Наступила жара. Июль растекся по Берлину расплавленным золотом. Я начала чаще выбирать время, чтобы посидеть на балконе. Настурции оплели перила и забрались на деревянную решетку, отгораживающую край балкона от внешнего мира. Солнце просвечивало сквозь листья призрачно-зеленым светом. Было жарко. Разогретая за день бетонная стена продолжала источать жар даже после того, как солнце поворачивало и светило искоса, отбрасывая длинную тень от слепого выступа дома на мой балкон. В этом выступе была уже другая квартира, соседская. Их окна и мой балкон были устроены так, что мы не могли заглянуть друг к другу. Шум города заглушал наши разговоры. Вход в эту квартиру находился в соседнем подъезде. Я никогда не видела этих соседей и забыла со временем, что за серым бетоном, облепленным цветными камешками, жили люди. Балкон примыкал к отвесной скале, как ласточкино гнездо. Мне казалось, что я одна.
Июль растекался по городу расплавленным золотом. К вечеру он темнел, остывал и наполнялся пронзительным запахом летних трав. Сгустившийся, как янтарный мед, он стекал за горизонт, освобождая место глубокой синеве, темнеющей на глазах. По ночам было душно. Я открывала окно, и ночь смотрела в дом огромными бархатными глазами.
Днем открывать окна было бессмысленно. Снаружи было жарче, чем внутри. Я выносила чашку кофе на балкон, садилась на разогретый солнцем плетеный стул, ставила чашку на перила и ждала, пока кофе остынет. В такую жару я изменяла своей привычке пить чай или кофе огненными. Дожидаясь, когда вместе с паром, сдуваемым с чашки легким ветерком, из нее истечет жар, я закрывала бездумно глаза. Люди, утверждающие, что помнят себя в утробе матери, рассказывают о неясных воспоминаниях, считая их доказательством своей правоты. Они говорят об ощущении всепроникающего тепла, уюта, спокойствия, о нежно-красном свете.
Достаточно закрыть глаза, обернув лицо к солнцу, и ты посмотришь на мир сквозь себя самого. Сквозь собственную кровь, нежно-алую, пульсирующую в веках. Ребенок, пригревшийся на солнце, ощущает себя живым. Неужели эти взрослые люди никогда не сидят так спокойно на июльской веранде за сеткой листвы, дожидаясь, пока тонко завивающийся дым над чашкой или над сигаретой не истончится в ничто в неподвижной руке?
***
Инна собралась купить щенка. Я получила от нее письмо с фотографиями матери и отца ее будущего приобретения. Щенки уже родились, но были слишком малы для того, чтобы их можно было раздать. Инна посещала два раза питомник, чтобы познакомиться с владелицей и ее собаками. “Наша старушка, как ты знаешь, уже в годах. Мы решили взять щенка. Знаешь, я занималась разведением раньше. Решила теперь начать все сначала, взять красивую сучошку, поездить по выставкам. Начну с одной собаки, дальше видно будет. Очень долго искала, думала даже о Голландии или об Италии, но остановилась все же на известном питомнике у нас по-соседству. Съездила туда, мне понравились и хозяйка, и собаки. Родословные у родителей очень хорошие, собаки очень красивые, то, что мне нравится. Дорого, правда, тысяча евро, но ты сама знаешь, каковы цены...”
- Аннушка, - сказала я, устраиваясь у нее на диване, - люди щенков покупают по тысяче евро! А ведь у тебя парочка собак, почему ты щенков не заводишь и не продаешь? Ведь красивые собаки у тебя, и родословными ты хвасталась, что якобы хорошие.
- Ну какие щенки! - ответила она безо всякого интереса. – Зачем мне это?
Я показала ей фотографии, которые мне прислала Инна, она просмотрела их с пониманием дела и подтвердила:
- Да, приличные собаки. Сучошку будет брать?
Безнадежно-любительское “девочку” или имеющее ругательный оттенок “суку” она профессионально не употребила, сказав вместо этого, как и Инна, “сучошку”.
- Я не хочу с этим связываться, - сказала она, возвращая мне фотографии.
- Почему? Хлопотно слишком?
- Да не то чтобы... – она пожала плечами и взялась машинально за бусы, уцепилась пальцами за круглую хрустальную бусину, покрутила ее туда-сюда и отпустила. Тяжелые, крупные бусы качнулись медленно у нее на груди. Внутри каждая бусина имела множество трещин и поэтому ловила в себя свет, как в ловушку. Поблуждав внутри, свет выбирался наружу истонченным, оставив часть оперения внутри.
