра три, поэтому так важно было проехать хоть одну остановку, такая удача вселяла чувство полноты жизни, и день не казался прожитым зря. Ходить в школу и обратно пешком - дело тоже полезное, каких только картин не увидишь по дороге. Структура расселения в полиэтническом городе пестрела наподобие лоскутного одеяла, приходилось пересекать незримые границы как бы мини государств.
Обширная территория бывших садов и виноградников сменялась милитари ландшафтом военного городка. Частная застройка переходила в пятиэтажки, а встречные галифе и гражданские шортики вскидывали руку, приветствуя друг друга. Солдаты приветствовали сержантов и офицеров. и даже сопливые мальчишки лихо драли руку к воображаемому козырьку. Исключение составляли яркие платья, они ни кому не козыряли , легкомысленно полоскались на ветру, и впечатление начала общей мобилизации исчезало. Летом, мальчики из военного городка ходили обутыми в сандалии, в шортиках и рубашечках. Мы, дети поселка, отличались от них босыми ногами и презрением к шортикам, модной летней одеждой признавались только черные сатиновые трусы.
После военного городка мир опять менялся, дорога шла в горку с частными домами, с садами и палисадниками. Начиналась Бароновка, а из-за заборов доносилась армянская речь. Дорога выходила к правому берегу Сунжи и шла навстречу течению мимо моста и Литейно-Механического завода за ним. Здесь раньше работали папа с мамой. У заводского забора - горы чугунных чушек, их плавили в доменных печах и делали из чугуна различные отливки. Чугунные чушки – мечта охотников за металлоломом, то бишь, школьников. Как-то мы «насобирали» тонны три таких чушек и заняли первое место по школе, правда, потом были вынуждены все вернуть, и первого места нас лишили.
Дальше берег реки выходил на Орловскую улицу, а там и до школы рукой подать. У моста цвела зеленью старинная лужа, лишь летом она немного усыхала и съеживалась. Однажды мы с сестрой по дороге в школу обнаружили в этой жиже существо, похожее на потрепанную штормом русалку. Рыбий хвост у нее отсутствовал, вместо него торчали две палочки, напоминавшие ноги, впрочем, она ими почти не пользовалась, просто сидела в воде и курила. Отсутствие хвоста и чешуи, а так же характерные выпуклости тела окончательно указывали на femina vulgaris, по русски говоря, бабу обыкновенную. Но эта особь ни бабой, ни тем более обыкновенной отнюдь не являлась. Шляпка на голове, хотя и бесформенно-мокрая плюс ридикюль, прижимаемый к груди, выдавали именно фемину! Возможно,слегка прихворнувшую, но все-таки женщину. Сама по себе тетенька, сидящая в луже, картина из ряда вон, но если добавить, что мы никогда до сих пор не видели вот так, в живую, а только в кино курящей женщины - станет понятным состояние столбняка, нашедшее на нас
-Ну, чего уставились, помогите лучше подняться,- процедила странная купальщица, не вынимая папиросы изо рта.
Она сидела по середке лужи и, чтобы ей помочь надо было самим залезать в воду.
-Мы не можем, мы без сапог - сами все вымокнем…, и мы в школу опаздываем.
-В школу они опаздывают, пионэры хреновы, тимуровцы, а как больному человеку помочь…учитесь, деточки, учитесь, все равно дураками помрете.
Вот это да, такого точно никто в жизни не видел, по крайней мере, в наших краях. Взрослая женщина сидит в луже, курит папиросу, вся пьяная, да еще, как мужчина ругается матом. Фантастика!
Идти в школу, когда тут такое творится… Решение мы приняли, не сговариваясь и, повернув с пол дороги, бегом помчались домой.
-Мама, там тетка пьяная!- с порога выпалил я.
-Какая тетка, вы, почему не в школе?
-Мама, тетка пьяная сидит в луже и курит папиросы,- уточненная рекогносцировка сестры разом сняла школьный вопрос.
-В какой луже, лужи все пересохли, вы, что выдумываете?
