На сломанных каблуках балансируя и прислоняясь к раздвижным дверям с надписью «не прислоняться». Пот по рукам, ногам, животу; легкими – запах тел завернутых в старое, прелое. Ее научили стрелять из двустволки, талантливо врать и ничего не бояться. Она выполняла все вадза и па, и все о чем он ее просил – она непременно делала. И он научил ее быть хладнокровной в бою, с ясной головой воина идти до конца. Как бы не было тебе больно, - часто повторял он – никогда не кричи «сдаюсь», слышишь, никогда не теряй лица.
И она ему верила как высшей инстанции разделения добра и зла, и всегда за ним оставляла последнее слово. А он и не думал, не подозревал, что запросто можно вот так – столько значить для кого-то другого. Он ей говорил – ты выдержишь все, и ты не просто должна – у тебя выбора нет, это не закончится и не пройдет. И она так жила, во всем до конца, до последней капли опустошать, до упора жать по газам, все – или ничего, никогда – назад. Хотя знала сама, что все это ерунда, что наверно не стоит оно того, и что это должно пройти, непременно пройдет. И выпускала легкими пар, разгуливая до утра по мерзлым каналам и берегам, ища с кем выпить и помолчать, где страшнее провалы и тоньше лед. А иногда находила какого-нибудь чудака и отпускала себя с войны погулять, под утро возвращаясь домой. И сидела на холодном полу в компании стен и потолка, иногда болтала о пустяках, но чаще притворялась немой.
А потом бой закончился, вышел из строя аппарат, возвещавший знакомым голосом о ходе войны. И дом опустел, сменили замки, остался только паркет – от стены до стены, и уцелевший стакан. Но вместо заслуженной грусти, сладко-ноющей пустоты – двуспальная кровать на одного, зеркало в полный рост, гул ночной автострады и эстакад. И никаких сожалений, ничего такого внутри, слишком много зажило ран коркой не беспокоящих шрамов. Можно лежать вот так до утра, разглядывая неровности потолка, можно жать на стоп-кран в пути, а можно наоборот – забыть совсем про стоп-краны.
Теперь, когда бой для нее не учение, но кислород, не жизнь, но манера жить – она благодарна ему за Силу, за войско, в коем ей довелось служить, за непредсказуемость поворотов, за абсолютность веры и увлекательность лжи. Она любит прогуливаться и читать, молоко и холодный душ, тишину и спать пока не стошнит. Но по привычке тренирует память и волю, способность сражаться и выживать, как настоящий воин – отдавать все за идею, за чью-то другую жизнь.
Они не сойдутся в последнем бою – все угасло раньше, чем можно было нанести удар. Она так и останется – сама по себе, со своими конструкциями в голове, бежать – так по лезвию, балансировать – так на краю. Он так и останется верен тому, чему ее обучал.
Она знает, что бой окончен, что вынесли всё из всех комнат и продали дом. Но она привыкла ничего не бояться, не брать пленных, драться до первой крови, а потом – добивать. Она ему благодарна, да - он учитель, а она, как оказалось, прогуливала и врала. Он был бесстрашен и бескомпромиссен, а она – деструкция в чистом виде,
девчонка-война.