Они лежали в постели, отдыхая после долгих любовных игр. Ее пальцы перебирали его длинные волосы. А он дремал. Потом она наклонилась и игриво укусила его за ухо. Ее рука недвусмысленно нырнула под одеяло.
– Малыш… - Пробормотал он. – Я ничего не имею против наших забав, но ты должна мне давать хоть немного отдыха. Возраст у меня совсем не юношеский, чтобы несколько раз кряду тебя ублажать.
– Ой да ладно тебе! – Она шутливо шлепнула его по груди. – Ты мне все время поешь эту песню, не действуют на меня такие слова! А кто позапрошлой ночью меня вертел, как хотел? И что-то никакого возраста заметно не было! Я кончила раз десять, как не больше! Да и ты тоже… Ну, не десять! Но и не один!
Он улыбнулся. Что ни говори, приятно, когда молодая любовница говорит такие вещи.
– Любимая… – Он сладко потянулся. – Каждому мужику хочется услышать что-то подобное от своей милой. Но давай будем объективными. Мне тридцать девять, а тебе восемнадцать. У тебя все только начинается, твое чувство лишь начинает просыпаться. А у меня, скорее, увядает. Это последние всплески мужских возможностей.
– Конечно-конечно, – мурлыкнула она. – Давид, не морочь мне голову. Последние вспышки… Я знаю некоторых молодых, по сравнению с которыми ты просто маньяк сексуальный. Все ж от темперамента зависит, а он у тебя восточный.
– Люда, – Давид поморщился. – Я же тебя просил: давай обойдемся без этих намеков на твой богатый сексуальный опыт. Не все мужчины адекватно воспринимают информацию, что они далеко не первые.
– Замолчи! – Прошептала она и, чтобы он не возразил ей, закрыла ему рот губами.
Поцелуй затянулся минуты на две. Целовалась Люда упоенно, страстно, горячо. Давид был не совсем прав. Он во многом стал первым. Хотя бы в том, что это был первый мужчина, поцелуй с которым сводил ее с ума до сих пор, год спустя после первого свидания. Это был первый мужчина, рядом с которым она испытала безумное, сжигающее дотла наслаждение
А еще – это был первый мужчина, который научил ее не стесняться даже самых диких желаний.
«В постели нет ничего запрещенного», - часто говорил он. И она реализовывала все свои самые дерзкие фантазии. Однажды ей приспичило заняться любовью в ванной из шампанского. Давид только кивнул и вышел на улицу. Через полчаса он вернулся с ящиком «Белого танца».
– На целую ванную тут не хватит, – заметил он, – но мы его разбавим водой. Совсем чуть-чуть…
Именно там, в ванной, благоухающей вином, она первый раз испытала множественный оргазм. Судороги радости снова и снова швыряли ее вверх к звездам – и она орала, орала во всю силу своих легких, ничуть не задумываясь о том, что в два часа ночи может разбудить всех соседей.
А потом она, хохоча, поливала голого Давида из бутылки, а тот только улыбался:
– Смотри, Людка, потом заставлю всего облизать, не отвертишься!
– А может, это тоже моя эротическая фантазия?
– Тогда реализуй ее.
Она опустилась на колени и начала ласкать Давида так неистово, что он не сдержался уже через пять минут.
– Простите сударь, – лукаво улыбнулась она, вытирая губы, – я хотела, конечно, облизать вас всего, но решила начать с наиболее выдающейся части вашего тела.
– Да я как-то не в претензии, – ответил он, тяжело дыша. – Ох, Люда-Люда, до чего ж ты восхитительная девочка…
– А ты – изумительный мужчина.
– Не льсти.
– А ты не дури.
Сам Давид про свои фантазии отмалчивался, несмотря на все попытки выведать, какие страсти терзают ее любимого. Но однажды, когда они возвращались из ресторана, отмечая сто дней своего романа (идея принадлежала Давиду), она все-таки добилась своего.
Навстречу им попалась подвыпившая троица. Молодой человек фактически тащил на себя двух девиц. Одна из них чуть ли не спала у него на плече, еле переставляя ноги, а вторая все порывалась расстегнуть куртку своего спутника.