-Ничего мы не выдумываем, в луже, у вашего бывшего завода.
-Да, как же это она... курит?
-Папиросы, и матом ругается.
-О Господи, да что же это творится? Вы точно это не придумали?
-Мама, да ты что, как мы такое могли придумать?
О школе мама больше нас не спрашивала, неординарность события вытеснила на обочину такую рутину, а мы получили законный выходной.
Случились и другие очевидцы, и посолиднее нас, этой взбудоражившей наше захолустье акварели, так что круги от женщины, публично принимавшей ванны в луже, еще долго расходились по поверхности непуганого населения. Лечебными грязями эта местность не славилась и поэтому вопрос, что она там делала, так и остался открытым. Не то, что бы мы были уж такой деревенщиной, и у нас всякое случалось, и люди не только сидели, но бывало, даже лежали. Если кто-то обнаруживал такового, то первым делом думал, что человека убили – пьяные здесь встречались, куда реже.
Каждый год, проведенный в школе, отмечен у меня наподобие зарубок или узелков на память. Благо, события случались разные, и скучным однообразием наша школьная жизнь не отличалась.
В первый класс я пошел в седьмую школу, что на улице Первомайской, и проучился в ней только один год.
Второй - мы начали в гостях в школе –интернате№2, а заканчивали уже во вновь построенной школе№56.
Третий - запомнился тем, что математическая логика, необходимая для решения задачек, с которой я до сих пор не дружил, вдруг осияла меня своей строгой красотой и стройной гармонией.
В пятый - я пошел в новое трехэтажное здание, подаренное нам строителями к первому сентября.
Шестой - впервые закончил с похвальной грамотой.
Конец седьмого - провел в Гайдаровской библиотеке среди могикан и семинолов в ущерб алгебре и геометрии. Когда папа узнал о моих несанкционированных отлучках с уроков, то дружбы с индейцами, мягко выражаясь, жестко не одобрил.
В восьмом - были первые экзамены и первый костюм.
В девятом - впервые пришел серьезный интерес к наукам.
Ну, а десятый - сами понимаете, этот класс обычно помнят все, ну хотя бы по фотографиям в альбоме и выпускному вечеру. У меня, кстати сказать, нет альбома, и на вечере я отсутствовал, на мой взгляд, по причине уважительной, но это только на мой взгляд.
Что же касается - четвертого, поминаемого здесь, то мы учились, как бы это сказать, на выезде что ли. Школьников в нашем многонациональном городе плодили тогда так стремительно, что школы строить едва успевали. Я помню, одну четверть у нас была даже пятая смена. Чтобы избежать такой сосредоточенной нагрузки на межэтажные перекрытия и туалеты до ввода в строй новой школы, приказом районо целые классы растворяли в бульоне соседних школ, где он был пожиже.
Несколько классов из перегруженной пятьдесят шестой, в том числе и 4А, с первого сентября откомандировали в приютившую нас четвертую, на Орловской улице.
Это была старая, еще дореволюционная постройка, одноэтажное здание реального училища в советские годы стало восьмилетней школой.
Гости освоились довольно быстро и уже порядком поднадоели хозяевам - педколлективу и местным школярам. Учебное заведение славилось традициями, в него ходили дети и внуки бывших учеников, а наша разноплеменная банда с городской окраины никакими добрыми традициями обзавестись не успела, но драчунов забияк и дальтоников в ней было через одного. Если с драчунами и забияками все ясно, то с дальтониками нужно объясниться.
Новенький, Муса Жанхоев, едва говоривший по- русски, попросил у меня на уроке рисования синюю краску, во всяком случае, я так расслышал слово «сийна» Когда я протянул синюю, он отрицательно покачал головой и указал на зеленую. Его сестра тоже называла зеленый синим, и в этом они были не одиноки. Потом я узнал, что на свете существуют дальтоники, но это был не тот случай, а вот словечки типа «сийна», оказывается, называются «ложный друг переводчика». В путанице с «дальтониками» я разобрался позже, когда ошибка с красками окостенела, и менять что-то в этой палитре уже не имело смысла.
