Степан проснулся, но никак не мог понять, где находится, и что с ним происходит.
События сна еще крепко держали его сознание. Постепенно приходил в себя, однако облегчения это не приносило.
Увиденное, ярко, в деталях стояло перед глазами и томило, переворачивало душу, сковывая ее тисками стужи.
Степан уже давно и тяжело болел, лежал в небольшой палате и часами смотрел в потолок, безразличный к себе и всему, что осталось за больничными воротами.
Врачи, долго боровшиеся против его недуга, видя его равнодушие, охладели и стали дежурно необходимо вести его, ожидая небольшого улучшения, чтобы иметь повод для отправки больного домой.
А дома его никто не ждал. Степан давно и окончательно испортил отношения со всеми своими родными и близкими, с бывшими друзьями и сотрудниками по работе.
Он не был скандалистом или интриганом, нет, он просто был махровым эгоистом, везде и во всем ценившим и искавшим только свою выгоду, личный интерес и личный покой.
Даже дома, садясь за стол, никогда и никого не ждал, ни жену, когда она закончит сервировку и сядет сама, ни детей, которых каждый раз, как всегда, нужно было зазывать за стол.
Их звала и ждала мать, а он никого не звал и не ждал. Выбирал куски покрупнее и повкуснее, не следя за тем, а соразмерную ли долю ухватил и часто, ухватывал поболее, принимался за еду и вылазил из-за стола так, словно он один сидел и не дома, а где-нибудь в забегаловке, среди чужих и незнакомых людей.
Помимо этого Степан был еще и очень скуп и безразличен к чужим трудностям и тяготам жизни. Он никогда не давал ни копейки ни на какие общественные благотворительные дела, даже тогда, когда у кого-либо из сотрудников умирал близкий человек и весь отдел, без всяких подсказок собирал материальную помощь, соболезнуя тяжелой утрате.
Так помаленьку он и растерял уважение и доброе расположение окружающих, обиделся на весь мир и еще больше замкнулся в свою скорлупу себялюбия.
Он был еще достаточно молод, ему не было и сорока, но он исчерпал свой потенциал развития, ни один последующий день не добавлял ни одной мельчайшей крупицы любви, добра и тепла в его сердце, не смягчал его, не вызывал сочувствия ни к кому, даже к своим близким, даже к своим детям.
Его жизнь потеряла смысл для Вселенной, она уже не была развитием бессмертной души, а набегавшие дни, теперь, пользуясь его безразличием, повели душу его к оскудению и превращению в бесчувственный камень.
Вот тогда-то, он и заболел. Надвигался исход.
И вот теперь этот, только что приснившийся и потрясший его сон. Степан лежал, накрывшись с головой, зажмурив глаза и не спал, но вновь и вновь видел все приснившееся в точности, с самого начала.
…В палате стемнело, его соседи, после ужина и вечерних процедур сморились от тяжкого и тягостного труда несения своих болезней и крепко уснули.
Дежурная медсестра заглянула в палату, убедилась, что ничего тревожного нет, все спят и, ушла обходить другие палаты.
Степан уже собрался повернуться к стене и попытаться заснуть, как дверь в палату вновь тихо отворилась, впустила двоих, необычного вида посетителей и так же тихо затворилась.
Он смежил веки и стал наблюдать за вошедшими. Те сразу направились к его кровати.
Этот, сказал один из них. Странная истома охватила Степана. Он хорошо все видел и слышал, но не мог напрячь ни один мускул своего тела. Это был какой-то всеобщий паралич при ясно работающем сознании.
Да, этот. Вновь произнес он и, продолжая говорить, подошел к его кровати.
Увы, сказал подошедший – как и многие другие, он не прирастил Любовь, которой был с запасом наделен при рождении, а лишь растранжирил ее ради своих вожделений.
И вот, теперь, в нем угасала последняя искра, от которой он мог бы еще засветиться и которой, при желании, еще мог бы хоть кого-то, хоть как-то согреть.
Собирайся, услышал Степан голос второго посетителя и ледяной ужас пробил каждую клеточку его тела. Он понял, куда его зовут.
Я не хочу, не пойду, я хочу остаться-а-а-а…. Не имея возможности позвать кого-нибудь на помощь или хотя бы уцепиться за кровать, Степан с мольбой и отчаянием смотрел на вошедших, и они слышали его мысленный вопль и крик о пощаде.
Тот, что сказал собирайся, вновь посмотрел на испускающего дух несчастного
и, обращаясь к своему спутнику, повел разговор об его прошедшей жизни.
Далее Степан услышал их диалог.
Что же останется после него? Любил ли он кого ни будь? Ведь он так хотел и способен был любить, придя в этот мир!
- Да, ответил первый, он любил до поры все и всех, но это было так трудно, так порой требовалось жертвовать собой и своими интересами во имя любимых, он разочаровался и стал любить только себя, свою возрастающую гордыню и стал служить только им.
Но он же любил своих родителей, он же обожал свою мать!
- Да, пока был беспомощен и невинен и, еще как-то, вроде бы любил их, пока отец и мать могли удовлетворять его запросы и решать его проблемы. Но он никогда не интересовался их жизнью, их тревогами и заботами, их мыслями и переживаниями, а с любовью встречал , обнимал и целовал их лишь в раннем детстве.
Но он встретил, полюбил и по любви обрел свою желанную!
- Да, но он любил не ее печали-радости, не ее мечты и поражения. Он любил лишь собственное удовольствие от любви своей подруги и тут же начинал ревновать и ненавидеть ее, лишь только ему казалось, что она не так ласкова и нежна с ним. И это любовь!?
Но он же любил своих детей!
