Алисе с каждым днем становилось лучше. Она уже довольно шустро разгуливала по больничным коридорам, и сестрам приходилось загонять ее в палату на «тихий час». Прислушиваясь к своему организму, Алиса не находила в нем боли и теперь ее больше волновали веснушки, обрадовано высыпавшие на носу, стоило ей на несколько дней перестать пользоваться отбеливающими кремами.
От безделья Алиса выдумала себе новую игру – она считала взгляды доктора, брошенные на нее. А доктор, как нарочно, все реже смотрел в ее сторону, и все чаще задерживался у кровати соседки, Ксении. Алиса сердилась и капризничала, выдумывала себе несуществующие недомогания, на которые жаловалась доктору во время обхода. Похоже, Валерий Антонович не принимал Алисины жалобы всерьез, во всяком случае, никак на них не реагировал.
Каждый день приходил Макс, приносил нелюбимые апельсины и скучно сидел на диванчике рядом с Алисой. Она и не замечала раньше, насколько Макс скучен. Говорит одно и то же, так же неловко держит ее руку, и смотрит, смотрит собачьими глазами… Папа тоже приходил каждый день, мама – не всегда. Что ж, у мамы такая работа. Папа смотрел на Алису странными глазами и посмеивался.
- Взрослеешь ты, Заяц. Вон как вытянулась, а глазки-то, глазки! Макс, бедный, и так в полубреду.
Алиса сердилась на папу за подобные шутки, делала вид, что собирается уходить в палату. Папа ловил ее за подол халата и дергал вниз:
- Ладно, не сердись. Посиди со мной, я по тебе скучаю.
С папой было не до скуки, он умел найти тему для интересного разговора, умел блеснуть остроумием. Алиса подумала о том, что хорошо было бы, если бы остроумием Макс хоть чуточку походил на ее отца.
Однажды мимо них с папой прошел Валерий Антонович, глянул мельком.
- Сорок три. – Вслух сказала Алиса.
- Что – «сорок три»? - удивился папа.
- Сорок три взгляда доктора в мою сторону.
Папа серьезно посмотрел Алисе в лицо:
- Ты считаешь его взгляды?
- Да, а что?
- Заяц, да не влюблена ли ты? А как же Макс?
- Ну, папа!
- Смотри, Заяц, это может быть очень больно.
Алиса рассмеялась в ответ. Что - больно – считать взгляды?
В эту ночь она долго не могла уснуть. Все копалась в своей душе, прислушивалась к своим ощущениям. Нет, это не так, здесь нет никакой любви, и быть не может. А Макс… Папа ведь сказал, что она взрослеет, пожалуй, поэтому и изменилось восприятие. Наверное, это пройдет, нельзя же из-за какого-то аппендицита расстаться с другом. И все-таки – как здорово было бы столкнуться с доктором где-нибудь в коридоре, и он подхватил бы Алису под локоть, оберегая от падения. Все абсолютно случайно. И так волнующе! Алиса засыпала, видя мысленным взором темные глаза Валерия Антоновича…
Нет, это совсем не любовь. Нечто иное, темное и даже тягостное незаметно овладевало Алисой. За свои шестнадцать лет она еще не испытывала ничего подобного. Конечно, знала от знакомых девчонок об их похождениях с парнями, иногда испытывала смутное любопытство. Слишком светла и насыщена жизнь Алисы, чтобы надолго задумываться о таких пустяках, как интимные отношения между мужчинами и женщинами. Но сейчас… Сейчас занять себя было совершенно нечем, и от безделья, видимо, в голову лезла всякая пакость. Например, Алисе хотелось прикоснуться к несгибаемому от крахмала халату доктора, ощутить под ним живое, горячее тело. Что дальше? Ничего, просто прикоснуться. Еще Алиса думала о том, что во время операции Валерий Антонович видел ее голой, да еще и с обритым лобком. Что испытывал он в этот момент? Неужели ничего?
