Иногда я превращаюсь в собаку. И тогда у меня нет хвоста и уши мои обрезаны. Я сажусь на задние лапы, ощущая яйцами холод ледяной корки на асфальте, закидываю морду и пою блюз, который, извиваясь, омывает холодные стволы спящих берез и ныряет куда-то в трубопровод, чтобы долго гудеть там в пустых жерлах параллельных труб, распугивая крыс и гномов.
И когда я собака, Она – чернохвостая птица земедь. Голыми красными лапами ходит по небу, клюет звезды. Движения прерывистые, резкие Она ныряет из кадра в кадр. Непослушные звезды выпрыгивают из ее ненадежного зоба и падают в карманы малоимущим людям… И их объятые пламенем тела вскидывают вверх рукавицы и кричат благодарно «Хэй!».
В этот момент Луна читает сонет. Стонет створка райских ворот. Мир думает, что спит…
Иногда же я становлюсь живучей рыбой. Слепой живучей рыбой. Я храню свои незрячие глаза под непрозрачными веками, и окружающие поют мне дифирамбы, потому что я слышу, и делают мерзости, потому что я не вижу. Я знаю это, потому что слышу их смешки и пощелкивания ключиц, но не подаю и вида – настолько я мудр. И просто лежу на боку, раздуваю жабры и оттопыриваю вверх ноги, как у дохлой кошки. За кадром то ли смех, то ли секс…
И тогда, когда я рыба, Она является в образе серого кавра и становится у обрыва любоваться первым снегом. Ветер перемешивает волосы ее гривы, крылья за спиной судорожно вздрагивают. Голова кивками похожа на колодец-журавль. Она спит, глядя на первый снег с обрыва, и видит этот снег во сне.
Ночь продолжает сочинение ноктюрна, прибегая к помощи тазика с водой и капель умирающего снега, падающего с теплотрассы.
Или я становлюсь удивительным вепрем. Мечусь по своей радужной чаще, ломаю в беспокойстве на своем пути что-то. И радужная шерсть моя топорщится на загривке. И Я взволнован. Ультрамарин льется из Небесного Источника, освещая кисточки на моих ушах и лесные девки в ужасе попрятались в кроны деревьев, подобрав под себя ноги и прижав флейты к своим неоформившимся сиськам. Они переглядываются. Знают, что все это от того, что я просто не знаю, как плакать.
А Она в этом случае предстает пред небесами соломенной стрекозой Ундрой. Она безмятежно мелькает в предрассветных лучах Третьего Светила и просит о помощи невидимых существ. Они придуманы неким совпадением мыслей неких неизвестных нам космических умов. Эти существа не в состоянии помочь Ей, в силу своей Божественной Неопределенности. И кто-то шумно вздыхает за Нее. Быть может, это Томное Озеро, или звезда Чинго Зандао – знают лишь молчащие…
И в это время Смерть баюкает младенца. Гладит его по незажившему родничку в голове.
А когда я бытийствую магнитным полем своего мертвого тела, когда я вьюсь и преломляю свет, когда я мурлычу песню «У» и песню «Умм», когда я заставляю тело танцевать движения иного мира, и люди приходят в ужас, видя это, когда я свечусь в полумраке неким новым спектром и когда меня принимают за Чудо,
Она сворачивается в ложь и царит в телефонных трубках. Проникает в голову через нежное ухо и целует незащищенный мозг. Вырывается из губ и морщит реальность. Как сигаретный дым, как душа, освободившаяся от пут мерзкого тела великого абстрактного Самоубивца. И люди спешно и смешно начинают любить друг друга. А Она смеется, потому что только Она знает эту Правду – основу всех правд – великую весть о Семи Зачатиях.
В воздухе нарастают и падают мольбы проклятых мною 19-ти красавиц. Их души в некоем надмировом измерении. Весть об этом находится в Красном Трактате. Пусть о них плачет их хранитель…
Я бываю полосой на тигрином плече. Тигр ходит по своему вольеру, ступает лапа-за-лапой, теребит когтями деревянные столбы, подпирающие замок смертного людского императора. Я изгибаюсь на тигрином плече, когда тот рвет мясо жертвенного животного. И жертвенное животное все еще может плакать, и оно плачет. И человеческий смертний император смотрит на это с балкона и улыбается. Тигр точит деревянные столбы под его шатким дворцом и я – полоска на его плече – я знаю, что скоро император станет жертвенным животным и потеряет способность улыбаться.
И когда я – тигриная полоска, Она становится толстой некрасивой приемщицей каких-то бумаг в каком-то каменном здании. Ее неприятное лицо глупо улыбается каждому мужчине, кто принес бумаги. Она смотрит на бумаги, водит по ним облезлым пальцем, держится рукой за бок, поправляет огромный лифчик под свитером, ибо без одежды Она потеряет форму, потому что у Нее нет позвоночника. И люди подхватывают свои бумаги и выходят в окно и курят там и шепчутся, понятия не имея, что находятся в русле и омываются потоками Самой-самой в Мире Реки.
Четыре великана в это время барабанят по вершинам Тибета. Происходит смена правителей – тигр утолил свой главный голод и был заколот телохранителями.
Таким образом, я не могу Ее обресть. Я уже заранее влюблен в Нее, но ни разу не видел ее и обречен на вечный поиск, ибо наши метаморфозы никогда не совпадают. О Великий Глашатай сообщи Ей, что я Ее ищу!
Море волнуется 14578…