Отчего не поют цветы

 

 1.
 Невысокий полноватый гражданин в кепке и остроносых ботинках прошлогодней моды явно торопился по важному делу. Сначала он протиснулся в переполненную электричку, чуть не захлопнувшую дверь перед его носом. Затем, выпав с очередной порцией пассажиров на мокрую платформу одной из станций, не дожидаясь зеленого сигнала светофора, стремительно пересек проезжую часть. В руках он держал рулон каких-то бумаг, перетянутых резинкой для денег. Поминутно поглядывая на электронные часы мобильника и косясь украдкой в витрину длинного продуктового магазина, чтобы поправить съезжавшую набок кепку, засеменил по лужам не слишком знакомой ему пригородной улицы.
 Слева от него красовались, сменяя одна другую, многоцветные вывески, стеклянные стены магазинов призывно светились рекламными щитами; справа кое-где ежились семейки киосков с газводой, цветами и фруктами, возле них пестрели напичканные мусором уличные тумбы. Небо было по-осеннему мрачным.
 На ближайшем перекрестке, обогнув отделение Сберегательного банка, гражданин свернул налево, миновал две улочки, на третьей вновь свернул налево и впал в ступор. Дома, который он искал, не существовало.
 Улица именовалась Пионерской, в нечетном ряду ее следующим за пятым был дом номер девять, искомую цифру семь искать было негде – дома стояли вплотную друг к другу. Обладатель свертка обогнул дом номер пять и оказался в другом дворе.
Посреди двора возвышался совершенно нескромно, нарушая унылую гармонию серых пятиэтажек, ярко-красный трехэтажный особняк. Увидев на его торце цифру семь, гражданин возбужденно вздохнул, поднялся по гладким ступеням к массивной двери и позвонил.
 - Входите, не заперто, - ответил на звонок знакомый мужской голос, и гражданин вошел.
 Взглянув на часы, висевшие прямо напротив двери, гость перевел дух – он успел.

 2.
 - А я вас жду, - стоя спиной к вошедшему, произнес хозяин особняка. В руке он держал леечку, из которой поливал синие фиалки в маленьких глиняных горшочках, сгрудившихся на подоконнике. Покончив с этим занятием, хозяин предложил гостю раздеться и сесть в кресло, сам расположился в таком же кресле напротив.
 - Златин Вадим Борисович, я угадал? А я, - хозяин дружелюбно улыбнулся, - Андрей Александрович Молимон. Где же ваши ноты?
 Златин развернул сверток и протянул хозяину. Молимон прищурился и попробовал негромко пропеть незнакомую мелодию.
 - А с какой стати, скажите мне пожалуйста,вы приписали бемоль этому соль?– полюбопытствовал он, пропев всего лишь полстраницы. Он лишний здесь, этот бемоль. Неужели вашего слуха он не режет?  - Молимон взглянул на Златина прищурившись, и улыбнулся. - Подойдите-ка сюда.
 Молимон встал и пригласил гостя за рояль, стоявший у другой стены комнаты.
 - Сыграйте. Одну пьеску сыграйте. Ну вот хотя бы эту.
 Молимон наугад вытянул один из листов и подал автору. Златин устроился за инструментом и погрузился в выдуманную им мелодию. Когда он вернулся к реальности, Молимон вновь стоял у окна и вновь занимался цветами, на этот раз опрыскивая их из специального баллончика. Златин неловко повернулся и едва удержался на стуле.
 - Ну что вы, Вадим Борисович! Ну не выйдет из вас великого музыканта, на свете так много других замечательных занятий! Не расстраивайтесь так уж. Поверьте, это не повод для переживаний. Ценой скольких усилий зарабатывается любовь пристрастной публики! Да и деньги под крышкой рояля не лежат... Отдохните, выспитесь хорошенько. А этим неблагодарным делом, - Молимон тряхнул нотными листами, - заниматься вам не стоит, особенно по ночам. А то придется не меня искать, а хорошего врача, каких мало.
 Златин хотел было ответить что-то, но не стал, направился к двери за кепкой и ботинками.
 - Постойте, что ж это я?.. На улице совсем невесело. Не хотите согреться немного? Мартини или водочкой с огурчиком…
 Молимон вздохнул, рассматривая пейзаж за окном.
 - Ну, если за знакомство вам пить не хочется...
 Златин уже открыл входную дверь и оказался за порогом.
 - Послушайте! Подождите секунду.
 Златин обернулся.
 - Я, пожалуй, дам вам кое-что
 Молимон выцарапал из пухлого кожаного кляссера серебристый кусочек картона и протянул Златину.
 – Возьмите вот, не пожалеете. 
 Молимон опять улыбнулся своей дружелюбной улыбкой. Златин взял визитку, неуклюже поблагодарил и удалился, оставив возле порога растоптанную грязную лужу.
 …Забравшись в автобус и пристроившись на свободное место, Златин вдруг
почувствовал свои промокшие ноги и пустоту на месте желудка. Ощущение голода и смертельной усталости вытеснило острую досаду от неудавшейся встречи, а недовольство собой и всем миром приобрело несколько другой, физиологический, оттенок.
Порывшись в кармане брюк, выудив оттуда портмоне, чтобы расплатиться за проезд, Златин вместе с помятой купюрой вытянул серебристый прямоугольничек.
«Заневская Анна Сергеевна»,- было напечатано на визитке, ниже был указан номер мобильного телефона. Информации о том, чем занимается Анна Сергеевна, на визитке не было.
«Странно»,- подумал Златин и сошел с подножки автобуса у родного супермаркета.

