Зимнее метро перед закрытием. Людей почти нет. Мы с отцом переходим из вагона в вагон. Мне шесть лет.
Отец. Всегда торопящийся, по-женски суетливый. Мы заходим в первую дверь и тут же выходим во вторую. Бежим по перрону к третьей. Попадаем внутрь, только чтобы выскочить через четвертую дверь.
Несколько дней назад я все-таки посмотрел, сколько дверей в вагоне метро. Мне казалось, по четыре с каждой стороны. На самом деле по пять. Получилось так, что, выскакивая на перрон через четвертую дверь, мы все равно должны были оказаться в вагоне, забежав в пятую. Некуда было деться.
И теперь, через восемнадцать лет, когда отец всматривается в бутерброды с красной икрой, которые он не любит, резко переводит взгляд на мать и взрывается.
- Ты что, совсем одурела? Эти бутерброды? Курам на смех. Ты посмотри, сколько хлеба и сколько икры. Позорище. Нелепица. Это в вашем захолустье так делали? Полбатона и немного икры? Да? Вот столько, ты посмотри.
Отец трясет рукой у тарелки. Кажется, еще немного и он скинет ее со стола. Мать пробует отшутиться:
- В нашем захолустье бутербродов с икрой вообще не видели.
Но отец еще больше распаляется.
- И так понятно. Что у вас ничего не было. Нищета. Две икринки на батон. Свихнуться можно. Только посмотрите на это. Она совсем мозгов лишилась. Не смогла бутерброды сделать.
Кровавое лицо едва не лопается от ненависти. Отец елозит взглядом по матери. А я жду, когда он, наконец, влепит ей пощечину. Чтобы с металлическим лязганьем. И не сходящей гематомой на пол-лица. А потом зашвырнет тарелку с бутербродами. И перевернет стол.
Но он ничего этого не делает. Так и стоит, обдавая нас бессмысленной яростью. Не замечая ничего, кроме этих бутербродов и перепуганной матери.
Сидя на диване, я вспоминаю наши перебежки в метро. Когда в один вагон заходили по три раза, чтобы попасть в следующий. Теперь еще и эти бутерброды.
Отец выходит из комнаты, и мы некоторое время молча сидим за столом. Мать, брат и я. Угнетающее послевкусие жестокого спектакля.
- Хлеба, может, и много, но ведь он очень мягкий, - говорит брат.
Мать не реагирует. Так и сидит молча. Без единого движения. Будто окостенев.
Андрей приподнимается с дивана и тянется за бутербродом, в котором полбатона и две икринки. Не дотягивается, смотрит на мать, ожидая, что та ему поможет, но мать не помогает.
Андрей обходит стол, оказывается рядом с матерью и вдруг кладет руку ей на плечо.
- Подойди-ка, - говорит он мне.
- Зачем?
- Она застыла.
Брат тянет мать за плечо, и та вместе со стулом, будто гипсовая, нигде не изогнувшись, наклоняется.
- Ничего себе, - говорю я.
Мы смотрим с братом друг на друга. Одной рукой он удерживает мать перед собой, а второй подносит бутерброд к подернутому улыбкой рту.
Уже в своей комнате. Я думаю о том, что произошло. О матери. Об отце, который после ругани выбежал на улицу и, скорее всего, вернется вдребезги пьяным. О брате, который и попросил мать сделать бутерброды с таким количеством хлеба.
Как будто они договорились между собой. Лишь бы переругаться. И посмотреть, как я на это отреагирую. Гипсовая мать, ушедший пить отец и брат, съедающий сейчас все, что осталось на столе.
Но зачем? Зачем эти бутерброды? Метро?
Меньше секунды лязгает ключ в замке, после чего отец вбегает в квартиру и становится передо мной с каким-то пальто. Он демонстрирует его на вытянутой руке.
- Примерь, - бросает запыхавшийся отец.
- Примерить? Зачем? Откуда это пальто?
Из другой комнаты приходит Андрей.
- Где ты его достал? - спрашивает он с набитым ртом.
- Сейчас не это важно, - обрывает отец. - Вставай, - продолжает он, обращаясь ко мне, - и пойди примерь, подойдет оно тебе или нет. Я думаю, подойдет.