Алиса покосилась на молчаливую Ксению. Уж эта-то все знает о мужчинах и женщинах. И возле ее постели надолго задерживается доктор, заглядывает под ее одеяло. Неужели только из профессиональных соображений? Что он нашел в этой страхолюдине?
Сегодня во время обхода Алиса и сама не заметила, как вытянула руку и коснулась колена доктора. Немедленно устыдившись, она спрятала «виноватую» руку под одеяло. Доктор внимательно посмотрел на Алису непроницаемо темными глазами, кивнул, словно что-то отмечая для себя, и поднялся со стула. У кровати Ксении он сидел дольше. Ну, конечно, Ксения же не хватала его за коленки своими худыми грабками. Чувствуя себя кругом виноватой, Алиса навострила уши, подслушивая.
- Доктор, может быть, я похожу на уколы? – просительно протянула Ксения, - Четверо ведь!
- Стоит вас выписать, как вы тут же забудете все, о чем я вас предупреждал. Лежите. – Непререкаемо возразил Валерий Антонович.
Когда он ушел, Алиса заметила, как Ксения смахнула что-то со скуластого некрасивого лица. Плакала? Вот еще! Не хватало разводить нюни перед незнакомыми людьми.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, Алиса юркнула в коридор. Дежурная сестра зашипела на нее, потому что обход еще не кончился.
- Я в туалет, - буркнула Алиса.
Она и в самом деле заперлась в туалете и принялась разглядывать свое лицо в зеркале над раковиной. Проклятые веснушки оккупировали уже весь нос и скулы. Надо было попросить папу, чтобы принес крем. А так – лицо было, как лицо. Уж во всяком случае, красивей, чем у Ксении. Алиса презрительно улыбнулась своему отражению, потом – лукаво, едва приподняв уголки губ. Посмотрела жалобно, попробовала придать лицу выражение вселенской скорби. Все было не то. Жалкое актерство, не более. А требовалось нечто такое, чтобы он не смог устоять…
Алиса поймала себя на мысли о том, что строит план соблазнения доктора. На этот раз она вовсе не чувствовала себя виноватой. Ну и что? Пусть – жена, пусть – ребенок, или даже два, она ведь не претендует на вечное владение Валерием Антоновичем. Просто хочет лишиться тяготившей ее девственности при его помощи. Она ужаснулась, впервые сформулировав это ясно и отчетливо. Алиса понимала постыдность своего желания, но поделать с этим ничего не могла, это и было то темное и тягостное, что угнетало ее теперь. Может быть, в глубокой древности самка неандертальца точно также выбирала себе самца, но, в отличие от Алисы, она не была скована традиционными условностями. И Алиса позавидовала своей дремучей пра-пра-пра - и еще неизвестно, сколько «пра» бабушке.
В туалет кто-то ломился, должно быть, обход уже закончился. Алиса напоследок скорчила своему отражению гримаску, дернула цепочку бачка и вышла.
Едва Алисино желание приобрело осмысленную форму, оно перестало казаться ей постыдным. В конце концов, это регулярно происходит между взрослыми мужчинами и женщинами, все об этом знают, и ничего странного в этом нет. Хорошо бы поговорить на эту тему с кем-нибудь умным, умудренным опытом. Жаль, что с папой неловко. А о разговоре на столь скользкую тему с мамой Алиса даже не подумала. Что-то заметившая в ее поведении Ксения проворчала:
- Замуж тебе, девка, пора.
Алиса хмыкнула и отвернулась от старой карги. Все думала о Валерии Антоновиче, о его непонятном взгляде, о теплом под тонкими брюками колене…
В ночь перед Алисиной выпиской Валерий Антонович дежурил. Алиса узнала об этом от сестры, решившей припугнуть не в меру активную пациентку дежурным врачом. Это известие вызвало у Алисы целую бурю чувств. Она то представляла себе, как заявится глубокой ночью в ординаторскую и сбросит с себя халат (под которым, конечно, не будет больничной рубашки), то обмирала от страха, думая о том, что доктор может решиться на первый шаг вперед нее.