 3.
 В городе вот уже несколько дней моросил дождь. Погода оплакивала уходящее лето. Деревья желтели и краснели, а некоторые стремительно обнажались. Звон осин сменился простуженным шепотом, редкие промокшие лавочки пустовали.
 Продавцы мороженого и прохладительных напитков проклинали мрачную погоду. Гиды экскурсионных автобусов назойливо предлагали проникнуться историей города. Находились желающие – промокшие, осчастливленные теплым воздухом автобуса пассажиры. Ветер с кратковременными осадками разогнал с места постоянной тусовки художников, которых вполне уместно было бы назвать передвижниками, если бы это сочетание не было бы уже таким определенно-устойчивым.
 Златин Вадим Борисович медленно брел в суете проспекта.
 Царапая шершавую визитку в кармане куртки, Вадим шел по проспекту так же, как двадцать лет назад, и с привычной навязчивостью параллельно мыслям в его голове крутилась знакомая мелодия; он ощущал, и зрительно, и каким-то сумрачным чувством,  как сильно преобразился проспект за это время, и даже воздух вроде бы стал другим. Не лучше, нет. Но и изменения, произошедшие с ним самим, его не радовали.
 Когда-то Вадим был любимым и единственным ребенком. Его мать, преподававшая музыку в начальной школе, надеялась, что сын в сфере музыкального искусства проявит талант, приспособит вложенные в него знания к выбранному делу. По крайней мере, делала все от нее зависящее – ежемесячно вносила плату в бухгалтерию музыкальной школы, помогала со сложными предметами, и, конечно, кормила своего наследника так, чтобы ребенок рос в прямом и духовном смысле. Его мать считала музыкальное искусство самым действенным средством воспитания; регулярные контрамарки от знакомой балерины были на два их с сыном лица. Мальчик разглядывал декорации к очередной постановке и беспокоился о том, не лопнут ли щеки у валторниста, невольно запоминая музыку увертюр и арий.
 Вадим, перепробовав несколько инструментов, остановился на фортепиано. Получал приличные оценки в музыкальной школе, и пьесы на академических концертах исполнял почти всегда без ошибок и "с правильными оттенками". Студенческий период провел в стенах музучилища, протирая брюки на круглом полированном стуле и самоотверженно шлифуя клавиши. Однако же в консерваторию он не поступил и решил на этом остановиться. Вадим устроился продавцом магазина «Мажор», где предлагал покупателям электроинструменты и струны. Мимо него он сейчас шел, едва взглянув на недавно обновленную вывеску. Стабильная зарплата в то непредсказуемое ,  но жизнерадостное время устраивала Вадима, да и сотрудники были – ребята веселые. События жизни разыгрывались преимущественно в мажорной тональности.
Однако спустя три года Вадима вместе с напарником очень вежливо уволили за нарушение трудовой дисциплины. В ту злополучную пятницу, мысленно выругавшись (вслух, увы, не позволяло воспитание), Златин потопал в сторону знакомого бара. Тогда он был еще очень молод и полон не только нереализованных светлых надежд, но и надежд на их скорейшую реализацию.

 Мечты постепенно повыгорели, приобретя к цвету розовых облаков оттенок мрачных туч.
 Он играл в кафе и барах для неприхотливой жующей публики. Порой ему казалось, что он не узнает себя в зеркале, и звук собственного голоса удивлял его.
 Он шел по проспекту, сливаясь с асфальтом.
 

