13.06.74
Возле ОВИРа собралось много отказников. Надежды, что власти скажут что-то утешительное, хотя бы покажут пряник, не оправдались. Иосифу так не хотелось выходить на забастовку, так не хотелось ещё раз попадать в пятнадцатисуточную вонь! И дадут ли только пятнадцать? В прошлый раз обещали по году.
Иосиф рассказал Мише о странном вчерашнем визите Фрукта. «Скажи ему, что эта суббота ничем не будет отличаться от предыдущих. После ОВИРа Иосиф с Беней пошли навстречу к человеку, который якобы обещал устроить Иосифа на работу. Человека, конечно, не нашли, но Беня снова возвратился к вопросу: «Что будет послезавира?».
- Послезавтра будет очередная суббота.
16. 06. 74
Сегодня выборы. Иосиф не в тюрьме. Сидит на кухне вместе с Миной и Раей и ест черешню, наслаждаясь спокойствием, думает и разговаривает о вчерашнем, не может поверить, что всё за спиной.
Вчера Иосиф с Миной слегка опоздали к синагоге. Пришли, когда призыв к забастовке уже гулял по толпе. Иосиф быстро сочинил телеграмму в Министерство Внутренних дел: «В результате античеловеческой эмиграционной политики сотни евреев доведены властями до отчаяния. Евреи отказники требуют письменного объяснения отказов, конкретизации сроков разрешения и поэтому в знак протеста в час дня объявляют трёхчасовую забастовку возле приёмной Верховного Совета». Подписывались с холодком в груди, как приговор, но подписывали.
В шуме и гаме Иосифу успели рассказать, что вчера вечером к академику Гохбергу прибежали из ОВИРа посыльные с сообщение, что его семье дано разрешение на выезд. «Значит власти знали о готовящемся протесте, - закрутилось в голове Иосифа. Посадить неизвестных ещё куда не шло, но посадить академика с мировым именем, да ещё после инфаркта – сенсация. Из двух зол власти выбрали меньшее и разрешили ему выезд в Израиль».
Беня Фрукт всё-таки явился к синагоге, но от подписи и забастовки отказался. Иосиф попросил его отправить телеграмму властям. У Бени посинел и отвис подбородок, но отказаться не посмел. Вместе с ним пошла на телеграф Софа, краснощёкая восемнадцатилетняя девушка с солидным стажем ведения ульпанов по изучению иврита, и ещё несколько человек пошли в разные почтовые отделения.
Толпа развернулась из переулка в сторону приёмной. Люди, которым терять нечего, люди, которых мучили в устрашение на виду у всего города. Их ещё не расстреливали, их ещё не сжигали, но увольняли с работы, исключали из институтов, отключали телефоны, на них натравливали антисемитов, их обвиняли в предательстве, за ними устанавливали слежки, их обирали на таможнях, им лгали…, их ещё пока не расстреливали, их ещё не сжигали.
Не у всех хватило мужества пройти кажущихся бесконечными несколько кварталов. Многим из них власти грозят тюрьмой, каменоломнями. И вот они стоят вдоль коричневой стены. Они – это беременная на восьмом месяце Фаня и её муж Миша Абрамович, Сендер Левензон с женой Цилей, Миша Куперштейн, Лёня Левит из Тирасполя, Алик Гриншпук, Мина и Иосиф, Шехмантер Яша, Рая и Юра Шехтманы, Койфман Исаак, Флом отец, Флом дочь, Флом сын, Ян вайнштук, Вайсман, Полонская мать, Полонская дочь и её годовалый ребёнок, Шнайдер Рита, Лиля и Яша Шварцманы, Ройтман Авраам. Прохожие с удивлением смотрели на нечто необычное, а потом, сообразив, испуганно оглядываясь, ускоряли шаг. Окна на противоположной стороне улицы закрывались, и только настороженные лица белым пятном виднелись сквозь стёкла.
В десять минут второго появилась милицейская машана, и из неё вышел полковник. Медленно прошёлся вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица некоторым, отступая на шаг, а потом снова приближаясь. У всех хватило выдержки, никто не отвёл взгляда. Потом отошёл и обратился к стоящим, что сегодня Президиум Верховного Совета не принимает и потому стоять здесь незачем. Сендер возразил: «Мы не просто стоим, мы объявили стоячую забастовку и предупредили об этом вас». Полковник побагровел и уже менее спокойно: «Вы, жалкие отщепенцы! Вы не пользуетесь популярностью в народе! Стоит мне позвать рабочую смену, и вас сметут. Разойдитесь немедленно!» - перешёл он на крик.