Я медленно поднимаюсь с кресла, не находя ни одного аргумента, который избавил бы меня от этой затеи. Отец, суетливый до припадков, успевает расстегнуть на пальто все пуговицы, вынуть вешалку и теперь крутится сбоку, пытаясь надеть рукав на мою руку.
Брат с не сходящей ухмылкой смотрит на нас. Я беру пальто, отстраняю отца, чтоб не носился вокруг, пытаясь помочь.
Вот я уже в узкой прихожей перед зеркалом. Протиснувшись между мной и стеной, отец оказывается у выключателя и зажигает свет.
Пальто на мне. Я медленно застегиваю пуговицы. Отец все-таки мельтешит спереди, поправляя складки, чтобы лучше сидело. Наконец, все сделано. И я рассматриваю в зеркале, что получилось.
Это коричневое кожаное пальто с металлическими пуговицами. Такие я видел только в фильмах о революции семнадцатого года. Несмотря на эпоху, подарившую нам это пальто, выглядит оно совершенно новым.
Будто угадав мои мысли, отец хватается за черную блямбу на рукаве и кричит мне на ухо:
- Совершенно новое. Ни разу никто не надевал. Видишь? - он теребит блямбу. - Только из магазина.
- Ему же сто лет, этому пальто, - освободив рот, вклинивается Андрей. - Как это - только из магазина?
- Ну, так, - бросает отец, даже не посмотрев на него. - Сшили тогда, а носить будут сейчас. Очень качественное, никогда не рвется. Теперь такой одежды нигде не достать.
- Мне не нравится, - говорю я.
- Как? Почему? - удивляется отец, но в голосе чувствуется искуственность. Как будто он заранее знал, что я откажусь. В принципе, было не трудно предугадать.
Будто, еще на что-то надеясь, отец поправляет пальто, но я уже снимаю его. Вытерев жирные руки одну о другую, пальто примеряет Андрей. Отец почти не смотрит. Он становится безразличным.
Все заканчивается. Отец просовывает вешалку и застегивает пуговицы.
- Что ж, будем думать, - говорит он, уносит пальто и вешает в шкаф.
А еще через несколько секунд, когда Андрей снова в другой комнате перед столом, отец выходит из квартиры, запирая дверь снаружи.
Быстро наступает ночь. Брат спит в своей комнате. Отец так и не возвращался. Я сижу в кресле со спинкой, откидывающейся на столько, что, закинув куда-нибудь ноги, можно лежать. Читаю при свете настольной лампы.
Внезапно я вспоминаю, что так и не осмотрел мать после ухода отца. Действительно ли она закостенела? Прямо уж настолько, что нигде не сгибается? И до сих пор сидит там за столом?
Я откладываю книгу, запомнив страницу, на которой остановился, и иду в большую комнату. Комната брата смежная с ней. Я решаю не включать свет, ограничась тусклой лампочкой в коридоре. Если брат вдруг не спит, то может заинтересоваться полоской света под дверью и выйти.
От матери остался только силуэт. Еще темнее, чем все, что за ней. Аккуратно, чтобы не скрипел пол, я подхожу к столу и легко касаюсь ее плеча. На кончиках пальцев остается легкая кофточка, и ничего больше.
Я снова подношу руку, но в едва различимой темноте, промахиваюсь и толкаю мать. Моментальный ужас проходит через все тело. После этого я понимаю, что мать действительно застыла.
Мой слабый толчок сдвинул ее со стула, и теперь она медленно заваливается набок. Еще немного и мать свалилась бы на пол, но я успеваю схватить ее за руку и снова усадить на стуле.
После чего делаю еще одно открытие. Чтобы удостовериться, я хватаюсь за стул и поднимаю его вместе с матерью над столом. Моя догадка подтверждается: мать не только застыла, но и заметно потеряла в весе. В новом качестве она стала почти невесомой.
После этих открытий я иду в коридор, надеваю принесенное отцом кожаное пальто. Обуваюсь, затем возвращаюсь в комнату, беру мать и выхожу вместе с ней из дома.
Я обхожусь без лифта, опасаясь, выходя из него, столкнуться с отцом, и спускаюсь по лестнице.
На первом этаже никого нет. Думаю уже выйти на улицу, но вспоминаю про мать. Не стоит ходить по городу с ней под мышкой. Так навязчиво откровенно, хотя бы и ночью.
Оставляю мать под лестницей, проверив, что ее никто увидит, я возвращаюсь домой, нахожу большой черный пакет и спускаюсь с ним.
