Старший инженер конструкторской группы Кравченко прибил дверью пальцы. Случай нелепый и даже смешной, но так уж получилось. Удар пришелся на самое болезненное место – по ногтевым фалангам. Да и рука-то – левая. Все бы ничего, но Владимир Петрович был левшой, и распухшие пальцы привычно лезли то за телефонной трубкой, то за ручкой, причиняя инженеру досадные страдания. Пришлось идти в здравпункт.
В здравпункте было тихо и безлюдно. На заводе работали, в основном, молодые и крепкие мужики, у которых не было никаких причин в рабочее время толочься здесь. Медичка Елена Павловна Дягилева подняла на вошедшего инженера серые глаза и приветливо улыбнулась.
- Что-то случилось, Владимир Петрович? Давление померить?
- Да нет, вот… - Кравченко протянул пришибленную руку.
- Ай-яй-яй, как же это вы так неосторожно!
Чувствуя себя последним идиотом, Владимир Петрович сидел на застланной белым больничной кушетке и досадливо наблюдал, как быстрые руки медички порхают над его несчастными пальцами. Елена Павловна наложила повязку, записала что-то в большую амбарную книгу и посоветовала прикладывать к ушибу лед.
Уже вечером, идя с автобусной остановки, Кравченко вспомнил, как мягко и бережно коснулись его руки белые пальцы Елены Павловны. Ощущение было странное, непривычное, словно не прикоснулась, а приласкала. «Седина в бороду» – подумал инженер, и сердито заставил себя думать о другом.
В свои пятьдесят два года Владимир Петрович вовсе не считал себя сексуальным гигантом и покорителем дамских сердец. Конечно, он не ангел, и в молодости бывало всякое, но почти тридцать лет жизни с женой Екатериной, выросшие дети и появившиеся, как по заказу, внуки – все это, вместе с работой заполняло жизнь инженера, не оставляя места для чего-то еще. С Катей Кравченко повезло – спокойная, уверенная в себе женщина сумела создать крепкий семейный очаг, дом стал для Владимира Петровича желанным и уютным. Словом, тем, что называют надежным тылом. Да и внешностью супругу Бог не обидел – статная, привлекательная, даже в пятьдесят лет Екатерина Ивановна казалась красивой не только собственному мужу. Даже тридцатилетний педагогический стаж не оставил своего отпечатка на ее лице. Так чего же это ради лезли теперь в голову Владимиру Петровичу белые пальчики медички?
Через пару недель инженер Кравченко поймал себя на крамольной мысли. Встретившись у проходной с Еленой Павловной, попытался представить себе, как она выглядела бы, если бы снять это коричневое пальто и то, что под ним. А медичка, не догадываясь о причине смущения старшего инженера, приветливо поздоровалась, и в серых глазах мелькнул нескрываемый интерес.
Проходя к себе, в отгороженную гипсокартоном клетушку, Владимир Петрович невольно окинул взглядом собственное отражение в зеркале, висевшем в общей комнате конструкторской группы. Мужик, как мужик. Не Аполлон, но и на урода не похож. В общем, так себе. И почему-то подумал о том, что глаза у медички какие-то необыкновенные. Глянула, как блицем сверкнула. И отсканировала, не хуже рентгена. Впрочем, начало рабочего дня – не самое подходящее время для раздумий о глазках медички, и, обозвав себя старым дураком, инженер Кравченко погрузился в работу.
В обед, вынырнув из тягомотной трясины проекта коробчатого козлового крана, над согласованием технических условий которого с капризным заказчиком вся конструкторская группа билась уже неделю, Кравченко направился в столовую. И в дверях столкнулся с Дягилевой. Рука задумавшегося инженера, протянутая к дверной ручке, легла на теплые пальцы, Кравченко вскинул глаза и увидел, как вспыхнула Елена Павловна. До самых корней зачесанных назад русых волос.
- Извините, - буркнул Владимир Петрович, но возникшая напряженность не исчезла от этого.
Наоборот, идя с подносом к свободному столику, старший инженер почти физически ощущал, как густеет вокруг него воздух, отчего неловкими делаются самые простые движения и странными - взгляды. Владимир Петрович поглощал комплексный обед, не поднимая глаз от тарелки, и от такой вынужденной неподвижности закаменела шея. Ему казалось, что – подними он глаза, - обязательно встретится взглядом с Дягилевой, и в этом напряженном поле сухо треснет невидимый миру разряд.