Миша Абрамович: «Мы не стремимся к популярности, у нас нет другого выхода. В отношении отщепенцев – уже выехало сто тысяч, снимите ограничения, и евреи хлынут потоком. Мы не разойдёмся, пока с нами не будут разговаривать на равных, уважая человеческое достоинство и права».
Полковник: Абрамович, Левензон, Шварцман, Иосиф – мы вас упрячем надолго, остальные тоже не останутся безнаказанными. Мы понимаем, что основная масса стоящих здесь стала жертвой сионистской пропаганды этой четвёрки. Если вы сейчас не разойдётесь, мы вас сфотографируем, а потом арестуем».
Лозунг «разделяй и властвуй» не сработал, угрозы не помогли, все остались стоять. Выждав несколько минут, полковник отошёл от шеренги, сказал что-то водителю машины, и та уехала.
Через несколько минут улица заполнилась милицейскими машинами, из которых повываливались в форме и без формы. Фотограф делал своё дело, фотографируя стоящих у стены с разных ракурсов. Заместитель начальника Ленинского отделения милиции подполковник Зенкевич (уж не еврей ли?) нарочито грубо приказал всем разойтись. Команда не подействовала, и тогда он, вывернув руки беременной Фане, затолкал её в машину. Вся сфора набросилась на шеренгу – крики, стоны, возгласы негодования слились в шум. Служебных машин не хватало, останавливали частные, заталкивали туда людей и приказывали ехать в Ленинское отделение милиции.
Арестованных разбросали по трём отделениям милиции. Обращались, к удивлению, не грубо. На всех оформили привод и предупредили, что в условиях советского государства такие поступки недопустимы. В десять часов вечера всех освободили. Ожидали худшего.
Первый раз за свою сознательную жизнь Иосиф с Миной отреклись от голосования. Когда-то, совсем недавно, Иосифа назначали старшим агитатором. Отказ от голосования расценивался как чрезвычайное событие, выходящее из рамок советской морали и приносящее много неприятностей. Для того, чтобы не вступать в объяснения с агитаторами, Иосиф и Мина ушли из дому.
18. 06.74
Вечером в воскресенье, сразу же после голосования в Верховный Совет Молдавии, милиционер принёс Иосифу повестку явиться в понедельник в 9 часов утра в Ленинское отделение милиции для беседы. Повестку принять он отказался. В полдень в понедельник прибежала Мара Ф.. По её лицу Иосиф понял, что случилась беда. Волнуясь, она рассказала об аресте мужа, дочери, сына. Им, как и Иосифу, принесли повестки. На беседу они пошли в парадных костюмах. Наконец-то их выслушают, год мучений позади, неопределённость закончилась. Обратно они не вернулись. «Вот так беседа!» - заплакала Мара.
В голове у Иосифа мрачный хоровод мыслей. «Что делать?.. Где выход?.. Их запланировали уничтожить всех до единого там, наверху запланировали, на бумаге, в длинных колонках цифр под шифром «совершенно секретно». Исполнители приказа внизу обещали им жизнь и работу. И вот Их ведут. Они догадываются куда их ведут, но идут, цепляясь за обещание, за надежду, идут к пропасти. Не смей сравнивать!.. Так можно сойти с ума!.. Где граница между малым преступлением и большим, малой ложью и большой?.. Преступление рождает ложь. Ложь ведёт ещё к большему преступлению. Цепная реакция. Замигали красные лампы. Опасно!.. КГБ!.. Но ведь и тогда было опасно не верить, и потому они шли. Лавину легче остановить в самом начале. Молчать нельзя, необходимо предать гласности происходящее в Кишинёве. Красный свет вспыхнул и погас. Решение было принято.
С Миной и Марой Иосиф договорился встретиться на окраине города, возле мясокомбината, на дороге, ведущей в Бендеры. На место встречи добирался окраинными улочками. Разразилась гроза. Тяжёлые струи дождя отбивали громкий танец, в лужах надувались и лопались пузыри. Молнии вытягивали красные щупальца, стараясь ухватить в тёмно-синюю даль очередную жертву. Её верный спутник гром раскалывал небо на части, оглушая и пугая всё живое. Гроза, промочив Иосифа с ног до головы, также внезапно прекратилась, как и началась. Солнце приятно грело, от одежды поднимался пар.