-Кто знает из чего состоят облака?- Нина Александровна Сердюк заметила вечно торчащую Валеркину руку,- правильно, Петросян, из воды, но точнее сказать из водяного пара.
Валера Петросян - самый эрудированный ученик в классе, благодаря емкой памяти, он держал в голове массу нужных и ненужных вещей. И, конечно же, он знал, что облака это гигантские скопления пара в атмосфере. Но дело в том, что мы, с Валерой, доучившись до четвертого класса, не научились выговаривать букву «р». Причем, я свой дефект дикции не слышал, а он признавался мне, что слышит, но вот с языком сладить никак не может.
Будучи глухим к своей картавости, я на нее не обращал внимания, а Валера очень стеснялся этого недостатка. Его изворотливый ум и прекрасная память подсовывали в нужный момент какой-нибудь синоним вместо слова с рычащей буквой.
Например, он никогда не употреблял слова мороженица, вместо него он говорил, эскимошница, вот такой хитрец.
Как-то мы записались с ним в кружок при кукольном театре. Кукол мы водить кое-как научились, но марионетки на то и марионетки, чтобы моментально усваивать дурные привычки своих поводырей, типа косноязычия. А вот почтенной публике, по мнению руководителя кружка, картавые буратины с чиполинами могли не понравиться. Пороть отсебятину вместо канонического текста Валере не позволили и из кружка нас обоих вежливо поперли.
Но школа, это вам не кукольный театр, и урок природоведения допускал вольности перевода. Верный своему правилу, Валера, в случае с облаками, заменил водяной пар просто на воду.
Нина Александровна рассказывала о круговороте воды в природе. Она старалась донести до 4А удивительные свойства обыкновенной воды. Из ее слов выходило, что вода не такая уж обыкновенная, а напротив, натуральное чудо. Только вода может обернуться тремя не похожими друг на друга веществами.
Вот, небо заволокло тучами, это пар собрался в воздухе. Из туч на землю пролилась вода в виде дождя, или пошел снег, или даже - ледяной град. За короткое время можно увидеть три лица воды. Мало того, что вода обладает столь удивительными свойствами, без нее невозможна жизнь на земле. Но и это, еще не все, люди научились использовать воду для работы различных машин и механизмов. Падающая с высоких плотин вода вращает турбины гидроэлектростанций и превращается в электрический ток, который освещает наши дома и нашу школу. Водяной пар поднимает гигантский кузнечный молот и движет паровоз с тяжеленным прицепом вагонов. Такая сила заключена в обыкновенной воде.
-Можно много говорить о чуде воды, но чтобы самим в этом убедиться проведем небольшой опыт, - учительница взяла со стола штатив. В руке у меня пробирка, я наливаю в нее немного воды и плотно закрываю отверстие пробкой. Теперь будем нагревать пробирку с водой в пламени спиртовки.
Если теоретическую часть урока о свойствах воды ученики 4А слушали в пол уха, то к опытам они относились примерно так же, как к фокусам в цирке. Ну, сами посудите, наливают какую – нибудь прозрачную жидкость в стакан, потом добавляют бесцветную, и вдруг все это моментально окрашивается в серо-буро-малиновый цвет, разве не чудо?
- Вода в пробирке начинает закипать, пузырьки пара образуются в воде, а затем вырываются, и пар скапливается в воздухе под пробкой,- Нина Александровна осторожно водила донышком пробирки над синим пламенем.
Раздался громкий хлопок, пробка, выскочив из пробирки, пролетела около метра и упала на пол.
-Видите, под действием силы пара выскочила пробка, туго заткнутая в пробирку.
Мальчишки, сидевшие ближе к последним партам, после выстрела водяной пушки оживились и стали восхищенно перешептываться. Урок подходил к концу, а Нина Александровна, зачехлив калибр, записывала на доске домашнее задание.
