Первый раз я женился сгоряча - в состоянии лёгкого-алкогольного, усугублённого холодным пивом и горячим желанием.
Я сказал: "Давай!". Она ответила: "Конечно!".
И хоть мы говорили о разном, её братья пантомимой ног объяснили мне, что значит: "давай!", и я с ними согласился.
Когда мне наложили швы, а ей - ленточку с кольцами, мы грянули свадьбу, на которой гости плясали, братья следили, а невеста пила.
Как выяснилось, мы кому-то мстили. Но он, гад, не пришёл. Признавшись в этом, невеста икнула мне: "прости!". И я рванул за угол, где и обрёл настоящую любовь.
Так её звали.
Любовь имела квартиру, и я полюбил её с первого взгляда: трёхкомнатная, меблированная, два балкона, раздельный санузел - мечта!
Я сказал Любви: "Люблю". Она ответила: "Женись - пропишу". И я женился. А она прописала родню из Астрахани.
Ей, видите ли, не понравилось, что на её фразу: "разделю с тобой свою жизнь", я попросил разделить лишь её жилплощадь. Отчего из санузла я выходил уже с гордо разбитой головой. И бинтовала мне её Ася.
За перевязкой Ася сказала мне, что она еврейка, и я тут же её за это полюбил.
- Но за это обычно не любят! – удивилась она. И я, для убедительности, предложил ей свалить в Америку.
- Сделай обрезание и - вперёд! - сказал мне её папаша.
И я сделал себе перёд, а когда увидел, что виза в Израиль, упал в обморок.
- Но мы же сионисты? – всё удивлялась Ася, а я всё орал:
- Это я-то? Я?!!
И она, указывая на забинтованное, говорила:
- Ну да. Теперь уже - да.
А потом подала нашатырь, и на развод.
Чуть лишённый достоинства, бодрость духа я, однако, не утратил, и свою мечту осуществил уже с Жанной.
Она не была сионистом и взяла меня в Америку - таксистом, чтобы я мог недосыпать, а она - спать с кем попало.
И вот однажды, набравшись пивом мужества, я сказал ей, что наши дорожки расходятся. На что Жанна показала мне какие-то бумажки, а налетевшие полицейские – "кузькину мать".
Отчего на Родину я возвращался уже инкогнито, выпросив политического убежища в трюме сухогруза "Василий Микитенко" у одноимённого кочегара.
Надолго, впрочем, моё инкогнито не сохранилось. Сразу же по прибытию мне его вдребезги разбили компетентные органы.
Однако, отбив почти все органы, органы всё же вскоре меня отпустили, и Новый год я встречал уже с портвейном и Снегурочкой.
Я сказал ей: "Давай!". Она ответила мне: "Ик!". И мы превратили ту волшебную ночь в сказочный запой, из которого я вышел с отпечатком сапога и оттиском в паспорте.
Снегурку звали Валей, и жила она с Дедом Морозом, Витьком, праздновавшим Новый год до белой горячки, проявившейся как раз к международному женскому дню.
Почувствовав её приближение, я сказал Снегурочке, что наш брак, повидимому, был ошибкой. На что она, мотнув кокошником, спросила: "Ты кто?", а Дед Мороз Витёк, проорав: "Ух ты! Говорящая крыса!!!", схватил топор, и поставил в нашей семейной жизни большую жирную точку.
О чём я и спешу уведомить всех свободных к отношениям дам - пусть даже и со смежным санузлом, хотя раздельный, конечно, предпочтительней.