Через час он увидел бредущих по лужам Мару и Мину. Арестованы Миша А., Яков Ш., Авраам Р., Исаак К.. Прощался Иосиф подчёркнуто оптимистично, хотя и не знал, где и когда встретятся.
До Бендер Иосиф добрался на попутной машине. Наблюдая, долго стоял поодаль от дома, в котором жил Сендер. Наконец-то вышла его сестра К.. Иосиф последовал за нею и, убедившись, что нет «хвоста», окликнул. Сендера дома не было. Иосиф рассказал о последних событиях и назначил встречу с ним утром завтрашнего дня недалеко от моста на берегу Днестра.
Родители Иосифа, живущие в Тирасполе, не ожидали увидеть сына так поздно, смекнули, что неспроста, но не выспрашивали. Только отец всё время просил не иметь дело с милихой (властями). «Ты даже не знаешь, на что они способны…. Они убьют тебя, мы не выдержим, дай сначала умереть нам», - уговаривала сына мать. Иосиф улыбался, успокаивал, рассказывал небылицы, но истину скрывал, только предупредил, что покинуть дом должен будет очень рано, на первый поезд в Кишинёв.
Пригородный поезд Тирасполь-Кишинёв отходил в полпятого утра. В Бендерах Иосиф сошёл. Сендер уже ждал его в условленном месте. Дома он не ночевал, ночью к нему несколько раз приходила милиция. Арестованы: Рита Ш., Софа Т., Владимир В., Леонид.. За теми, кто не пришёл на «беседу», КГБ охотится на машинах.
Уезжать днём с вокзалов в Бендерах, Тирасполе, Одессе было рискованно: за евреями-отказниками охотятся, малейшая неосторожность и задуманное сорвётся. Иосиф из телефонной будки позвонил мужу сестры на работу в школу и попросил отвезти на станцию Раздельная. К душевной радости Иосифа, тот не отказал. Саша, так звали шурина, приехал в условленное место после уроков. В дороге Сендер дискутировал с ним о неизбежности выезда евреев. Иосиф не вмешивался, но с интересом прислушивался к реакции шурина, фронтовика, члена партии с солидным стажем. Саша не возражал, но не был готов разорвать привычные рамки сложившейся жизни и окунуться в бездну неизвестности. «Выбор сделан давно, жизнь уже прожита, поздно». Машина неслась вдоль самого большого фруктового сада в Союзе. Сад принадлежал колхозу «40 лет Октября» села Карагаш, в котором после окончания института работал Иосиф. Хотелось остановить машину, не спеша войти в его просеки и ложбинки, насладиться свежестью и спокойствием. Увы! «И куда они торопятся, эти странные часы, ой, как сердце в них колотится, ой, как косы их усы!» В Кишинёве рыжего Моталэ часы Иосифа Уткина летели со скоростью конницы, сегодня со скоростью машины. На станцию Раздельная приехали к вечеру. Прощаясь, Саша просил быть осторожным, рассказал, что звонила мама, сразу же после ухода Иосифа нагрянули сотрудники КГБ, искали его.
Ближайший поезд в сторону Москвы, но до Киева, отходил в полночь. Купили билеты и ушли с вокзала. Бродили по пристанционным улочкам, старались не попадаться на глаза. Жёлтый свет из окон домиков застревал в густых зарослях палисадников. Тишина нарушалась ленивым лаем собак. Они чувствовали себя инородным телом в гармонии этого летнего вечера, их разум и сердца были с друзьями, которых бросили в сырой и вонючий подвал.
20. 06. 74
В Киев прибыли утром и, быстро покинув вокзал, смешались с привокзальной толпой. Телефон в доме Иосифа давно отключили, и он по телефон-автомату позвонил соседке Фиме М.. Та ответила, что второй день она не видит ни Мины, ни Раи, вечером окна в квартире тёмные, вокруг дома демонстративно крутятся подозрительные люди, соседи рассказывают друг другу какие-то небылицы. «Неужели Мина с дочерью арестованы?» - подумал Иосиф с тревогой…. Они прошли, не зная куда, ещё несколько кварталов, Сендер успокаивал. Иосифу пришла мысль позвонить Мининой сестре, хотя и знал, что она с мужем уехали отдыхать. К удивлению и радости ответила Мина и сразу же, быстро: «Арестованы Яков Ш., Ян В., Моисей К., Абрам Г., Юра Ш., Полонская, - потом, чуть медленнее продолжала, - нас сторожат за дверью, спрашивают «где ты?», но я им не отвечаю. Рая со мной. Еда есть у нас, телевизор работает, воду ещё не перекрыли, но мы запаслись, набрали чайники, заполнили ванну. Дверь я им не открою, пусть ломают, за нас не беспокойся». Послышались короткие гудки.