-Это из пробирки так бахнуло, а если в здоровую банку воды налить, вот шандарахнет,- округлил глаза Жорик Ляпидевский, по- школьному - просто Ляпи, так он сам подписывал свои тетради перед сдачей учительнице в виду хронического дефицита времени.
-В банку не получится, она лопнет на огне,- возразил его сосед по парте и по месту жительства, Коля Рыбальченко, для своих - просто Рыба.
-Ни фига она не лопнет, пробирка тоже стеклянная и тоненькая, и не лопается, а у банки стенки еще толще.
- Я не знаю, просто, когда маманя огурцы горячей водой заливает, у нее банки иногда лопаются.
-Она слишком много огурцов запихивает, надо чтобы место для рассола оставалось. У моей не лопаются,- я сидел в том же углу класса с болтливой девочкой по фамилии Стеганцева. Она еще экономнее Ляпи тратила чернила и время, когда подписывала свои тетради двумя первыми буквами фамилии «Ст». Мода на всяческие сокращения, если верить фильму «Республика Шкид», завелась еще в те времена и докатилась до нас.
Мою соседку по парте родители звали Наташей, а мы, с ее же подачи, кратко – Сэтэ. Она умела втянуть, кого угодно в пустопорожние разговоры на уроке, и постоянно нарывалась на замечания. Как раз сейчас она молчала, но сила инерции вредной привычки, как и реакция на нее учительницы, столь же велика, сколь и земное притяжение
-Стеганцева, ну, сколько можно чесать языком?
-Это не я, Нина Александровна, я не разговаривала.
-Что там за болтовня, Ляпидевский и компания, вы задание на дом записали с доски или опять с потолка? Доску я сейчас вытру, а на потолке всегда записано позавчерашнее задание, сколько можно это повторять? Моя любимая учительница, Нина Александровна на уроках вела себя крайне авторитарно. У нее и я, и все остальные лишены были даже тоненького совещательного голосочка. Наверное, она бедная ничего не слыхивала ни о демократии ни о плюрализме, «отсталая», надо заметить, была у нас училка, хотя круговорот воды в природе и многие другие вещи излагала очень даже толково, чему-то их в пединституте в застойные годы все же учили.
На переменке обсуждение замечательного опыта с паровой пушкой обрело второе дыхание – подключились заинтересованные лица.
-Пробирка из специального стекла сделана, а банки делают из обыкновенного, банка не подойдет, это точно,- к дискуссии по материаловеденью и некоторым вопросам баллистики подключился умненький Валера Петросян и братья Туровские, в просторечье – Турки. О них можно только заметить, что ни один, ни другой, ни даже два сапога парни пороха бы не выдумали. Пока старший – Шурка, по кличке Краснорябый, сидел в каждом классе по два года, младший- Вовка, успел догнать брата в четвертом классе, не смотря на разницу в три года.
-У нас мать лаборанткой работала, у них начальник кастрюлю отобрал, а они в колбе суп варили и хоть бы хны.
-Кому хны?
-Ну, колбе этой, он плитку у них тоже отнял, а они - на газовой горелке.
Че ты врешь-то, в колбе горлышко узкое, ты еще скажи, в бутылке картошку жарили,- Ляпи не любил вранья, а особенно, когда завирал Вовка.
-Че не веришь, да? Шурка, скажи.
-Точняк,- авторитетно подтвердил старшой,-они бульон в колбе подогревали, мать из дома - в банку нальет, а на работе нагреют, вот тебе и супчик.
-А пробирки большие у них есть? Ну, вообще, они бывают большие?- перебил Шурку Ляпи
-Не знаю, еще мензурки, вроде, есть, они побольше, но не очень большие.
-Пацаны, надо в химкабинете разведать, я один раз туда заглянул, там столько всяких стеклянных штуковин,- Рыба попытался руками изобразить все стеклянное многообразие кабинета химии.
В химкабинете занятий не проводилось, то ли из-за его тесноты, то ли он не был для этого приспособлен. Маленький тесный чуланчик, заставленный шкафами с причудливыми стеклянными приборами и простыми склянками.