– Потерпи, солнце, потерпи, – бормотал юноша. – Сейчас дойдем до дома, и вы меня разденете, и я вас…
– Кажется, у парня намечается веселая ночь, – заметил Давид.
– В таком состоянии, боюсь, он сможет только весело храпеть, – съехидничала Люда. И осеклась, увидев задумчивый взгляд, которым ее милый проводил попавшуюся им тройку. – Давидушка… А уж не завидуешь ли ты ему?
Тот только неопределенно хмыкнул.
– Давай-давай, развратник, колись! – Не отставала Люда. – Неужели тебе было бы неприятно, если б тебя ублажали две девушки?
– В моей практике такого не было, – ответил он и перевел разговор на другую тему.
Но голос его при этом все-таки чуть-чуть дрогнул.
К его дню рождения в декабре она готовилась тщательно. Во-первых, настояла на том, что они отметят его вечером в ближайшую субботу после праздника. Во-вторых, потребовала, чтобы никто не вздумал украсть его на этот день.
– Да ты что, Людка, – засмеялся Давид. – Кому я нужен?
– Бывшей жене, например, – не удержалась она.
Он сразу помрачнел.
– Не волнуйся, малыш. Уж кто-кто, а она меня явно не вспомнит.
О своей бывшей семье он всегда говорил неохотно. Людка только знала, что женился он в двадцать пять, а через девять лет развелся. Жена гуляла от него много и часто, Давид сначала терпел, а потом послал все куда подальше и подал на развод.
А еще она знала, что у него есть сын. Пожалуй, один из немногих людей на планете, которых Давид по-настоящему любил. Он встречался со своим ребенком нечасто, но каждый раз это был день, когда Давид просто исчезал из этой жизни для всех. И даже для нее.
– Я все понимаю, – говорила она, хотя на душе скреблись кошки. Она не имела права ревновать. И все-таки ревновала. А еще – она сама не хотела себе в этом признаваться, но ведь правду не утаишь – с недавнего времени у нее начало появляться безумное желание: забеременеть от Давида. И хотя она всеми силами старалась загнать эти мысли глубоко внутрь, они появлялись снова и снова. И что делать с ними – ей было неизвестно. Ни с подругами не посовещаться – в этом городе их не было, ни тем более, с родственниками. Ее родители осталась за несколько сотен километров отсюда, с облегчением вздохнув, когда узнали, что дочь поступила в университет, и только изредка напоминая о себе почтовыми переводами или телефонными звонками.
Да, мама, у меня все хорошо, учусь, спасибо, что помогаете с деньгами, нет, приезжать не надо. Романы у меня? Ну что ты, мама, я учусь, мне не до романов…
Она так привыкла повторять матери заученный монолог, что даже иногда не особенно вслушивалась, о чем спрашивает ее родительница. Но не говорить же маме, что у нее неожиданно вспыхнул роман с тридцативосьмилетним мужиком?
Тридцать девять Давиду стукнуло в среду. А в субботу он, как и обещал, позвонил в дверь.
– Ты оригинален, – заметила она, принимая от него охапку роз. – Дарить цветы в СВОЙ день рождения – как минимум забавно.
– Ты тоже… оригинальна, – хрипло сказал он, не сводя с нее восхищенного взгляда.
Люда довольно усмехнулась. Ее наряд составляло нижнее белье и сапоги с высокими голенищами. Она долго думала, как бы эффектнее встретить любимого и, кажется, идея удалась.
– То ли еще будет, милый, – лукаво подмигнула она. – Заходи в комнату, там подарок.
Посредине зала стоял огромный картонный ящик, перевязанный алой лентой.
– Господи, что ты такое притащила? – Изумился Давид.
– А ты открывай, – подтолкнула она его к ящику.
Лента быстрой змеей соскользнула на землю, а из ящика, широко улыбаясь, вышла симпатичная мулатка. Она прошла мимо Давида, легко коснувшись его щеки, и встала рядом с Людой.
Вместе девушки смотрелись просто потрясающе. Мулатка в белом белье и Люда в черном составляли такое восхитительное сочетание, что Давид, пытаясь что-то сказать, только закашлялся.
– С днем рождения, – промурлыкала Люда.
– С днем рождения, – эхом отозвалась мулатка.