День решили перекантоваться в Киеве. Как пройти к Бабьему Яру им рассказал первый же прохожий. «Одно кладбище, второе, а затем шашлычная у входа в лесок. За шашлычной и расстреливали». Ворохи пустых бутылок, грязь, в кустах отсыпающиеся пьяницы. «Люди! Это святые места, это Ваша память, это Ваша боль! Разве Вы не слышите автоматных очередей? Разве Вы не видите как пьяный украинец разрывает на части еврейского младенца под душераздирающие крики его матери. Ах, Вам это неприятно слышать. Вы хотите, чтобы забыли одну из страниц еврейской трагедии, поэтому построили шашлычную и заливаете людскую память водкой. Памятник Богдану Хмельницкому вдохновляет арабских фашистов. Вписываются новые страницы трагедии: Мюнхин, Маалот… История повторяется. Лидер арабских фашистов Арафат с трибуны Организации Объединённых Наций провозглашает уничтожение еврейского государства, рисует идиллические картинки сожительства разных наций на территории Израиля без Израиля. Ему аплодируют, кривятся от скверны, но аплодируют…. Гитлер тоже размахивал пальмовой ветвью в одной руке, а другой организовывал «хрустальные ночи»…. Кто из правителей тогда протестовал?
Солнце пекло полуденным жаром. Небольшой лесок-рощица. Иосиф ожидал увидеть «крутой обрыв», как описывал Евтушенко, но - ничего подобного. Почти ровная местность и только в глубине леска небольшое углубление, эдакая неровность в человеческой памяти. Невдалеке загорал на солнце крепкий старик. Подошли, спросили, знает ли что-либо о трагедии Бабьего Яра? Старик встрепенулся, протянул руку и представился русской фамилией. «У меня было много друзей-евреев. Один из них профессор, окончил университет в Берлине. Последний раз виделся с ним накануне войны, пришёл к нему в гости. В то время я командовал подводной лодкой, ко мне поступала секретная информация о зверствах фашистов, о преследовании евреев. Советская печать об этом умалчивала. Я рассказал ему. Мой друг подошёл к книжному шкафу и, перебирая корешки книг на немецком языке, доказывал, что Германия цивилизованная страна, и люди в ней не могут быть варварами, иначе Советский Союз не заключил бы с ними мирный договор. Теперь он лежит здесь, в Бабьем Яру. Тень трагедии падает и на нас, русских людей. Евреев нужно было подготовить…. Да, что говорить…. Но зато я им всыпал…». Старик перечислял бои, сколько транспорта потоплено его лодкой. Сендер спросил показать дорогу к памятнику. Старик огорчённо махнул рукой в сторону большого гранитного камня и добавил, что раньше и этого не было. Надпись на камне сообщала о трагической гибели советских людей от рук фашистских захватчиков, давалось обещание, что на этом месте памятник будет установлен. Ни слова о трагедии еврейского народа. Зачем? Советская власть продолжала то, что Гитлер не успел. Люди не забывали серый камень, у подножья чуть завядшие цветы.
Через час Иосиф и Сендер вернулись с охапкой гвоздик и ярко-жёлтых лилией. Старик ещё не ушёл и, увидев их с цветами, поднял вверх две руки со сжатыми кулаками.
На вокзал вернулись в сумерки за десять минут до отправления поезда. В вагон заходил порознь. Сначала Иосиф, убедившись, что нет слежки, подал сигнал. Сендер заскочил в вагон почти на ходу.