- Да, пока они не заставили его страдать от им же воспитанного в них эгоизма
и безразличия к его жизни – тогда его любовь смешалась с чем- то иным и очерствела, она уже не была Любовью.
Может быть он любил Родину?
- Любить то любил, но это не мешало изменять ей, мысленно, а то и прилюдно
превознося то заокеанскую, то какую ни будь европейскую разжиревшую метрополию и хуля собственную страну, для которой он и пальцем не пошевелил, даже на работе, где за это деньги получал.
Но он же любил и ценил друга!
- Верно, до тех пор, пока друг невольно не оступился и не обидел его случайно,
непреднамеренно, с тех пор, споткнувшись об эту пустяковину, их дружба по вине его самолюбия разбилась.
Но он же любил творчество!
- Только в начале, а потом, получаемые через него гонорары и только их!
Ну, уж правду, то он любил?
- Правду то он любил, но только о других, а искал ли он правду о себе? Радовался ли он, когда о его недостатках и вредных привычках говорили друзья или недруги? Ведь они говорили ему только правду, что ж он на них так обижался, а то и злился после этого?
Может быть, он любил Бога?
- Любил ли он Бога? Сначала, воспитанный в безбожной атмосфере воинствующего атеизма, он всячески гнал любые, и чужие, и свои собственные мысли о Боге, ибо тогда пришлось бы многое пересмотреть и переменить в своей жизни. Тогда пришлось бы отказаться от гордыни и порождаемых ею вожделений. Тогда пришлось бы каждодневно мучитьСЯ осознанием неправедности многих своих жизненных поступков и устремлений, осознанием порождаемой ими неправды. Осознанием собственной причастности и личного авторства многих людских горестей и страданий – будь то у родителей, у детей или, у того человека, единственный раз встреченного им, которого он грязно оскорбил за то, что тот нечаянно толкнул его в давке переполненного автобуса.
Потом, со временем, он вспомнил о Боге, но не как о путеводной звезде, не как об Отце Небесном, Высшей Любви и Судии, а как о главном хранителе и распределителе благ, которого не обойдешь и, поэтому, волей или неволей, надо как- то строить с ним отношения, что бы не потерять, как он лукаво надеялся, нажитого и прирастить к нему еще, еще и еще…
Но он же, наконец, когда то так хотел любить!
- И это правда! Он, действительно, когда-то хотел любить весь мир, пока кто-то не ответил ему равнодушием и хамством, кто-то корыстью, кто-то злобой, кто-то предательством.
Вот тогда то, обидевшись на все и на всех и не найдя в себе силы простить, из маленькой яркой звездочки, мечтавшей когда-то стать теплым и нежным светилом и дарить, дарить свою любовь и тепло всему и всем – он постепенно превратился в одну из сонма гонимых житейскими невзгодами пылинок. Он уже не стремился совершенствоваться, глядя на Творца и поэтому, все более и более утрачивал свою первозданную Любовь – из которой был сотворен и с которой и для которой пришел в этот мир.
Что ж удивляться, подвел итог второй вошедший. Как он мог по-настоящему, самоотверженно и на всю жизнь любить кого-либо, если не только не любил, но и не хотел знать и думать о Том, Кто, абсолютно все, и его самого, создал и наделил всем в избытке – для радостной и счастливой жизни, требуя от людей лишь одного, что бы они почитали своего Создателя и жили между собой по любви и по совести.
И глядя на Степана, что бы ему легче было осознать услышанное, пояснил на примере – это же так просто понять: если любишь плоды и жить без них тебе в тягость и в невмоготу, то, прежде всего, люби само плодоносящее дерево, делая все что должно для него. Только тогда желанных плодов будет больше, и они будут все лучше и лучше. И само твое отношение к плодам будет любовнее и бережно заботливее, и они насладят тебя во всякий день и всякий час. А если забудешь о дереве, то потеряешь его и останешься без плодов его.
Кто же в этом будет виноват?
Ужас от никчемности и бесполезности большей части своей жизни, той, когда он вошел в силу и мог многое доброе сделать, ведь сил то было хоть отбавляй, зажал сознание Степана и лишь одна мысль, поддержанная последней, еще не совсем угасшей искрой вложенной в него Любви, со все возрастающей мощью пульсировала, все ярче и ярче просветляя и очищая его существо.
Господи! Дай выжить, мне нужно, во что бы то ни стало выжить и исправить то, что еще можно исправить…
Вошедшие задумчиво переглянулись, светлая улыбка сострадания и любви озарила их и без того яркие лики и они направились к выходу…
Степан в который раз перевернулся на кровати и, наконец сел, спустил ноги на пол и постепенно приходя в себя, вновь задумался – все увиденное и услышанное во сне, было истинной правдой. Он впервые посмотрел на себя и на окружающий мир абсолютно беспристрастными глазами, увидел свой серо-грязный след в океане жизни, след, замутняющий много, бывшей до этого чистой, поверхности бытия и горько, навзрыд заплакал.
Проснувшиеся соседи встревожено смотрели на него, потом, думая, что их сопалатнику нужна медицинская помощь, - разве они могли догадаться какая помощь ему нужна сейчас, - вызвали дежурного врача.
Прибежавший молодой доктор, попытался успокоить и дать Степану какие то капли, но он отказался их принимать и категорически потребовал своей выписки.
Степан осознал, что бессмысленно лечить предавшее его тело и тратить на это в больнице то немногое, как он теперь думал, отпущенное ему время. Ведь тело все равно превратится в прах, чуть раньше или чуть позже, какая разница в итоге? Но вот какой выйдет из тела его душа, это главное, над этим немедленно нужно думать и трудиться и тут нельзя терять ни мгновения.
Назавтра Степан выписался из больницы. Он проснулся для жизни…
28 августа 2004г.