- Рита! Р-рита-а!
Сквозь сон слышу, как в дверь кто-то барабанит. Кого черт принёс? Нехотя зажигаю свечу. Иду к двери.
- Ну, кто там?
- Рита, не бойся, открывай, это я, тётя Клава.
Опять не дали выспаться. Ну что тут поделаешь? Придётся открыть.
Она входит, высоко подняв маленький огарок свечи. Среднего роста, довольно тучная женщина с огромными грудями. Ей около семидесяти. Она наша соседка по подъезду. В темноте Клавдия Никитична плохо ориентируется, и плечом чуть не валит шкаф, стоящий в прихожей.
- Темно, как в ж… у негра! – заявляет соседка, попав на кухню. Я улыбаюсь. Слышала эту её любимую фразу много раз, но Клавдия Николаевна так смачно её проговаривает!
- Отключают, отключают… Шоб у них руки повыламывало! Шоб у них ноги по лестнице упали. А я думаю, дай зайду к тебе, посмотрю, как ты тут.
- Да ничего, я нормально…
Ставлю чайник. Меня знобит, и я зажигаю вторую конфорку. Два ярких цветка загораются на кухне. Но этого мало. К своей маленькой достаю толстую польскую свечку. И через секунду по кухне разносится ванильный аромат. Клавдии Николаевне свечка явно нравится. Она принюхивается, и говорит:
- Вот ещё, придумали. И пироги печь не надо. Сиди, нюхай себе.
В окне темным-темно. Света нигде нет. И ещё час не будет. Завариваю чай. Одна мысль не даёт мне покоя…
- Тетя Клава, а как вы спустились ко мне? Без лифта…
- А так и спустилась. Правда, этаже на пятом бабка чуть не полетела вверх тормашками! Не правительство, а сволочи. Так и ждут, чтобы я копыта откинула, и пенсию не платить.
Смеётся. Надо же, какой подвиг! С восьмого этажа, в темноте, и только для того, чтобы помешать мне спать!
- Да, стара бабка стала! – она оглядывает свои груди, живот, опускает свой огарок и смотрит на тапочек.- А думаешь, я не была красавицей?
- Ну что вы, тетя Клава! Я видела ваши фотографии….
-Э, фотографии…разве могут передать фотографии? А я была… знаешь… такая женщина в соку. А следила как за собой! Волосы всегда красила. Таблетки такие большие раньше продавали, перекись… Никогда у меня не было видно чёрных корней. На работе мне так и говорили: «Клавдия Никитична, вы – прирождённая блондинка!». Только, знаешь, один раз как-то случилось со мной такое дело… Передержала я эту перекись. Ходила, стирала что-то, и забыла. Так представляешь, волосы-то у меня и пообламывались! Один ежик маленький остался!
- Как – ёжик? – с трудом сдерживаю смех – Что, совсем? А как же вы по улице ходили?
- А у меня парык был. Белый. Хороший такой парык. Немецкий. Помню, случился какой-то праздник… Наверное, это уже у Таньки, дочери моей, на работе. День рождения был у нее, а я торт обещала ей испечь и принести. Так вот, думаю, дай-ка я наряжусь. Пусть у неё на работе посмотрят на Танькину мать! Наклеила себе рысницы… У меня были такие красивые, густые рысницы. Ленинградские? Не-ет, это тушь ленинградская была. Может, польские? Тьфу ты, не помню. Короче, красивые, густые, черные рысницы. Так вот, наклеила я эти рысницы. Брови себе нарисовала под стать рысницам. Парык взбила хорошенько, он такой пышный стал, как безе. Надела я его, глядь в зеркало – красавица! И пошла к Таньке на работу.
А на работе у неё все меня уже ждали, чтобы праздник был с тортом. Стучу я в дверь, захожу… А комната у них большая, и они там сидят, человек десять. И все смотрят на меня. И в глазах у них я вижу, что они поражены. И все от этого поражения аж молчат. Тихо-тихо. И вдруг Танька моя как засмеётся! На неё напал такой, знаешь, истерический хохот. Это у неё такая реакция была на мою красоту.
Клавдия Никитична замолчала. Какое-то время она смотрела на огонёк свечи, припоминая дни своей молодости. Потом продолжила:
- Когда праздник закончился, мы с Танькой пошли домой. Мы шли по улице Советской Армии. А там – движение, народ шныряет туда-сюда… Трамваи эти так и трезвонят… И вдруг нас увидел какой-то пьяница. Он как закричит: «Люди-и! Смотри-ите, краса-а-вица идё-о-от!» И все начали оборачиваться. А он не унимается, всё кричит. Такая, знаешь, как весть по улице проносится. Даже, кажется, трамваи медленнее стали ехать.
Она снова замолчала, явно смакуя в своей памяти эту сцену.
