НАЧАЛО
http://www.proza.ru/2007/10/21/11
«Сейчас начнётся...» - подумала Анечка. Она быстро мчалась по дороге в Будапешт, надеясь проскочить основные пункты слежения до того, как Грегор обзвонит всех своих людей и начнётся массовая охота на неё. На неё одну. Ту, которую он так ненавидит. И без которой он так и не смог жить...
3.ДЕТСТВО
Ганнуся родилась в небольшом местечке Хрумки в Украинских Карпатах на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря. В их селении говорили на странной смеси языков – румынского, венгерского, чешского, польского, украинского и даже русского.
Вначале детей в их семье было трое, но старший брат Мыкола умер давно, когда Гандзе еще не было и двух лет, она его и не помнила вовсе, а из его фотографий сохранилась только одна – когда Мыколка снимался на паспорт в свои шестнадцать, и эта же фотография, сейчас уже совсем выцвевшая и почти неразличимая, висела в сердцевине креста на кладбище. Догуливая последние дни перед уходом в армию, Мыколка разбился «по пьяни», налетев мотоциклом на придорожный столб и неудачно приземлившись на торчащий особняком кол соседского тына.
Вторая сестра Ганнуси – Маричка, умерла в пятнадцать лет при родах, зачав ребенка опять же «по пьяни» от своего отца. Отца засудили и сослали куда-то далеко, откуда не приходят письма. Да, собственно, и писать ему было некому. Нусе-Ганнусе в это время было пять лет, она самостоятельно выпасала коз на предгорье, но вот писать и читать пока не умела. А мать их, носящая странное по тем (да и по нынешним тоже) временам имя Стелла, несмотря на долгие годы преодоления всеобщей безграмотности, так и не выучилась ни письму, ни счету. Это произошло то ли вследствии слабого здоровья, то ли по природной лени, то ли такого же безпробудного пьянства, каким отличалась добрая половина хрумкивцев. Так Ганнуся осталась одна из детей. Была самой младшей, а стала - одна. Стала - старшая.
Отдушиной Ганнуси была бабушка Лиза, белой вороной выделявшаяся в селе. Уроженка Ишима, окончившая школу медсестер в Тюмени, она к окончанию войны вышла замуж за фронтовика, офицера-артиллериста. В первый же год их совместной послевоенной жизни он получил распределение в Киевский военный округ, потом за дебош и пьянку был переведен в Ужгород, а дальше – всё дальше - в Мукачеве. И когда Стелле было всего три годика, его нашли в понедельник утром в казарме с простреленным виском. Сначала Стелла была маленькая, потом Лиза заболела – "по-женски", как тогда стыдливо называли все гинекологические и эндокринологические проблемы у женщин, и заболела надолго, потом умер старенький врач и Лизавета осталась единственным медработником на все Хрумки. Так они прожили здесь все сорок Стеллиных лет.
После утраты Марички и ее ребенка (Ганнуся так никогда и не узнала, кто это был – мальчик или девочка, она почему-то всегда думала, что это обязательно должен был быть братик), Стелла взялась за ум. Она привела в порядок хозяйство, перестирала все шматье, из пары своих платьев сшила как умела новое платье Ганнусе, первое ее платье, сшитое для нее лично. И решила перебираться в городок побольше. Так, в пять лет, вместе с мамой и двумя козами Ганнуся оказалась в Рахове. Там Стелла познакомилась с Васыльом, плотником, да к тому же еще и спортсменом-лыжником.
Всё было хорошо, особенно в первое время хорошо. Стелла бросила пить, если и выпивала, то исключительно по праздникам, церковным и советским, и то по чуть-чуть. Вскоре Стелла округлилась, раздобрела, и одну за другой родила девочек-погодков Ксеню и Маричку-вторую. Так и называли – Маричка-вторая, обожали и баловали девочек – безумно. Может, из-за утраты старших детей, а может от сытой жизни, Стелла стала заботливой мамой и хорошей хозяйкой. Родила она на удивление легко, несмотря на свой возраст "за сорок". Васыль любил всех девчонок одинаково и на каждый праздник приносил каждой по кукле или мягкой игрушке. Обязательно - одинаковой, чтоб девчонки не разодрались. Васыль любил справедливость и женщин.
Но, видимо, тяжкие грехи были написаны на их роду. Однажды вечером, уложив Ганнусю и Ксеню на печь, Стелла только-только пристроилась рядом с маленькой Маричкой-второй, которой как раз исполнилось три года. (У Стеллы в этот раз молока было много, и она все еще время от времени баловала младшенькую, давая ей титьку перед сном - больше для удовольствия, чем для еды). Тут в двери постучали. Ганнуся помнит тот страшный стук. Ей к тому времени исполнилось уже десять, хотя внешне она выглядела как первоклассница – маленькая, белявая, худенькая, в коротких и узких не по размеру платьях. Ганнуся как раз закончила свои уроки, но что-то там ей не давалось, и она думала-думала, перед сном, ей снились цифры, цифирьки и цифирищи, они то шли рядами, то кружили в хороводе, то устало опускались на линеечки, то испуганно жались в клеточках. Страшный стук разбудил циферьки и они убежали в звездность ночи, открывшуюся в распахнутую дверь.
Вошли какие-то люди, большие усатые люди, говорившие знакомые слова, но непонятные фразы, смеясь, схватили Стеллу с рапахнутой грудью, отбросив Маричку-вторую на лавку летней кухни, не заметив девчат, спрятавшихся в занавеси за печкой, и долго насиловали Стеллу, стиснувшую зубы, терпевшую их, испуганную то ли за себя, то ли за дочерей. Маричка-вторая стояла в дверях и смотрела на мать, глаза-в-глаза, запоминая увиденное на всю свою недолгую жизнь. А Ганнуся, выглянув из-за уголка занвески, закрыв подушкой Ксюшино лицо, смотрела на маленькую сжавшуюся фигурку Марички, моля Господа Бога нашего Иисуса и заступницу нашу Матерь Божию Марию, сохранить и помиловать их мамочку, мамусеньку, роднусеньку… и слезы застилали её глаза, и губы кровили, закушенные невырвавшимся криком.
С тех пор Анечка перестала забывать свои с н ы.
Что было постоянным в ее изменчивой жизни – это сны. Первым ее детским сном, который она помнила, был такой. Она раздетая сидит в железной клетке, сверху огромный нож, похожий на нож для нарезки сыра в их школьной столовой. Нож отрезает ей голову, кто-то невидимый укладывает эту голову, поднимая ее за косы, в железный ящик. Ящик захлопывается, и лязгает автоматическая защелка, кольцо на крышке ящика продевается в стальной крюк, висящий на канате. О-о-п! – нажимаем красную кнопочку и - лебедка разматывается, коробка по канатке сигает вниз – а там – внизу – туман, не видно, что там дальше. За это время у Анечки отрастает вторая голова, и с ней происходит та же процедура. Голова за головой, всё вниз и вниз, в туман и белую муть. Иногда ящик с головой не захлопывался, зияя полураскрытой пастью с шевелящимися на ветру черными прядями волос, и нужно было примять голову, или повернуть ее поудобней (поудобней для ящика, конечно же), и вот, наконец, – всьо файно – поехали! О-о-оп!
4.ДОМОЙ
Всьо файно! – сказала Анечка сама себе. Анечка гнала машину на предельной скорости. Скорость – её выигрыш, её спасение....
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