Но обед, да и рабочий день прошел благополучно, трясясь в переполненном автобусе рабочего маршрута, старший инженер ругал себя последними словами за то, что, как юная барышня, навыдумывал себе каких-то сложностей, которых не было и в помине. Подумаешь – представил себе медичку голой, ну и что? Мало ли кого мужики взглядом раздевают? Все это пустяки и чушь собачья, и нечего забивать себе голову.
Дома оказались нежданные гости, припожаловала невестка с внуком Никитой. Возня с внуком и вообще, привычная обстановка дома, семьи, стерли воспоминания о дневной напряженности. От крамольных мыслей не осталось и следа. Только, ложась спать, Владимир Петрович вспомнил, как порозовело лицо Елены Павловны – румянец проступил сквозь тонкую матовую кожу, словно просачиваясь откуда-то из глубины. И был этот румянец нежным и трогательным, как первая розовинка на зреющем яблоке…
Елена Павловна Дягилева особой красотой не блистала. С первого взгляда ее никто не назвал бы красавицей – обыкновенная женщина с простым русским лицом, сероглазая и русоволосая. Но была в ней какая-то тайная, подспудная прелесть, время от времени открывающаяся прилежному наблюдателю. То взгляд особенный, прозрачный какой-то, светлый, то – поворот головы, изящный до античности, а то – улыбка, словно подсвечивающая лицо изнутри, настолько хороша становилась Елена Павловна. А старший инженер Кравченко, неожиданно даже для себя, стал прилежным наблюдателем. Случайные встречи в столовой, в коридоре заводоуправления или в заводском дворе, приучили Владимира Петровича смотреть на Дягилеву иначе – мягче, ближе. Напряженность, сопровождавшая эти встречи, стала уже привычной, а изгоняемые ранее крамольные мысли прочно обосновались в сознании.
Незаметно для себя Кравченко стал отслеживать все, что касалось Дягилевой. Из разговоров в общей комнате он знал, что медичка замужем, что у нее взрослая дочь, и что в следующем году Елене Павловне исполнится пятьдесят. Пока мысли старшего инженера не шли далее обычных мужских думок о женщинах, и это успокаивало. Ну и что, что он думает о чужой женщине? Жене-то он не изменяет, а мысли – не преступление. Мало ли, кто о чем думает?
Так прошла зима, отжурчал ручьями март, апрель мелькнул, как птица за окном. К девятому мая на заводе дали премию, поэтому толпа на автобусной остановке у проходной была оживленней обычного. Елена Павловна прошла мимо Кравченко, приветливо кивнув, остановилась неподалеку. По причине теплой, почти летней погоды, накинутая на плечи Дягилевой пуховая кофта была расстегнута, и старший инженер привычно отметил приятную округлость полной груди медички.
Автобуса не было что-то уж очень долго, заводчане шумели и делали предположения, нелестные для работников автопарка. Когда, наконец, появился погромыхивающий всеми своими металлическими сочленениями Икарус, работяги штурмовали его двери так, словно от этого зависели их жизни. Премия жгла карманы, нетерпение достигло критической отметки. Кравченко и Дягилеву в автобус просто внесло, Владимира Петровича шмякнуло спиной о металлическую стойку, следом швырнуло Елену Павловну. Ее голова на мгновение оказалась на груди у инженера, и он инстинктивно охватил плечи медички. Руки, конечно, тут же убрал, но горячее через тонкую ткань тело Елены Павловны не отстранялось, было просто некуда. Единственное, что смогла сделать Дягилева – как можно дальше отвести от инженерской груди голову с растрепавшейся прической. Женщина смотрела куда-то в сторону, а Владимир Петрович со щемящей нежностью наблюдал, как наливается розовым аккуратное ушко со сросшейся мочкой, в которой болтается дешевенькая золотая сережка. Чувствуя Елену Павловну всем телом, старший инженер пытался унять темный вихрь, поднявшийся в нем. Схватить, смять, овладеть прямо здесь и сейчас…
… Атавистическое желание древнего самца, разумеется, не могло взять верх над цивилизованным инженером Кравченко, но оно растопило лед, сломало некую непрочную преграду, поставленную воспитанием на пути векового инстинкта. И Владимир Петрович понял, что он хочет эту женщину, хочет, во что бы то ни стало!