… На следующий день Давид с трудом продрал глаза часам к двенадцати. Мулатки в постели не было. А в изголовье кровати сидела Люда.
– Тебе хорошо, милый?
– Это было что-то невероятное… Хотя… Все-таки, наверное, надо было предупредить.
– Не получилось бы сюрприза – это раз. А, во-вторых, ты бы стал отбрыкиваться, я знаю! Ты помешан на том, чтобы я не испытывала дискомфорта… Кстати, милый, чтобы ты знал: мне тоже понравилось…
Давид так и не узнал, что мулаткой оказалась вызванная Людой проститутка. Интернет предоставил возможность большого выбора.
По молчаливому уговору, Давид никогда не спрашивал, откуда взялся «подарок», хотя, наверное, догадывался – не глупый же мужик.
Они никогда не говорили о возможном совместном будущем. Хотя Люда и жила у Давида последние три месяца, она не испытывала никаких ложных надежд. Давид не был похож на человека, готового вторично вступить в брак. Поэтому она просто старалась загнать такие мысли как можно глубже, точно так же, как и свои соображения насчет совместного ребенка.
Получалось это все хуже и хуже. А говорить на эту тему с Давидом она не хотела: просто боялась, что он сбежит от нее.
… А в итоге получилось, что сбежала от него она.
Люда никогда не верила в возможность обучения за рубежом. Университет, конечно, практиковал обмен студентами, но перспектива уехать в другую страну казалась такой зыбкой и несбыточной…
И все-таки, как показало время, даже невозможное возможно.
Самое смешное – Давид сделал все для того, чтобы помочь ей уехать.
– Любовь проверяется временем. А учеба за рубежом – это твое будущее. – Вот и все, что он сказал на ее замечание о предстоящей разлуке длиною в год.
Именно Давид разбирался с бумажной волокитой, необходимой для оформления документов. Это с его легкой руки (и благодаря многочисленным знакомствам) ей удалось пройти все комиссии просто в рекордные сроки.
Несколько месяцев легко умещаются в нескольких строчках, да и память человеческая – такая забавная штука, что хранит лишь осколки событий. Для Люды вся эта неразбериха слилась в какой-то цветной вихрь. Она сама потом с трудом вспоминала, как произошел ее отъезд из страны.
И лишь только глаза Давида она не могла забыть… Удивительно добрые и грустные глаза, в которых смешались покорность судьбе, забота о ней и невыносимая тоска.
Она улетала в конце августа. Напоследок Давид закатил ей банкет в одном из самых крутых ресторанов города. Они почти не говорили, просто пили вино и смотрели друг на друга, смотрели, не в силах произнести даже «люблю». Уж слишком странно прозвучало бы это слово именно сейчас, когда до расставания оставались всего лишь сутки.
Последнюю ночь они не сомкнули глаз. Давид любил ее горячо и страстно, вновь и вновь заставляя кричать от восторга. Задремали они только под утро, а уже через два часа их поднял звонок будильника.
– Пора, малыш, – он тронул ее за плечо. На тумбочке рядом с кроватью стояла чашка горячего кофе.
– Уже? – Сонно пробормотала она.
– Уже, – тихо ответил он.
Всю дорогу до аэропорта он молчал и только обнимал ее крепко-крепко. И лишь когда объявили регистрацию рейса, глухо обронил в сторону:
– Год – это много. Очень много, малыш. Я не могу, не имею права ничего от тебя требовать… Просто… Просто знай: я жду тебя здесь. Но если ты влюбишься там… Скажи мне об этом, хорошо? Я взрослый человек: истерик закатывать не буду. Обещаю.
Она лишь покачала головой.
Последний поцелуй был, наверное, самым сладким из всех… Она с сожалением оторвалась от его губ и прошептала:
– Береги себя. Ты нужен мне. До встречи.
… Жизнь за рубежом захватила ее и понесла по своей колее, да с такой скоростью, что только успевай оглядываться. Новые впечатления, новые друзья, новые встречи…
Однажды она поймала себя на том, что уже давно не проверяла свою почту. Давид, наверное, сходил с ума.
Он писал ей чуть ли не каждый день. Рассказывал о своей работе, о снах, о людях, с которыми ему приходится встречаться.
Каждое письмо заканчивалось словами: «Люблю. Жду. Осталось немного».