21. 06. 74
В Москву приехали рано утром. Сендер знал адрес известного отказника Миши П.. Дверь открывали долго, не доверяя и выспрашивая, но всё-таки открыли. Иосиф коротко изложил цель приезда и попросил устроить встречу с иностранными журналистами. Миша попросил коротко описать о происходящем в Кишинёве и подписаться. К удивлению Иосифа телефон в квартире работал. Миша куда-то звонил, разговаривал на непонятном сленге. Пришли несколько человек в разное время. Не представлялись, эмоций не проявляли. К вечеру Иосиф понял, что гласная встреча с «корами» не состоится. Хоронили Жукова. Москва была перекрыта, движение транспорта нарушено. Иосифа с Сендером подозвали к окну. После короткого наблюдения, они убедились, что дом окружён. Хозяева не торопили, но принимать решение нужно было. Иосиф предложил позвонить в Министерство Внутренних дел и попросить приёма для вручения жалобы на местные власти Кишинёва. Дежурный министерства обрадовался, ответил, что их давно ждут. Написали протест, Миша взял копию для передачи на Запад. Попрощались. Встретимся ли? В троллейбусе Иосиф и Сендер уже были не одни, их сопровождали, не скрывая и «приветствуя» мимикой лица, почти вплотную, на каждого по два милиционера в гражданском платье.
В МВД у них забрали паспорта, объявили, что арестованы, на протест не обратили никакого внимания, Иосиф положил листок на стол. Вплотную к большим парадным дверям подогнали чёрную «Волгу», кто-то распахнул дверцу, и их втолкнули во внутрь. Машина неслась по улицам Москвы. Ленинский проспект уносился прочь мельканием витрин, толпами людей. Дежурный МВД докладывал начальству о поимке двух евреев и, возможно, кто-то с эполетами проклинал Гитлера за то, что не решил до конца «еврейский вопрос». Они сидели зажатые между двумя работниками КГБ. Сендер гудел возмущением о бесправии, его обычно бледное лицо покрылось румянцем. Иосиф молчал. В голове звенела пустота. Один из работников КГБ из Бендер по фамилии Бурдюков обладал добрым лицом и повадками обычного обывателя, во втором, молодом парне с красивым лицом, Иосиф узнал Женю Поляка, с которым пять лет назад работал на заводе в одном отделе. Тогда сидели часто за одним столом, выпивая в праздничные дни, беседовали о заводских делах, рассказывали анекдоты. Потом он исчез, и никто не знал куда. И вот встреча. Как вести себя? Кто он? Неужели не понимает, что совершает преступление? Женя первым улыбнулся, протянул рук для приветствия: «Не узнаёшь?» Иосиф замешкался. «Пожать ли протянутую руку? Если он не считает Иосифа врагом, так почему арестовывал?» Иосиф пожал руку и улыбнулся в ответ. «Вот уж не ожидал увидеть тебя в этой роли». «Твоё дело дали вести мне. Я выполняю приказ». «Приказ…. Вон как…. Что же это за дело?» «Звёздочку не заработаешь, а хлопот много». «На евреях служивые всегда зарабатывали и зарабатывают. Если ты меня арестовал, то я преступник. Хочешь, я попытаюсь сбежать, ты меня пристрелишь, заработаешь звёздочку». Поляк засмеялся: «Может, попробуем?»
«Волга остановилась у входа в аэропорт Внуково. Стеклянные двери, стеклянные стены, задрапированный в пластмассу бетон, постоянный шум тысяч людей, однообразный голос диктора, рёв самолётов. Иосифу часто приходилось бывать на этом громадном человеческом перекрёстке. Различные виды указателей ведут человека в определённом ритме, по неогороженному стенами узкому коридору, к посадке в самолёт. Указателей для арестантов в зале не было.
«Деньги!» - жёстким голосом обратился к Сендеру его конвоир, лицо которого мгновенно потеряло мягкость. «Какие деньги?» - с удивлением посмотрел Иосиф на Поляка. «Деньги на проезд». «Мы никуда не едем», - протестующим голосом возразил Сендер. «Ну ладно, хватит валять дурака. Пройдёмте в комнату милиции, там и обыщем вас», - решительно произнёс Поляк.
Они поднимались по широким лестницам, шли по переходам. «Неужели он посмеет меня обыскивать, ощупывать одежду на мне, выворачивать карманы? Руки, наверное, мне придётся поднять вверх? Нет, пожалуй, обыскивать он меня не будет, заставит милиционера. А сам будет стоять рядом, наслаждаясь своей властью. Может ему, всё-таки, будет неловко?» Иосиф остановился. «Сендер, избавим наших попутчиков от унизительных для них поступков». Они отдали им деньги с облегчением и сохранили видимость человеческих отношений.