О том, что красть не хорошо, мы знали, как раз очень хорошо, но знание наше было, скорее, теоретического свойства. Какой-то серьезной собственностью, в силу нашего юного возраста, мы не обладали, следовательно имущественных или финансовых утрат еще понести не успели. В моей жизни еще не было отнятого велосипеда, украденного подарка отца –ниппельного «олимпийского» футбольного мяча и похищенного у меня щенка немецкой овчарки. Мне был почти не знаком горький привкус разочарования от утраты движимого и недвижимого. Собрать свое сокровище на земле и понять, что воры подкапывают, а ржа точит я еще не успел, все это терпеливо поджидало меня впереди.
Наверное, поэтому и к вопросу о чужой собственности я относился легкомысленно. Ляпи первым предложил проникнуть в химкабинет за деталями для паровой пушки большого калибра. Рыба обыкновенно с энтузиазмом поддерживал закадычного дружка. Открыть химкабинет и передать через окно напарнику школьное имущество это был хотя и криминальный, но все же поступок, а у меня кишка была для этого тонка. А вот постоять на атасе я согласился вместе с Валерой Петросяном и Турками, чтобы не выглядеть уж совсем законченным трусом.
Во время урока физкультуры Ляпи и Рыба все проделали, как говориться, без шума и пыли. Мы, бдящие, исхитрились и сказали, что форму забыли дома , получили свои двойки, но зато слиняли с физры и обеспечили прикрытие операции. Похищенное имущество Ляпи спрятал в кустах за забором, а после уроков утащил к себе домой.
Заложил нас Краснорябый, он почему-то решил пойти с повинной. Украденной посуды не хватились бы, наверное, еще лет сорок, а скорее всего никогда, потому что она пылилась там, похоже, с времен, когда школа была еще реальным училищем.
Щурку не только простили, но он даже выступил главным свидетелем обвинения на процессе. Ляпи с Рыбой, узнав о провале операции "хрусталь", моментально залегли на дно в поселке Калинина. То есть, на школярском сленге они заболели воспалением хитрости и в школу, понятное дело, ни ногой. Естественно, что своего брата Вовку и, по какому-то капризу, Петросяна Шурка не выдал.
Весь справедливый гнев педагогического коллектива и пионерской общественности обрушился на мою бедовую голову.
-Зачем вам понадобилась эта посуда, что вы с ней собирались делать?- спрашивала меня на педсовете пожилая директриса.
Я молчал, понурив голову.
-Ну и долго ты собираешься отмалчиваться? Вы что, в утиль – сырье продать ее хотели?
Я представил себе грека – старьевщика, по кличке Хоттабыч, скупавшего у населения старые вещи. Детвора, услышав с улицы его призывные завывания и скрип телеги, тащила ему всякие тряпки. Они с радостью обменивали ненужный хлам на настоящие сокровища: свистки, шарики и резину для рогатки. Случалось, что в азартном угаре вместе с рваньем уплывали и мамина новая кофта, и папино кожаное пальто или габардиновый макинтош, надеваемые исключительно на первомайскую или ноябрьскую демонстрации.
Только едва ли Хоттабыч взял бы такие хрупкие вещи, как химическая посуда в свою телегу, заваленную всякими тряпками и железками.
-Нет,- лаконично и робко прошептал я, не соглашаясь с версией об утиль-сырье.
-Что нет, ты громче говорить можешь?
-Мы не хотели продавать.
-Ну, а зачем тогда взяли?
-Пушку хотели сделать.
-Ничего не понимаю, какую пушку?
-Водяную, которая паром стреляет.
-Вот оно что!? Значит вы, юные артиллеристы, задумали пострелять из пушки, я правильно поняла?
-Да,-промямлил я еще тише.
-И где вы такую пушку видели?
-В природоведение.
-Где, где?
-Тамара Михайловна, мы опыт на уроке природоведения ставили...,-Нина Александровна не успела договорить.