- Знаешь, собак разводить - это всегда риск. Всякое бывает. Я всякого насмотрелась. Иной раз разведут щенков, а люди их не берут. Ну и куда их? Даром иной раз не берут, если порода не модная или если все уже набрались, твои уже лишние. Ну что тогда делать? В сельском хозяйстве все просто: если мяса больше, чем люди покупают, тогда государство скупает у крестьян животных и убивает их, а мясо уничтожает. Предлог для этого всегда найдется. Ящур, например. Чтобы крестьян поддержать, чтобы цены на мясо не упали. Я уж не говорю о том, насколько это странно, выращивать животных только для того, чтобы убить их и сжечь. И еще деньги сначала заплатить тем, кто их разводил. Раз им заплачено, они снова разведут. Хотя столько не надо. Я уж не говорю об этом. Я просто спрашиваю: ты с собаками так будешь поступать?
Я не нашла, что сказать. Увидев, что я не вполне ей поверила, она подвинулась ко мне поближе:
- Понимаешь, это же товарное производство. Ну, смотри, я тебе сейчас объясню. Вот у моей знакомой собака 5 щенков принесла. На одного из них собака наступила, щенок вывих получил. Молодая сука, неопытная, в общем, наступила. Она его к ветеринару, он говорит, вылечим. Гипс сделаем, то-се, можно, короче, вылечить. А та расходы считает. Мало того, что лечение очень дорогое, так еще и щенка с травмой она только дешево сможет продать. Вернее, продать-то она может и по нормальной цене, если скрыть, что у щенка был вывих. А она честная, ничего скрывать не хочет. Сама посуди, кто-то ей тысячу заплатит, а у щенка потом, может, осложнения обнаружатся. Он будет хромать или что. Ну нехорошо это по отношению к людям. Ну, кроме того, и законные претензии с их стороны потом возможны. Зачем ей рисковать своей репутацией? Ей еще всю жизнь щенков продавать. Значит, она его кому-то даром отдаст, а это значит, себе в убыток. А расходы у нее на разведение профессиональные, то есть большие. А случаи такие у нее, может, в каждом помете будут. Ну не может она, как разведенец, себе это позволить, благотворительностью заниматься. Ну нет у нее на это денег. Она этого щенка и усыпила. Чтобы не лечить и не кормить щенка, который ничего не стоит. Она хочет, чтобы это рентабельно было, чтобы доход был. Понимаешь? Зачем мне все это?
- Ну а другие как? Должен же кто-то собак разводить. Вот у тебя тоже собаки есть, ты их любишь. Если бы никто не разводил, так их и не было бы.
- Ну пускай те и разводят, кто с этим справляется. Я не могу справиться даже с тем, что ем все время досыта, вон, на диету пора садиться, толстею, а миллионы людей всю жизнь недоедают. Мне по здравом размышлении кажется, что потому у кого-то и густо, что у других пусто.
- Коммунизм мы уже проходили, Аннушка.
- Да при чем тут коммунизм, если где-то дети с голоду мрут? “Хорошего человека должно быть много!” Мозгов у хорошего человека должно быть много. Живем, как без царя в голове.
Весьма озадаченная тем неожиданным поворотом, который принял невинный разговор о щенках, я поспешила попрощаться и ретировалась.
Возвращаясь домой, я не могла избавиться от ощущения, что что-то важное было все-таки сказано.
“Как без царя в голове”.
Лично я перечисляла ежегодно небольшие суммы денег в два благотворительных фонда. Теперь в душу ко мне закралось жестокое сомнение, что мое представление о том, что этим дело и сделано - жалкий самообман и больше ничего. У меня-то царь в голове, наверное, был, но заботился он больше о моем спокойствии, чем о чужом выживании. Умилостивить собственную душу было легко. Многого для этого не надо было. Хватало ли этого для того, чтобы и вправду спасти хотя бы чью-то бедную душу? Или все, чем я занималась - спасала свою собственную?
Теперь с этим было навсегда покончено. Душа, или сердце, или что там так сжимается в груди, заныла. Я подсчитала, сколько хлеба можно было бы купить за тысячу евро. За жемчуг, на который я давно заглядывалась, прикидывая, не порадовать ли мне себя к сорокалетию. За машину, припаркованную к краю тротуара, по которому я шла. Считать было бессмысленно. Жизнь устроена так, как она устроена. Если бы каждый был беден, пожертвовать для того, кому еще хуже, не смог бы никто. Кому бы эта банальная истина ни была по вкусу, мне она показалась безысходно горькой. Думать о том, что было бы, если бы все до одного были богаты, мне даже не пришло в голову. К сорока годам знаешь людей слишком хорошо.