- Да, красавица была… Один раз меня даже хотели снасиловать. Я тогда маляром работала. Помню, надо было скорее комнату закончить, я до ночи работала. Переоделась, выхожу. Темно. Трамвая не видать. Решила ехать на такси. Так эта сволочь меня завёз в какую-то подворотню, и лезет. Я как шварканула его об руль… А в кульке у меня валик был. И сверху валиком… И говорю ему: «Сейчас ножик в сумке найду, я тебе ещё и яйца отрежу». Не поверишь, он из машины выскочил. А я ещё и закричала: «Вернись, вернись сейчас же, сволочь!!!» Таки заставила его довести меня до дома бесплатно. Он же не мог машину бросить, а я не вылезала. А чего? Этого, думаю, уже прибила. А вдруг другой какой посильнее будет? Ничего, нормально доехали. Только краской его немного испачкала. Пакет порвался, а валик в краске был…
А мужу дома ничего не сказала. Муж у меня, Саня, ох и вредный. Эгоист. Из старых холостяков. Он у меня второй. Муж. Первый умер молодым.
Я когда Саню на пляже увидела, решила, что мой будет. Красивый такой, газетки всё читал. И такой, знаешь, наглый, внимания не обращал. Уж я и раз перед ним в купальнике прошлась, и другой, а он- ноль внимания, всё в газетку носом своим бесстыжим. Ну, ничего, потом обратил. Я взяла у Таньки моей мячик, да как шарахнула по этой газетке…. Уж после этого он не мог не обратить.
А всё равно жил со мной, как холостяк. По хозяйству ничего не хотел делать. Возьмёт газету, и сидит. И кричи, ругайся, он и бровью не поведёт.
Мы жили на втором этаже, в старом доме. Тогда никакого водопровода не было. Сейчас хорошо, стирай - не хочу. А тогда надо было воду вёдрами носить. Я и говорю ему, мол, Саня, принеси воды. А он так гордо отвечает, что не водонос. Типа мы, орлы, летаем высоко. Уж как я разозлилась! У меня и так спина вся болела… Нет, думаю, хватит. Взяла цинковое ведро, нашла внизу на веранде большую палку. Перевернула это ведро, и давай по нему бить. Сижу, и бью. Минуту бью, десять, пятнадцать… Тут Саша влетает, выхватывает из-под палки это ведро – и за водой. И с тех пор всегда мне воды приносил. А сейчас и картошку, и помидоры приносит. Всё! Говорит, чтобы тебя, карга старая, не видеть, я готов жить на этом базаре. Давай, говорит, рассказывай, что купить, я лишний часок от тебя отдохну. Во как!
Клавдия Николаевна смеётся. Глаза у неё ясные, голубые. Молодые глаза. Она и на самом деле удивительная женщина. Младшая дочь подбросила ей на старости лет подарочек – двух двойняшек. Один похож на русского, второй - вылитый узбек. Дочь – наркоманка. Детьми не занимается, дома не бывает по месяцам. Появляется, чтобы что-нибудь украсть. Но Клавдия Никитична не обозлилась. Детей она любит, непутёвую дочь жалеет. Хотя может и побить.
- Сейчас приду, своим голодранцам каши наварю. Я теперь в воду растительное масло лью. Не поверишь – каша, как на сливочном. А позавчера мы с дедом большую каструлю капусты наквасили. Сегодня он принёс мне костей. Голые кости. А борщ какой наваристый получился! М-да… Вот так и делаешь из г…на конфетку.
Три дня назад Марина объявилась… Позвонила, в квартиру зашла, ни слова не сказала.
Шмыг в комнату! Слышу, смеётся. Захожу, говорю, чего ты? А она отвечает – не мешай, я телепатией занимаюсь. И показывает на плакат, где тётка с сиськами. Говорит, общаемся мы с ней, с певицей этой, но вам не понять. А потом колбасу из сумки достала, яблоки. На, говорит, на ужин. Это папа детям передал. Так ведь она и сама не знает, кто папа. Не помнит. А мне что? Мы уже десять дней колбасы не видели. А потом говорит, дай я тебе помогу, мусор вынесу. А сама в трусах. Надела спереди маленький передничек. Так с голой задницей и пошла. А я молчу. В прошлый раз она мне чуть руку не вывихнула. А кто стирать будет?
Пусть занимается, чем хочет. Хоть голая ходит. Главное, чтобы пенсию не крала.
Клавдия Никитична встаёт.
- Ну, пойду я, Риточка. Совсем я тебе голову заморочила.
Мне уже не хочется, чтобы она уходила. Но она стоит на своём.
- Пока я здесь, она там со свечкой мне всю квартиру перероет. Саня такой бессовестный, небось тиканул уже, как бабка за порог. А я всё думала, ты одна тут, в темноте, вот и … Хоть не замучила тебя болтовней своей?
Мне немного стыдно за то, что негостеприимными мыслями встретила бабушку. Я даю ей в дорогу толстую польскую свечку. Клавдии Никитичне приятно.
- Ой, до чего же темно! – кричит она в чёрный, гулкий подъезд.- Как в ж… у негра!
- Вы там поосторожнее, - говорю я.
- Подниматься – это тебе не спускаться. Как-нибудь вскарабкаюсь.- говорит она.- Да и бог меня бережет. Он ведь знает, что у меня дети малые. Ну всё, закрывайся.
Я закрываю дверь. Теперь мне одиноко. Одиноко горит свечка на столе. Достаю из коробки маленькие огарки. Ставлю их в круг. Вскоре уже все горят. Становится немного веселее. Так, чуть-чуть.
Через десять минут дали свет.