Она отвечала ему где-то раз в неделю. Писала мало: не так много свободного времени было, да и домой она приходила довольно поздно – в первый же месяц удалось устроиться продавщицей в неплохой магазин, правда, работать приходилось с трех дня и до часу ночи.
Открыв почту, она обнаружила там кучу писем от Давида. В первых он был спокоен, но чем дольше ждал ответа, тем тоскливее становились его строки.
«Где ты, малыш? Я все понимаю: работа, учеба, люди… Но хоть иногда оставляй мне весточку: как ты? Меня просто наизнанку выворачивает от того, что ты молчишь».
«Прости, – отвечала она. – Дел невпроворот. Не волнуйся. Все хорошо».
Три раза за это время они созванивались. А потом прекратили по его просьбе.
– Я не могу, любимая, извини… Это очень тяжело: слышать твой голос и понимать, как ты невыносимо далеко. Просто пиши мне письма…
… А потом в ее жизни появился Мик.
Он не просто появился, а ворвался каким-то невероятным вихрем. Это был не человек, а сгусток энергии. Живя рядом с Давидом, она привыкла, что возле нее находится спокойный и уверенный в себе мужчина, для которого проблем почти не существовало.
Мик был полной противоположностью Давида. Он словно притягивал к себе сложные вопросы, которые решал шутя, даже не сильно задумываясь над тем, как он это делает.
Непоседливый, до невозможности ехидный, он умудрялся, казалось, быть в пяти местах одновременно. Душа компании, гитарист и пианист, красавчик, спортсмен, любимец преподавателей, баловень судьбы…
Его отец был председателем директоров крупной фирмы, мать – известным математиком. Он унаследовал от нее цепкий ум, а от отца – умение уговорить кого угодно и на что угодно. При желании этот человек мог продать дубленки жителям Африки.
По нему сохли чуть ли не все девочки университета. А глаз он положил именно на нее.
Сопротивлялась она долго. По ночам рыдала в подушку, потому что ее разрывало на части. У нее был Давид. Где-то там, далеко-далеко, какой-то призрачной тенью.
И был Мик. Здесь и сейчас.
Сердце требовало верности, тело – любви.
Сердце проиграло.
Когда она проснулась и обнаружила у себя в постели Мика, то вышла в ванную и там долго плакала. Полчаса, не меньше. Перед глазами мелькали картины прошлой ночи. Они с Миком пьют вино… В голове уже шумит, но это даже забавно… Мик целует ее в губы, Мик начинает раздевать ее, Мик резко входит в нее и она обхватывает его ногами, словно со стороны наблюдая за тем, как на кровати сплелись два разгоряченных молодых тела…
Поплакав, она вышла в комнату, села за компьютер и написала письмо всего из нескольких фраз.
«Я не выдержала. У меня появился любовник. Пойми меня и прости. Хотя понять ты не сможешь. Тогда только прости».
Ответа пришел на следующий день. Очень короткий и простой. Но она понимала, что в каждом слове кровоточит боль.
«Я постараюсь понять. И постараюсь тебя забыть. Не знаю, как, но постараюсь. Будь счастлива. Я завидую тому, кому ты отдала свою любовь. Время с тобой было самым восхитительным в моей жизни. Ты подарила мне невероятную сказку. Но сказки заканчиваются. Не буду говорить «люблю», это глупо. Но ты и без того знаешь, как я к тебе отношусь. Все это время я хранил тебе верность. Это не упрек, а просто показатель моего чувства. Ты – мир, который я потерял, и мир, который я приобрел. Его не вычеркнуть из сердца и не заглушить другими женщинами, сколько бы их еще ни было у меня. Прощай. И только одна просьба: не пиши мне больше, мне будет невыносимо больно».
Роман с Миком, вспыхнувший ярким пламенем, продлился всего три недели после того, как они оказались в постели. Мик не мог быть верен какой-то одной девушке, он жил от победы к победе. Слух о том, что у него есть еще кто-то, кроме нее, появился сначала зыбким отзвуком шепотка за спиной, потом многозначительными взглядами, которыми обменивались однокурсницы, и, наконец, признанием самого Мика. Он не извинялся и ничего не объяснял. Просто пришел и сухо произнес:
– Между нами все кончено.