После праздников Кравченко зашел в заводской здравпункт. Елена Павловна порывисто поднялась ему навстречу, от сияния серых глаз инженера бросило в жар.
- Елена Павловна, я… - начал инженер, но задохнулся, и не сумел закончить фразу.
- Я все знаю, - сказала Дягилева.
Ее руки обвили шею инженера, мягко привлекли его голову, и маленький, ждущий рот женщины оказался у самых его губ. И Владимир Петрович впился в этот рот жадно, так, словно этот поцелуй был первым в его жизни…
Это еще не было изменой. Ведь ничего серьезного не произошло. И не произойдет. Не произойдет? Оставаясь внешне спокойным, старший инженер метался духом по тесной клетке немыслимой ситуации. Изменить Кате? Никогда! Как можно причинить боль ей, родной и близкой, такой близкой, что иногда Владимир Петрович считал жену частью себя. Лена? Трогательная, беззащитная женщина, вверившая свое доброе имя ему – дураку и подонку инженеру Кравченко. А ведь она надеется и ждет, ждет, что он поведет себя с нею, как мужчина. И еще – хочет он этого или не хочет, а он любит ее, любит давно и прочно. И она… как это она тогда шепнула в самое ухо: «Люблю тебя, люблю больше жизни!»
Катя… Умная, гордая Катя, проницательная и всепонимающая. Она сможет понять, а простить – нет. И тогда привычная, налаженная жизнь Владимира Петровича рухнет, оставив по себе горькие, обугленные руины. Нет, так быть не должно! А внуки – Стасик и Никитка? А их, пахнущие молоком, детские ручонки, которые так любит дед? И все это за обладание той, о которой он думает уже восемь месяцев? Не слишком ли высока цена?
Любит… может быть, действительно любит, ведь сама сказала. Но у нее – тоже семья, муж, дочь. Может быть, тоже внуки. Кравченко вспомнил, как Елена Павловна сказала: «Я ведь не смогу бросить своих, у нас нет будущего. Но и без тебя жизни нет». «Жизни нет, жизни нет, жизни нет» - стучало в висках. И выхода не было…
Заплутавший в своих морально-этических лабиринтах инженер Кравченко потерял покой. Раздираемый противоречиями, он вставал по ночам, пил воду из-под крана, курил на балконе. Катя сначала поглядывала на мужа с подозрением, потом прочла где-то о мужских кризисах, вызванных гормональными перестройками организма, и списала беспокойство на них. Тем более что младшая невестка Женя собиралась вот-вот родить, и забот хватало.
Владимир Петрович зачастил в здравпункт. Невнятно бормотал что-то о гипертонии, и под сочувствующие взгляды коллег, сутулясь, торопливо пробегал через общую комнату. И там, в тесном беленьком кабинетике, согретый радостным сиянием серых глаз, старший инженер расправлял плечи, полной грудью вдыхая воздух любви.
- Сколько же мы с тобой так будем маяться? – как-то спросила Елена Павловна грустно. – Нам ведь, Володя, не по семнадцать лет…
- Лена, я что-нибудь придумаю, - пообещал Владимир Петрович.
«Придумать» оказалось намного сложней, чем это кажется со стороны. Просто не способен обычный рядовой мужчина-семьянин так вот, с ходу найти приют для своей беззаконной любви. Пресловутые «ключи от квартиры друзей» не подходили, Кравченко никому на свете не смог бы признаться в крамоле. И, уж, конечно, не стал бы рисковать добрым именем Елены Павловны. Виновато пряча глаза, он оправдывался перед нею нехваткой времени. Елена Павловна кивала, и смотрела на инженера невеселыми глазами, сияние которых меркло с каждой такою встречей.
«Бездомным» любовникам помог случай – дальняя родственница Владимира Петровича, старушка преклонных лет, собралась в гости в соседний город. Попросила Катю кормить кота и поливать цветы в ее отсутствие. Владимир Петрович вызвался помочь занятой жене, у которой школа отнимала слишком много времени, и теперь с колотящимся сердцем ехал с Еленой Павловной в старушкину квартиру.