Папа, пришедший после работы навестить дочь, нашел ее взволнованной и непривычно возбужденной, но решил, что это перед выпиской.
- Как дела, Заяц?
- Хорошо.
Они сидели на диванчике в зимнем саду больницы, состоявшем из нескольких пальм в кадках и чахлого лимонного деревца, и впервые в жизни Алиса не находила темы для разговора с папой. Он заметил это и принялся рассказывать о новой маминой командировке, о том, что вовсе не требовало участия собеседника. Алиса слушала, кивала, а в голове набатом звучало: «сегодня ночью…». Даже когда папа прощался, она не нашла в себе слов, обычно теплых и ласковых, без капли фальши. «Вот оно как бывает, - думала Алиса, - даже папа, родной и близкий папа становится отдаленней, и с ним больше нельзя говорить открыто о том, что на душе».
От ужина Алиса отказалась, не до него было. Более того, плавающий в коридоре запах подгоревшей манной каши раздражал, хотелось избавиться от него, во что бы то ни стало. И она ушла в зимний сад. Посещения уже окончились, и обтянутые дерматином диванчики были пусты. Алиса присела на один из них. Хорошо бы сейчас поплакать, уткнувшись в родное плечо. Да только где его взять-то?
Нервное напряжение последних дней обессилило девочку, и ей уже ничего не хотелось, кроме одного – домой, в светлую комнату с медвежонком, по-хозяйски развалившимся в кресле. Бог с ним, с доктором, можно как-то пережить опостылевшую девственность. Или возложить почетную миссию дефлорации на этого олуха Макса. Больше не хочется ничего.
Алиса теребила жесткий лист лимонного деревца, свесившего ветку к диванчику. Ей нравился аромат лимона, источаемый листом. За огромными, во всю стену, окнами зимнего сада дотаивало вечернее солнце, и на душе было неспокойно. Думалось о том, что жизнь почти прожита, а ничего интересного, достойного упоминания, в ней не было, о том, что вот такая, с раздерганными и противоречивыми чувствами, она не нужна никому, даже себе. Словом о том, о чем весьма часто думают шестнадцатилетние девочки и мальчики, оставшись один на один с трудно решаемой «взрослой» проблемой.
Дверь в зимний сад едва слышно отворилась, и шаркающие больничными тапками шаги сообщили о том, что кто-то из больных тоже решил провести вечер в одиночестве. Алиса никого не хотела видеть, поэтому и не оглянулась.
- Что, девка, совсем запуталась?
Неожиданный, глубокий голос Ксении напугал Алису. Как она здесь оказалась, доктор же запретил ей вставать!
На Алисино плечо легла слабая, горячая рука.
- Ты не печалься, их, таких, еще знаешь, сколько будет? Да и жених у тебя, я посмотрю, совсем неплох.
- А вам какое дело? – привычно огрызнулась Алиса.
- Жалко тебя, неприкаянную. У меня своих четверо, только поменьше тебя. Терпела до последнего, оставить не на кого было. Теперь вот маюсь, – как они там?
Ксения говорила миролюбиво, словно и не заметила Алисиной ершистости.
- А отец, то есть, муж ваш где? – не утерпев, полюбопытствовала Алиса.
- А кто ж его знает? Как младшенький, Олежка, родился, так он и давай Бог ноги. Где-нибудь собакам сено косит.
Алиса глянула на соседку исподлобья:
- Это как – собакам сено косит?
- Да разве ж собаки сено едят? – вопросом на вопрос ответила Ксения, усмехаясь.
Усмехалась она вовсе не зло, а, скорей, устало, и Алиса устыдилась своей неприязни к соседке. Ну и что, что некрасива, не всем же красавицами быть. А Ксения обняла Алису за плечи и, тихонько покачиваясь вместе с нею, заговорила:
- Всем нам, девонька, случается видеть небо с овчинку, да проходит это, ничего вечного нет. А печаль по мужчине – и это случается, пройдет. Главное, не думать, что на нем свет клином сошелся. А уж коли сошелся, так от своего не отступайся, делай, как решила, иначе потом жизнь отравой покажется. Живи, как умеешь, как получится, только не жалей о том, что сама сделала. Этим сделанного не изменишь, а душе – лишняя тоска. А этого не надо, девонька, жизнь, она дли-инная, натосковаться еще успеешь. Вот так-то, милая, ты уж мне верь, я на своем веку всякого повидала.