Она долго кричала ему в лицо все, что думает о нем, периодически переходя на русский. Мик хладнокровно выслушал ее, а потом заметил ледяным тоном:
– Я надеюсь, теперь ты остынешь?
И, не дожидаясь ответа, развернулся и ушел.
Что она могла сделать? Написать Давиду и все рассказать? Глупее не придумаешь. Она даже не могла поделиться своей болью с подружками из университета: те наверняка скоро начнут тихо злорадствовать, ведь слухи разносятся быстро.
Весь мир сократился до каких-то минут. И за это время в ее голове пронеслись картины, связанные с Давидом.
Вот они знакомятся: незнакомый мужчина в дорогом костюме, наплевав на судьбу лакированных ботинок, подхватывает ее на руки и переносит через лужу. Лужа глубже, чем кажется на первый взгляд, и мужчина с легкой досадой смотрит на брюки, испачканные чуть ли не до колена.
Вот он только начинает за ней ухаживать: розы утром под дверью, машина под окном, улыбающийся ей знакомый незнакомец… «Я просто подвезу вас, прошу вас, не отказывайте мне в этом маленьком капризе».
Вот они целуются под дождем, не обращая внимания на косые взгляды людей, сгрудившихся под козырьком магазина. Им двоим дождь не помеха. Он даже придает поцелуям особый вкус.
Вот они первый раз занимаются любовью: безумие, захлестывающее с головой, страсть, отзывающаяся скрипом кровати, его крик радости и ее немного наивный вопрос: «А что же дальше?».
Вот они с мулаткой ласкают Давида…
Вот Давид смотрит ей в глаза, и в его взгляде – страсть, счастье и благодарность за восхитительную ночь.
Вот они в аэропорту…
И его слова… «Знай: я жду тебя здесь. Но если ты влюбишься там…»
И его последнее письмо: «Не пиши мне больше».
Следующие недели тянулись медленно, как мед, стекающий с ложки. Люда завела привычку вычеркивать дни, оставшиеся до отъезда. С Миком она больше не встречалась, а на поползновения других мужчин откровенно огрызалась.
Обратно в Россию она возвращалась, все еще надеясь на что-то, на какое-то чудо, прихоть судьбы, на невероятный поворот событий – ведь все бывает в этом мире.
Она не стала предупреждать о своем визите, даже сама не зная, почему, а просто пришла к нему в квартиру и позвонила в дверь. Ей открыла невысокая красивая женщина лет тридцати и окинула подозрительным взглядом.
– Вы к кому?
– Простите, меня просили передать Давиду на словах…
– Давида сейчас нет, он в командировке, если хотите – передайте мне.
– Тогда скажите… Скажите, что… – Она еще пару мгновений стояла на пороге, а потом ушла, так и не договорив до конца фразу. Да и что она могла сказать женщине, которая живет в доме Давида?
Кем она ему приходится? Впрочем, какая теперь разница? Люда шла по улице, с трудом сдерживая слезы.
... А потом неожиданно начался дождь . И ей казалось, что у него невыносимо горький вкус. Особенно если вспомнить то, какими сладкими были капли, когда она целовалась с Давидом…
Потянулись унылые дни учебы. Один месяц сменял другой, а в ее памяти все еще оставались мгновения, так или иначе связанные с Давидом. Они не тускнели, а наоборот, по прошествии времени становились все ярче.
Давид ей часто снился. И сны эти были далеко не целомудренны.
В феврале Женя Камилова, озорная и веселая девушка из другой группы, поймала Люду за рукав.
– Так, мать! Ты мне не нравишься. Как вернулась из своих заграниц, так ходишь, будто в воду опущенная. Там что у тебя, друг сердечный остался?
Люда только усмехнулась.
– Да нет у меня там никого.
– А раз нет, так не надо делать такой вид, будто ты завтра на собственные похороны собираешься. Слушай меня. Сегодня вечером будет маленькая вечеринка. Много интересного народу придет, тебе понравится. И Родька, кстати, тоже будет.
– Кто такой Родька? – Подняла брови Люда.