Беззаконная подруга старшего инженера сидела в такси, строго выпрямившись, и у Владимира Петровича появилось подозрение в том, что ее колени подрагивают от волнения. Ему тоже было не по себе, но хуже всего была боязнь по-мужски осрамиться перед Леной. До этого случая Владимиру Петровичу не приходилось сомневаться в своих возможностях, но ведь и обстоятельств таких не было. Жизнь шла по наезженной колее, и ставшие со временем редкими, супружеские игры с Катей тоже были привычными и не требующими особенных изысков. Лена – другое дело, кто может знать – чего женщина ожидает от первого свидания с любимым человеком?
… Пока поднимались по лестнице, Кравченко пытался представить себе – как все произойдет. Будет ли он раздевать Лену, или она разденется сама? Насколько смущенной и стеснительной может оказаться Лена, и не помешает ли это им? Наконец, как она поведет себя в столь интимной ситуации?
Размышления инженера прекратились немедленно, как только щелкнул, закрываясь, дверной замок за их спинами. Вулканическая страсть Елены Павловны накрыла инженера с головой, не оставив места всевозможным сомнениям и предположениям. Потом Владимир Петрович вспоминал, как Лена, нисколько не стыдясь своей наготы, лежала рядом с ним и горячо шептала:
- Ты видишь? Видишь – небо в алмазах? Ах, Володенька, как же я счастлива! Лучше этого ничего не будет. Теперь и умирать можно…
… Родственница загостилась на неделю дольше, чем предполагалось, и это обстоятельство дало любовникам еще несколько жарких и сумбурных свиданий, всякий раз приносивших Владимиру Петровичу блаженную легкость. Казалось, еще немного, и можно будет вспорхнуть в небо, усеянное теми самыми алмазами, которые Лена научила его видеть. Но вернулась старушка, и ключи от приюта беззаконной любви пришлось отдать хозяйке.
Сначала Владимир Петрович думал, что все как-нибудь образуется, забудется, умнется. Но – время шло, а ничего не забывалось. Страдальческие глаза Лены преследовали старшего инженера на заводе, мерещились ему в ночной темноте, под уютное посапывание безмятежно спавшей Кати. Да и для Елены Павловны кратковременное торжество любви не прошло без следа. Она осунулась, посерьезнела, даже некогда пушистые русые волосы теперь как-то безнадежно обвисли. Увидев ее покрасневшие глаза – последствие слез и бессонниц, Кравченко не выдержал, дождался Елену Павловну после смены и повез в какую-то кафешку поприличней. Конечно, в этом был риск, ведь их могли увидеть знакомые, но и оставить все, как есть было невозможно. Сердце Владимира Петровича разрывалось от мук любимой женщины.
- Что делать-то теперь, Лена? – потеряно спросил инженер, едва они остались вдвоем.
- Ничего, Володенька, - жалко сглотнув, ответила Елена Павловна. – Все уже позади.
- Я не могу смотреть, как ты мучаешься! Ну, хочешь - разведемся, уедем куда-нибудь вместе?
Это Владимир Петрович сказал сгоряча, не подумав, и испытал гаденькое облегчение, когда Елена Павловна отрицательно потрясла головой.
- Нет, Володенька, нельзя так. Любить я тебя уже не перестану, думаю, это уже теперь навсегда. Да и ты меня не забудешь, я знаю. Только ни тебе, ни мне семьи бросать нельзя. Было у нас счастье, пусть ворованное, да наше, было и небо в алмазах. Этим и будем жить.
С болью в сердце Владимир Петрович смотрел, как по нежной щеке любовницы сползает непрошенная слеза. Широко открытые серые глаза Елены Павловны смотрели куда-то далеко за него, в какие-то неизмеримые дали женского отчаяния. Когда слезинка доползла до верхней губы, Елена Павловна сердито смахнула ее и поднялась из-за стола.
- Прощай, Володенька, будем друг друга любить на расстоянии. Ты у меня есть, и это – тоже счастье…
Жизнь словно обесцветилась. Куда девались ее яркие краски, ее сочные звуки? Пыльный серенький август заметал мелкий мусор на улицах города, на излете лета ставшего скучным и некрасивым. Мужчина и женщина – самые обычные, рядовые люди, жили в этом городе, может быть, даже на соседних улицах. Отравленные редкостным счастьем любви, беззаконной, но от этого не менее настоящей, они сохранили ее в своих неправедных сердцах, отказавшись от всех сокровищ мира во имя нерушимой и бессмертной обыденности, столь дорогой для тех, кто был с ними рядом. Разве к тем, кто видел небо в алмазах, применимо поганенькое словцо «адюльтер»?