-Значит, вот откуда они опыт черпают, похвально нечего сказать. Первый случай за всю историю нашей школы, а я в ней - со дня основания.
Наши учителя тоже были лишь гостями в приютившей нас школе, то есть, чужими, и с ними особо не церемонились.
-Тамара Михайловна, зачем же так говорить? Я ведь об уроке говорю, о физическом опыте. Я сама не понимаю, как такое могло произойти, они ведь и ребята неплохие, и учатся хорошо.
-Конечно, им сейчас только вашей защиты и не хватает.
-Я не оправдываю их, Вы меня неправильно поняли. Я хочу сказать, что это глупость какая-то, легкомыслие, дурость, у нас тоже никогда ничего подобного не было.
Однако, директриса, как бы примеряя на себя прокурорскую мантию, уже не видела никакого смысла в адвокатских потугах нашей училки:
- И это происходит именно в тот момент, когда партия и правительство, сам Никита Сергеевич Хрущев взяли курс на химизацию страны! В это же самое время они разоряют школьную химическую лабораторию! Нет, это не просто кража, это саботаж, это вредительство!
Если раньше пахло жареным, то теперь и вовсе – паленым. Дело принимало неожиданный оборот и из чисто уголовного превращалось в политическое. В нашем возрасте мы уже прекрасно понимали разницу.
-Надо чтобы оценку этому отвратительному поступку дала пионерская организация, пусть его совет дружины заслушает, а с теми еще разберемся.
На совете дружины меня судили судом пионерской чести. Когда тебя прессуют взрослые дяди и тети, это конечно тяжело и неприятно, но когда тебя судят такие же пионеры, как и ты сам и могут запросто снять с твоей шеи галстук... Я сгорал от стыда и мучительно молчал.
В голову лезли душещипательные кадры из фильма «Друг мой Колька». Но там, в фильме, Колька страдал и мучился за правое дело, он был настоящий герой, и справедливость восторжествовала в конце концов.
Я же страдал исключительно по собственной дурости и легкомыслию, как справедливо заметила на педсовете Нина Александровна.
-Как называются люди, которые берут чужое?- Вопрос был задан с расчетом, они, конечно, знали, как называют таких людей. Но здесь нужно чтобы слово сказал я сам, сам заклеймил себя позорным - «вор»
Вопрос задала председатель совета дружины, Анжела Сумилиди. Ее пытливые черные глаза пытались встретиться с моими ускользающими зелеными. Не знаю, что хотела прочесть в них бойкая активистка и умела ли она читать, только написано там было:
«Отпустите меня, ребята, не мучьте, я же хороший и больше так никогда не буду»
Но вслух я не мог произнести ни слова.
-Ну, каким можно назвать такой поступок?- Задала наводящий вопрос старшая пионер-вожатая.
-Плохим,- Попытался уклонится я от силового захвата.
-Ну прямо детский сад, ей богу, чего уж хорошего. Ты конкретно скажи, как называется тот поступок, который вы совешили?
-Воровским,- выдавил я из себя. Где-то внутри я понимал, что нарицательным существительным я осужу сам себя и позволю моим судьям сделать то же самое, а глаголом, прилагательным, причастием или другой частью речи, характеризующей поступок, я вынесу порицание поступку. Согласитесь, разница серьезная, в одном случае законченная характеристика, клеймо, а в другом – оступился человек, с кем не бывает.
-Ну вот, наконец-то, признаешь свою вину? –развивала успех вожатая.
-Признаю.
-Тогда ты должен помочь, вернуть украденное, ты готов?
-Да, готов,- у меня чуть не сорвалось «всегда готов», с пионерским салютом, даже рука дернулась, вот был бы шок.
-Дело в том, что твои друзья в школу не ходят, может, они вообще не собираются появляться... Мы ваш район не знаем, у вас и телефонов ни у кого нет, и дома все частные, собаки, небось, за заборами...,так что придется тебе самому...
-Хорошо, я схожу.