– Ох ты ж, господи… Год не было тебя в стране, так совсем из жизни выпала. Родион-фокусник. Мальчик такое вытворяет, что Копперфильд, наверное, зубами скрипит от злости. Ребенок совсем еще молодой, но талантливый… Причем, как утверждают некоторые барышни, не только в области фокусов. Он уезжал надолго, но вот вернулся. – Женя многозначительно улыбнулась. – В общем, приходи. Будет весело.
Сначала ей не хотелось идти ни на какую вечернику. Даже с учетом фокусника это мероприятие могло перерасти в очередную пьянку, где все в итоге сводится к приставаниям и сальным намекам.
Но, трезво посмотрев на вещи, она все-таки поняла, что вечер с кем-то существенно лучше одинокого вечера в холодной общаге.
В семь часов вечера она уже постучалась в дверь квартиры, где собиралась компания.
– О, появилась наша Людка! – Радостно завопила Женя, затаскивая подругу в комнату.
– Родька! Теперь точно все собрались, – пророкотал басок кого-то из гостей. – Давай, маг и кудесник!
В центр комнаты вышел паренек лет семнадцати. Худощавый, темноволосый и темноглазый.
– Здравствуйте, – тихо сказал он. – Ну что, начинаем?
Ответом ему послужили одобрительные аплодисменты и свист.
– Хорошо, – улыбнулся Родька. – Итак… Ап!
Он хлопнул в ладоши – и неожиданно в его руках оказалась колода карт. Родька пару раз красивым веером перекинул ее из руки в руку, а потом снова хлопнул… Колода исчезла.
– На хороших картах обязательно сидит кто-то нецелованный, – с лукавой усмешкой объявил Родька. – Посмотрим, кого выбрала колода. Молодой человек, привстаньте!
Под общий смех со стула поднялся известный всему институту ловелас Петька Загибов. Тут же раздался вопль:
– Точно! Она у тебя под задницей!
Петька, сопровождаемый хохотом зрителей, передал колоду Родьке.
– Продолжим, – снова улыбнулся фокусник. – Сейчас мы с вами замахнемся на старика Ньютона. На него упало явно не то яблоко. Потому что…
Он вытащил из кармана три груши. В зале снова послышался смех.
– Да, – задумчиво проговорил Родька. – Что-то я напутал. Но сейчас исправлю.
Он положил груши на столик, стоящий рядом с ним, накрыл их платком, а потом резко сдернул, с легким поклоном продемонстрировав яблоки.
А дальше он легким толчком отправил их на землю. Но яблоки отказались падать, а зависли в тридцати сантиметрах над полом. Родька повел рукой вправо – и яблоки послушно последовали за ней. Потом Родька просто убрал руки за спину. Яблоки остались висеть.
А затем, повинуясь движению головы фокусника, они вернулись на стол. Снова платок, накрывший их, и… Под платком оказались сливы.
– Угощайтесь, очень вкусно, – засмеялся Родька, кидая сливы в зал.
Людка поймала себя на том, что неотрывно смотрит даже не на руки фокусника, как большинство в зале. Она наблюдала за его лицом. Назвать его красавцем было нельзя, но вся его внешность невыносимо притягивала…
Тем временем Родька превратил бумажный кораблик в хомячка, а хомячка в теннисный шарик.
– И еще один фокус, который дался мне крайне тяжело. Если что пойдет не так – не обессудьте, я не волшебник, я только учусь.
Он окинул зал внимательным взглядом и поманил к себе Люду.
– Девушка, подойдите сюда, пожалуйста. Возьмите со стола бумагу и сверните ее в трубочку.
Люда выполнила указания фокусника, хотя даже в этот момент она не отрывала от него взгляд.
– Сейчас девушка меня загипнотизирует и у меня ничего не получится, – заметил Родька. Снова раздались одобрительные хлопки.
– А теперь, – продолжал он, – мы попросим мою очаровательную ассистентку саму поставить в вазу эту бумагу и накрыть сверху вот этим ведерцем.
Он вынул из-под стола небольшое ведерко, которым обычно играют дети в песочнице.
После того, как Люда водрузила ведро на вазу, Родька повернулся к залу.
– Обычно разные фокусники просят стукнуть по вазе волшебной палочкой или произвести другие совершенно ненужные действия, но мы обойдемся без этих сложных манипуляций. Снимите ведерко.