  Покрутив в руке уголок визитки, Златин набрал номер.
 - Анна Сергеевна? (в трубке в ответ кто-то неприлично зевнул),- Анна Сергеевна, я думаю, нам надо встретиться. Ваш друг Молимон…
 - Чей друг? Мой? Не совсем это так, - настороженный голос Анны Сергеевны подрагивал на каждом слове, а предвосхищавший каждую фразу форшлаг свидетельствовал о простуде, или, возможно, о пристрастии к сигарете его обладательницы. Однако это был голос молодой и, наверное, симпатичной леди.
 - Да нет, он ничего про Вас не говорил, просто дал номер Ваш, номер Вашего телефона.
 - Дал номер телефона! И это при том, что я никогда не могу до него дозвониться!
 - Может, я Вам могу чем-нибудь помочь? – экспрессия женского голоса вдохновила Златина на глупый вопрос.
 - Может быть вы почините кран на кухне? У меня все течет и ничего не изменяется. Когда Вас ждать?!!
Последняя фраза Анны (именно так позволил себе подумать о ней Златин – без отчества) прозвучала с ироническим вызовом, но Златин уловил в ней некий приятный для себя нюанс. Даже послушал мурлыкающие в трубке гудки. «Она блондинка»,- решил Златин. Про ноги тоже помечтал, а потом спать лег. И заснуть долго не мог почему-то.
 Но позвонил он ей не назавтра, как изначально планировал, а через неделю.
 Утро воскресенья было свежим и прозрачным. В воздухе чувствовался запах сырости, но дождя не было, ветер срывал листья с кленов и раскидывал их по асфальту. Стволы кленов светились, и в луже возле златинского подьезда тоже отражалось осеннее солнце. Златин лежал на диване (сняв ботинки и аккуратно поставив их у входа) в состоянии, близком к депрессии. Он размышлял о банальном – о жизни. Можно даже сказать, о ее смысле, но этого сочетания слов Златин старался избегать.
    С определенного момента Златин на вопрос о своем возрасте начал производить в уме арифметические действия. Он ощущал свои 34 года уже почти как 43,  не находя себя ни в чем, не создав семью и сознавая, что сделать это с каждым годом все труднее. Ощущение, теснившееся в груди Златина, напоминало страх.
 
    Миллионом долларов или хотя бы рублей Златин не располагал, возможно поэтому, или так ему казалось, не пользовался любовью ни друзей, ни подруг. Проще говоря, их практически не было - ни друзей, ни денег.
 Однокурсники и одноклассники рассеялись по своим гнездам, каждый из многочисленных знакомых распутывает свои узлы.
 Можно, конечно, устроиться на приличную работу. Зарабатывать в кафе и барах, играя, что попросят – занятие не на всю жизнь. Да, он был здесь своим, но для кого? Разве что купюры в брюки не запихивают. Хотя, все не так уж плохо, и квартира, слава богу, есть, по наследству досталась, и денег занимать (тьфу-тьфу-тьфу) не приходится. Все не так уж плохо? Наверно, бывает и хуже…
"Что же мне делать?" - спрашивал Златин у самого себя, но ответа ждать было неоткуда, только голос из приемника с оттенком светлой грусти пел: 

«Мне уже многое поздно,
Мне уже многим не стать…»
 
 Способность к практическому соображению компенсировалась у Вадима привычкой нежить в голове и варьировать известные мелодии. Иногда он сворачивал на нехоженые музыкальные тропинки, которые, к сожалению, превращались для Златина в бесконечный лабиринт. Но сами попытки нащупать что-то настоящее вызывали в нем дрожь и жажду повторить эксперимент.
 
 Из протекающего крана меланхоличной дробью стекали капли.

 Златин выбросил пустые бутылки в мусоропровод и лишь к концу бездарно проведенного дня вспомнил о длинноногой блондинке,

 4.
 которая на самом деле оказалась среднего роста с обычным цветом волос.
Ее комнатка в коммуналке напоминала каморку папы Карло, только на стене вместо камина был натюрморт с разрезанными пополам грушами. В углу стоял колченогий столик, на нем – советского вида телефон и аквариум с грустной рыбкой. На маленьком диванчике, покусанном в нескольких местах каким-то животным, можно было только сидеть, а протянуть вдоль него ноги – жаль, нельзя.
 Вместо альбомов с фотографиями они перелистывали книги с репродукциями Ренуара и Врубеля, пили майский чай и задушевно болтали.
 Как в тривиальной киношной сцене Златин предложил разгадать ее судьбу по линиям на ладони, на что она со смехом возразила, что видит его насквозь, а о своей судьбе не беспокоится вовсе.