-А, если он не отдаст тебе? Тогда что будешь делать?
Я не понимал, куда она клонит, но хотел реабилитироваться любой ценой и как можно скорее.
-Тогда я сам возьму потихоньку
-Как это потихоньку, украдешь что ли?
Она смеялась надо мной, они все смеялись. Я был похож на маленького глупого мальчика Ваню из рассказа Толстого, того Ваню, который не признался, что съел сливу без спросу. Напуганный папиной шуткой об опасности проглоченных косточек Ваня наивно сказал, что выбросил ее за окошко.
Смех разрядил суровость повестки дня, и галстук с меня не сняли. Я обещал встретиться со своими подельниками, разъяснить Ляпи и Рыбе всю неблаговидность нашего поступка и убедить их придти с повинной и вещичками.
Я постарался сделать все, чтобы линия партии на химизацию страны в зоне ответственности пионерии не свернула со столбовой дороги. Ляпи и Рыба вернули склянки в школу, а к директрисе на беседу вызвали наших родителей. Мне повезло – отец уехал в командировку так, что справляться с открывшимися обстоятельствами по делу сына маме пришлось в одиночку.
Все-таки директриса не пошла на обострение и сора из избы не вынесла, себе обошлось бы дороже. ЧП районного масштаба не случилось, радикальных оргвыводов не последовало, а мы отделались легким испугом. Сразу по горячим следам метелить Краснорябого переростка было нельзя, да и выше нас он был на целую голову. Расценивать каприз его проснувшейся совести иначе, как предательство мы не могли и мстительно вернулись к этому вопросу на летних каникулах.
Может, он и вправду понимал больше нас, десятилетних шкетов, ведь Шурке было уже тринадцать, в наших краях некоторые в этом возрасте уже знакомятся с бритвой. К счастью, никто из нас впоследствии не пошел по скользкой дорожке. Иногда я думаю, может быть, такие случаи становятся для нас своего рода прививками, превентивными мерами от социальных болезней. Я, Ляпи и Рыба закончили школу и институты в разных городах, а вот Шурке не удалось закончить даже школу. Что с ним стало дальше, я не знаю, судьба разбросала нас по всему свету. Валера Петросян погиб при штурме Грозного под бомбежкой, где-то в райне Бароновки.
Один мой товарищ детских игр социальной прививки,видимо, не получил. Он много шкодил, но все как-то сходило ему с рук. Даже, когда он угнал первый велосипед, никто не спросил его, откуда дровишки, парень? Потом пришла очередь мотоциклов, личные автомобили еще были роскошью и угоняли их уж совсем отпетые уголовники. Жизнь закономерно дала трещину и дело закончилось "химией". Не той, конечно, наукой, что изучают в средней школе, а той что назначают приговором суда. Я встречал его уже после отсидки, он работал шофером, имел жену и детей, но уколы получил по-взрослому,чувствительные и болезненные.
Некоторым людям бывает достаточно одной инъекции для выработки стойкого иммунитета, другие нуждаются в повторных. Конечно, хорошо бы обойтись совсем без этого, особенно без массовых вакцинаций. У меня на руке остались оспинки, от этой болезни раньше прививали в младенческом возрасте. У моих детей таких меток уже нет. Оспа была побеждена по всему миру около тридцати лет назад и вакцинация стала не нужной. Может, когда-нибудь настанут на земле времена, когда будут побеждены социальные болезни? Оптимисты верят в это, я же отношусь к пессимистам.
Хватило ли мне того опыта на всю жизнь, являюсь ли я обладателем стойкого иммунитета? Если я скажу, хватило, многие мне не поверят. Если скажу, не хватило, значит, в конце этой истории мне нужно поставить многоточие. По большому счету, пока мы живы и пишутся буквы дней и страницы лет в книге наших жизней, честнее всего поставить многоточие. Но и читатель волен сделать свой собственный выбор пунктуации, любой, кроме точки, ведь именно в ней мы, простые смертные, никогда не вольны...