Это было то самое плечо, уткнувшись в которое Алисе так хотелось поплакать. Ксения говорила простые, обыденные вещи, но в ее устах они превращались в вечные истины, и Алиса готова была слушать ее до утра.
До утра не пришлось, прибежала дежурная сестра и заверещала:
- Вот где четвертая палата заседает! А ну, марш по постелям, а вам, Белецкая, и вовсе подниматься нельзя!
- Подниматься нельзя только из гроба, - мрачновато пошутила Ксения, - да и то, если уж нажилась вволю.
Неожиданно подмигнув Алисе, Ксения покорно зашаркала тапками к выходу, за нею пошла и Алиса. Бедлам в душе как-то улегся, легче не стало, стало спокойней. Алиса еще не знала, что многие девичьи печали врачуются вот такими материнскими разговорами.
Придя в палату, они легли, каждая думая о своем. Ксения – об оставшихся под присмотром соседки четверых детях, Алиса – о докторе с арабскими глазами, и о том, что делать со своим дурацким увлечением. Теперь у нее уже не было той отчаянной храбрости, с которой она собиралась ворваться в ординаторскую, а была грусть о не свершившемся, о не бывшем и несбыточном. Да и не стоило сбываться этой бредовой девичьей фантазии, мало ли что в легкомысленную голову взбредет?
С такою грустью Алиса укладывалась спать, и, намучившись, быстро уснула. И снова бежала во сне, путаясь в длинных травах Чертова болота, а неведомое Нечто настигало, горячо дышало в затылок, и Алиса отчетливо понимала – спасения от него нет…
Проснулась оттого, что кто-то осторожно тронул ее за плечо, спросонок едва не завопила от ужаса. В неширокой полосе голубоватого света коридорного ночника, падавшей из приоткрытой двери, бледным казалось темноглазое лицо доктора Валерия Антоновича. На нем не было привычного высокого колпака, и темные волосы, зачесанные за уши, показались Алисе необычными.
- Кошмар снился? – шепотом спросил доктор.
Алиса молча закивала. Наверное, она стонала во сне, чем и привлекла внимание Валерия Антоновича. Доктор присел на стул у ее кровати и спросил:
- Может быть, успокаивающего дать?
- Спасибо, не надо.
Валерий Антонович взял Алисино запястье, пытаясь посчитать сумасшедше скачущий пульс, и это прикосновение сладкой дрожью прошло по всему телу девочки. Не сознавая, что делает, она высвободила руку из докторовых пальцев и скользнула ею в широкий рукав хирургической куртки. Валерий Антонович замер, глаза его, казалось, стали еще огромнее в темноте. Сглотнув, он едва слышно прошептал:
- Вы… Ты отдаешь себе отчет?
Алиса молча замотала головой, продолжая гладить пальцами нежную кожу локтевого сгиба доктора. Это было, как сумасшествие, как бред, как наваждение. Черноволосый доктор клонился к Алисиному лицу, и она уже слышала прикосновения его губ к своей щеке…
Скрип соседней кровати почти слился с кашлем Ксении, и доктор испуганно отпрянул от Алисы. А ее била дрожь, самая настоящая.
- Я скажу сестре, чтобы она дала вам успокаивающее. – Негромко сказал Валерий Антонович и вышел из палаты. Вот тут-то Алиса дала волю слезам. Уткнувшись в подушку, чтобы не очень шуметь, она рыдала самозабвенно, так, как только можно в шестнадцать лет. Потом рыдания перешли в тихие всхлипывания, и Алиса сама не заметила, как уснула…