Самолёт в Кишинёв улетал только в два часа ночи, и Иосиф предложил конвоирам погулять по посёлку Внуково. Узкая дорога вывела их к озеру. Шумный, сверкающий праздничными огнями аэропорт, казалось, остался далеко – далеко. В тёмной воде отражались деревья, в ночной дрёме тихо покачивалась высокая трава. Не разговаривалось. Они долго стояли молча. Иосиф и Сендер знали, что их ждёт тюрьма, сырой подвал, жёсткие нары, вонючий, по щиколотку в моче, туалет, грубые окрики конвоиров, тяжёлая работа. Но всё это будет потом. Дело сделано. Преступление властей не останется скрытым.
На обратном пути разговорились. Посыпались вопросы о жизни в Израиле и не могли они понять, как в таком крошечном государстве уживаются множество партий. В здание аэропорта вошли оживлённо разговаривая, перебивая друг друга. Заняли очередь к буфетной стойке. Первым стоял Сендер. Он компанейски, с ресторанным шиком заказал на четверых и расплатился. Те вернули деньги. К двум часам ночи даже привередливый взгляд не мог бы обнаружить нечто ненормальное во взаимоотношениях четырёх мужчин. Они находили общие темы за буфетной стойкой или в неторопливом хождении.
Голос диктора вернул Иосифа к действительности. «Граждане пассажиры, начинается посадка на рейс 7228 Внуково-Кишинёв. Для посадки приготовить паспорта и билеты». «Паспорта и билеты….» - отозвалось в голове. В самолёт их ввели последними. По взглядам пилота и стюардесс Иосиф понял, что экипаж самолёта информирован о посадке в самолёт двух преступников. Сели в таком же порядке, как и в «Волге», между двумя конвоирами. Они, кгбшники, вскоре задремали. Иосиф боролся со сном, старался и не мог понять, почему у него отсутствует ненависть к этим двум.
Колесница времени громыхала тяжёлым сном вдоль длиной и безлюдной улице. Из стеклянных, наглухо закрытых окон, Иосифа провожали человеческие тени, головы их были белы. Они что-то кричали, но он не слышал. Из их глаз лилась жидкость, и Иосиф чувствовал её солоноватый вкус. В одном из окон забилась навстречу женщина, и он узнал свою тётю Уку. Десятки костлявых рук впились в неё, не отпуская. Колесница наткнулась на выбоину. Иосиф от боли схватился за голову и открыл глаза. Боль разрывала левый глаз. Самолёт шёл на посадку.
В Ленинском отделении милиции Бурдюков и Поляк расписались в журнале за сданный человеческий груз. Они просто вышли, не попрощавшись. Они выполнили приказ и шли отдыхать. Дежурный милиционер открыл дверь в камеру. На полу вповалку, скрючившись от холода, в винных парах, с избитыми физиономиями лежали ночные трофеи.
На суде Иосиф отказался давать какие-либо показания, признавать себя виновным в нарушении общественного порядка. Он рассказал о посещении Бабьего Яра. Судья уронил несколько бумажек на пол, поднял и не мог скрепить. Странно, для советских судей. Cлучилось что?
21. 07. 74
Сегодня воскресенье, почти месяц после вояжа в Москву. Вчера у синагоги Иосиф узнал радостные вести: получили разрешение Шехмантеры, Вайсманы, Полонские, Софа Тукан, Рита Шнайдер. Судя по всему, газетная шумиха на Западе о групповых арестах евреев в Кишинёве сделала своё дело, центр остался недовольный периферией, и те приоткрыли клапан.
Отсидка в тюрьме прошла значительно легче зимней. Дело, конечно, не в опыте и летнем тепле. Тюрьма была набита единомышленниками, время бежало среди бесконечных разговоров, коллективных протестов. Чувствовалось, что местные власти озабочены, особых грубостей не позволяли и выводили на более лёгкие работы, нежели в прошлый раз.
В один из дней Иосифа повезли убирать двор телевизионного центра на Котовском шоссе. Иосиф в серой фуфайке и кирзовых сапогах (Мина передала рабочую одежду: после первой посадки дома всегда была наготове одежда для тюрьмы) не спеша махал метлой, подметая тротуар. Меньше всего он ожидал встретить знакомого в этом охраняемом, огороженном и безлюдном месте. Иосиф узнал, но отвернулся, заслонился метлой, защищая свою гордость. Навстречу шла его сокурсница по институту. Пожалуй, не было такого парня из сотни, учившихся на курсе, который бы не мечтал о ней. Она была из партийной элиты, красива и недоступна, с евреями не водилась. Изредка к Иосифу доходили слухи о её злоключениях после института, о её третьем браке. Она узнала Иосифа, не отвернулась, остановилась возле него и с укоризной воскликнула: «Ну, хватит, хватит тебе закрываться! Понаслышалась…. Господи, да ты, наверное, голоден, что они с тобой сделали…». Она отошла к скучавшему под деревом милиционеру, что-то сказала ему, показала на часы и забрала Иосифа. Её дом находился здесь же за оградой. Час воспоминаний…. Встреча – награда, тёплый светлячок во мгле.