 Златин вышел на улицу и бессознательно оглянулся. Дежа вю, казавшееся не просто внутренним ощущением, а сплетением действительно случившихся и происходящих сейчас событий, заставило Златина усомниться в том, что первая встреча  была действительно первой. Почему-то захотелось потрогать рукой серый камень этой безликой пятиэтажки, но Златин стремительно зашагал прочь от этого дома. Мрачное небо над ним раскололось на две половины, между ними стремительно увеличивалась расщелина райского ультрамаринового цвета.
 Ну конечно. Он забыл у новой знакомой мобильник. И на следующий день приперся без приглашения. Попытался сострить, но вызубренная фраза зазвучала нелепо, и Златин принял правильное решение замолчать.
 А Анна, напротив, ожила. «Хочешь Моцарта послушать? Концерт до мажор в моем исполнении? Часть первая».
 Златин вопросительно уставился на Анну. Она вытащила одну из прислоненных к стене картин и повернула лицом к зрителю. На холсте был изображен луг с цветущими тюльпанами. Ясный день примерно начала июля, тонкие сплетающиеся стебли и листья, ярко-красные бутоны. Лепестки – словно живые, и легкое дыхание невидимого ветра чувствовалось. Пейзаж был настолько правдивым, что чуть задумавшемуся и расфокусировавшему взгляд зрителю казалось - бабочка только что слетела с цветка, стебель чуть наклонился влево, а облако мгновение назад было меньше и туже. Картина была пропитана озоном и свежестью, буквально дышала.
 - Закажи мне что-нибудь,- предложила Анна, - я недорого возьму (с цыганской интонацией, шепотом, заискивающе глядя в глаза Златину). Златин тупо смотрел на Анну, он ничего не понимал, и поэтому смотрел на нее с грустью. Заказал за недорого, и добавил немного при расчете.
 Когда он принес картину домой, он долго и пристально разглядывал  то всю ее, то каждый сантиметр сине-зеленой краски. Пытался потрогать нарисованные изгибы волн. Даже понюхал крашеную поверхность. Нервничал и ничего не понимал. Не мог связать он те слова, которые произносила Анна по поводу картины, название (и почему это она придумывает своим картинам такие странные названия?) и то, что видел своими глазами.  Вернулся.
 В центре пейзажа была лодка со сгорбившейся фигуркой гребца. Он, очевидно, прилагал немалые усилия, чтобы справиться со стихией  волн и доплыть до берега. Хотя берег был близок и мерцал огнями. Вадим прислонил картину к стене, определяя место, затем пошел искать дрель.

 Сон не приходил, картина не давала Златину покоя, представляя собой какую-то загадку. 

 И вдруг…
 Златину показалось, что он услышал шорох крыльев и звуки… Чайки? Шум прибоя? И он услышал… услышал… Больше ничего он не мог объяснить словами даже себе, потому что это была мелодия.
 Вадим отошел от картины - музыка замолчала. Подошел ближе - стремительные пассажи набегали один на другой, сплетались, успокаивались на мгновение; затем  откуда-то возникали вновь. Контрастом звучала чистая, похожая на песню, мелодия. В верхнем регистре, словно  на горизонте, легкие трели вспыхивали и гасли. Вадим взял нотную бумагу и аккуратно записал все, что слышал. Когда он перевел взгляд
на обклеенную обоями стену, музыка опять замолчала.

 Результат разглядывания картины он осторожно продемонстрировал Анне Сергеевне вечером следующего дня.
Они ели пересоленного жареного окуня под испуганными взглядами аквариумной рыбки и наслаждались разговором о пустяках, которые приобретали в этой комнате некий смысл и перспективы.

 5.
…Дни, занимавшие уже третью часть суток и становившиеся с каждым разом все короче, были бессолнечны. Ночи вкрадывались бесшумно и беззвездно. Тепло и естественный свет, видимо, покинули город надолго, хотя блеск бегущих огней на вывесках модных магазинов, горящие щиты реклам вдоль дорог и матовые лучи фонарей оживляли холодные улицы.
 Вадим стоял на пороге красного особняка. Молимон широким жестом пригласил гостя за стол, но Вадим направился к инструменту. После исполнения Вадимом свеженаписанной пьесы, Молимон удовлетворенно хмыкнул, улыбнулся и попросил повторить несколько тактов. Вадим исполнил просьбу, после чего Молимон с возгласами «Браво! Браво!» заключил Вадима в объятия.
…С каждым тостом во здравие родившегося мастера улыбка Молимона становилась все шире, а речи все сладостнее: он пророчил гонорары и море восторженных поклонниц; вдохновенно хлопая Златина по плечу, вещал о тайнах настоящего искусства и о магических свойствах музыки, о ее силе и грандиозной способности воздействия на людей; на нить монолога нанизывались вокальные отрывки в сопровождении возбужденной жестикуляции, блеск глаз отражал неподдельное восхищение.
 Но Вадим думал совсем о другом.
 Та, о которой он думал, два дня назад исчезла из города. Выписалась из квартиры и, очевидно, уехала, куда – неизвестно. Картины пропали вместе с ней, и книги, на страницу одной из которых Вадим неосторожно капнул майским чаем. Соседи Анны по коммуналке вручили Вадиму сосуд, в котором, то и дело натыкаясь на стеклянные стены, сиротливо плескалась рыбка.