– Ух ты! – Разнеслось по комнате, когда под ведерком оказался небольшой букет роз.
– Родька, ты гений! – Крикнул кто-то из глубины зала.
– Ну что вы, – развел руками тот. – Это же не я делал фокус, а наша очаровательная… Как ваше имя?
– Люда, – отозвалась девушка, невольно улыбаясь.
– Похлопаем Людочке, так успешно затмившей меня на этой сцене, – сказал Родька и первый начал аплодировать.
После того, как хлопки смолкли, он поклонился и крикнул:
– А теперь, дорогие зрители, фокусник хочет кушать!
Его слова были встречены одобрительным гулом. Вечеринка начала превращаться в обыкновенные посиделки, когда вино льется рекой, трезвых за столом все меньше, а пустых бутылок – все больше…
Люда хотела тихо выскользнуть из квартиры и вернуться к себе в общагу. Он вышла в коридор и накинула куртку.
– Настоящий фокусник должен уметь неожиданно исчезать, – прошелестел у нее за спиной голос Родьки. – И исчезну я не один. Пойдем!
Не дожидаясь ее согласия, он схватил ее за руку и вытянул на улицу.
… Как прогулка превратилась в долгую ночь, не мог сказать никто из них. Просто в какой-то момент она остановилась, резко повернула его к себе и впилась в него жадным поцелуем. Почему она это делает, она объяснить не могла. Родька манил ее к себе, притягивал, завораживал. И ей было все равно, что мальчик еще совсем молодой, что у них больше четырех лет разницы, что завтра он, возможно, уйдет и забудет о ней…
Она хотела – и она добилась своего. Желание, абсолютно звериное, не поддающееся логике, завладело ей совершенно неожиданно. И она знала, что никогда не пожалеет о своем поступке.
А потом, в общаге, они раздевались с какой-то невероятной скоростью, даже не задумываясь о прелюдиях и ненужных словах.
И, насладившись друг другом, долго лежали на узкой кровати. Она гладила его волосы и отвечала на поцелуи.
– Поздно уже. Мне пора. Отец будет сильно волноваться. Он у меня человек свободных нравов, но не надо дразнить гусей.
– Хорошо, я понимаю…
– Но завтра… Слышишь – завтра! Я снова хочу быть с тобой.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
– Обязательно. Я тебе обещаю.
На следующий день они встретились на автобусной остановке.
– Куда мы поедем?
– Ко мне домой. Сейчас отец за нами заедет.
– Вот как?
– У меня от него нет тайн. Когда вернулся, он долго расспрашивал, где я был. Ну… Я ему все рассказал. Знаешь, он так интересно на меня посмотрел, когда я узнал, как тебя зовут.
– А твоя мама ничего не сказала?
Он помрачнел.
– Не люблю вспоминать… В общем, она умерла. Я живу с отцом и его женщиной. Не нравится мне слово «мачеха», да они и не расписаны. Мы с ней относимся друг другу уважительно, но без особой теплоты. Отец развелся с матерью давно, а когда она умерла, забрал меня к себе. Он хороший мужик, тебе понравится.
Перед ними остановилась машина, дверь открылась и знакомый до боли голос произнес:
– Садитесь, что ли, а то….
Мужчина, сидевший за рулем, не закончил фразу. Он смотрел на Люду, а та не отрывала от него глаз…
– У судьбы невероятное чувство юмора, – наконец выдавил из себя Давид. – Даже не знаю, что и сказать-то…
– Папа, что-нибудь случилось? – Недоуменно спросил Родион, переводя взгляд с Люды на отца, а потом с него обратно на Люду.
– Ох, Родя… Фокусник ты… Пожалуй, из всех твоих фокусов этот – самый гениальный, – после долгого молчания произнес Давид. – Ладно, поехали. Дома разберемся.
И всю дорогу Люда сидела, закрыв глаза, вслушиваясь в шум мотора и музыку из колонок, только лишь бы заглушить безумие, которое черной волной поднимающееся откуда-то со дна души, лишь бы не думать о том, как дальше будет складываться ее жизнь.
А где-то в глубине сердца бились слова, вычитанные когда-то в какой-то книге: «Судьба улыбается, судьба плачет, судьба улыбается, судьба плачет, судьба…»
ноябрь 2007