Последние два дня Иосиф и Сендер доживали в тюрьме вдвоём. Как не вспомнить пословицу: раньше сядешь, раньше выйдешь. Боялись провокаций и потому ночью спали по очереди в гаме и шуме. Уголовники любят рассказывать о своих похождениях и в ночь освобождения набились в камеру. То ли от дешёвых сигарет, то ли от бесконечных историй о насилиях, особенно над женщинами, Иосифа несколько раз рвало.
В утро освобождения возле тюрьмы собралась толпа евреев, кгбэшников, милиционеров. Время за решётчатой дверью бывшего винного подвала тянулось жёсткой резиной. Наконец-то погрузили в закрытый ворон и на большой скорости в противоположный конец города, в места отдалённые от общественного транспорта. Знакомый почерк! Уставшие и радостные собрались на квартире Иосифа. Мина приготовила стол. Много тостов об освобождении, о встречах на земле Израиля, много пожеланий, много фотографий. Никого не сломили! Настроение радостное, как от хорошо сделанной работы.
На следующий день к вечеру Иосиф собрался в Тирасполь. С вокзала позвонил родителям. Трубку подняла мать и, услышав голос сына, заплакала, выдавливая слова сквозь всхлипывания, слова, в которых чувствовалась не столь радость, сколько страх и забота. Поздно вечером Иосиф подходил к родительскому дому. Притеатральная площадь и ухоженный сквер пустынно освещались электрическими фонарями.
Театром тираспольчане особенно гордились. Его построили ещё до войны по чертежам Одесского оперного. Во время войны театр взорвали германцы. Восстановили совсем недавно. Иосиф шёл медленно, наслаждаясь тишиной. Его внимание обратили две маленькие фигурки, торопливо пересекающие открытое освещённое пространство в тень деревьев. К удивлению он узнал своих родителей, громко окликнул их, подбежал, обнял и спросил: «От кого они скрываются в тени деревьев?» Они присели на скамейку, и мать, гладя сына, рассказывала, вернее, говорили они оба, отец с матерью, перебивая друг друга. Тогда, перед рассветом, почти три недели назад, сразу после ухода Иосифа, к ним пришли кгбшники. Хорошо, что среди них находился их бывший ученик. Разговаривали вежливо, с уважением, но упорно хотели знать, где находится их сын. Два дня после этого они не жили. Слава богу, позвонила Мина из Одессы, сказала, что по просьбе Иосифа, просила не волноваться, Иосиф вышел с Раей погулять, так как пришлось ждать долго связи. Родители не поверили Мине, но звонок придал видимость благополучной надежды. О том, что Иосиф снова арестован, они узнали тоже от Мины, но значительно позже, ближе к освобождению. «Господи, - причитала мать, - мы не выдержим, мы уже старые, у нас нет сил. Вот и сейчас…. Иосиф позвонил по телефону предупредить, что приезжает. А если телефон прослушивается? Они могут снова прийти и арестовать его, потому и прячутся в тени деревьев, хотят предупредить сына об опасности». Хорошо, что темнота скрывала лицо Иосифа, навёрнутые у глаз скупые слёзы. Нет, он не стеснялся, но не хотел, чтобы они видели, потому что его слабость ещё более ослабит их. Он понимал, что тень тридцать седьмого года висит над его родителями, над их поколением. Он пробовал успокоить их, да и себя тоже. Если до сих пор ничего особенного не случилось, то прошлое жуткое время вернуть уже не так легко. Иосиф успокаивал родителей.
Мать успела спечь плацинду с тыквой, пришли сестра с мужем. Саша весь вечер говорил: «Видите, я оказался прав, а вы не верили мне. Вот он сидит целый и невредимый». Честь и хвала Саше, он так и не обмолвился родителям, что отвозил Иосифа с Сендером в Раздельную, и после этого сам не жил, волнуясь за Иосифа.