Пакет идеально подходит. Сую в него неподвижную мать, выхожу из подъезда и направляюсь к подруге. Двадцать пять минут быстрым шагом.
Рита. Иногда я захожу к ней, бывает, что и ночью. Поэтому беспокоиться не о чем. Только вот мать неудобно повисла на руке. Несмотря на удивительную легкость, застыла она все-таки в довольно неудачной позе.
По дороге к Рите я не встречаю ни одного человека. Машин - и тех проезжает всего несколько. Безлюдный ночной город с треском снега под ногами.
Наконец, я оказываюсь у нужного дома, поднимаюсь на пятый этаж и негромко стучу в дверь. Рита снимает здесь комнату, во второй живет хозяйка квартиры. Чтобы не разбудить хозяйку, я решил просто постучать.
Дверь открывается на удивление быстро. В коридоре темно, немного света проникает из комнаты. Рита с указательным пальцем у губ жестом приглашает меня зайти. А потом, я даже не успеваю разуться, тянет в свою комнату.
Уже внутри она замечает мое кожаное пальто и беззвучно смеется.
- Где ты его нашел? - спрашивает Рита шепотом.
Я не отвечаю. Вместо этого осматриваю комнату, едва освещенную настольной лампой.
- Собираешь вещи? - спрашиваю я Риту тоже шепотом.
Она кивает. Потом добавляет еще тише, чем раньше:
- Хочу съехать.
- Прямо ночью?
- Что поделать, - подруга разводит руками, покачивая головой.
- Нет денег? Или поссорилась с хозяйкой?
Рита несколько секунд молчит и возвращается к укладыванию вещей в два небольших чемодана.
- Лучше бы помог, - говорит она.
Я кладу мать у стены перед диваном. Пакет на ней слегка задирается, и появляются ноги в тапочках. Которые я забыл с нее снять.
- Это еще что? - зачарованная Рита садится на диван рядом с пакетом.
Не дожидаясь ответа, она стягивает его со стороны головы, и ничем не прикрытая мамаша выскальзывает на пол. Рита вопросительно смотрит на меня.
- Это манекен, - говорю я.
- Я вижу, что манекен. Но как похож на твою мать. И зачем ты принес его мне?
Я накрываю мать пакетом. Рита снимает пакет, пристально разглядывая "манекен".
- Зачем? - повторяет она.
- Это подарок.
- Кому?.. Мне?
Я перебираю в памяти, кому мог бы сделать подарок в эти дни. Но, так ничего и не вспомнив, соглашаюсь.
- Да, это тебе.
Лицо подруги кривится в улыбке. Она едва слышно смеется, дотрагиваясь до маминого лица.
- Из гипса? - спрашивает Рита.
Не дожидаясь, что я отвечу, вскакивает с дивана, хватает мать обеими руками и поднимает над головой.
- Какая легкая, - от восторга, забыв о предосторожностях, Рита почти кричит.
И тут же, не проходит и пары секунд, резко открывается дверь. В проеме бурое лицо Хозяйки. Глазами на выкате она осматривает комнату и швыряет на пол синий полупрозрачный пакет, набитый чем-то мягким.
- Возьми еще и это с собой, - хрипит Хозяйка, едва удерживаясь, чтобы не сорваться на крик.
Дверь шумно захлопывается. Рита кладет "куклу" на пол и идет смотреть, что бросила Хозяйка. Я в это время накрываю мать черным пакетом.
- Гадость какая, - шепотом повторяет Рита несколько раз.
Вытряхивает на пол женские прокладки с пятнами коричневой крови, вату, кусочки поролона, исписанные мелким почерком блокноты без обложек, рваные застиранные трусы, желтые от использования, слипшиеся в центре салфетки, носовые платки и все остальное в том же роде.
Сидя на полу, перебирая все эти вещи, Рита начинает плакать.
- Это все мое. Все. Дневник, который я вела в школе. - Она берет блокнот, листает, особо не всматриваясь. - Эти трусы, которые я занашивала до безобразия. Вата, я использовала ее в четырнадцать лет при менструациях, мать никогда не говорила со мной об этом, я даже не догадывалась. Носовые платки, салфетки.
Не поднимаясь с корточек, я с удивлением наблюдаю за подругой.
- Но откуда у нее мои вещи? - вскрикивает Рита. - Тем более, это... старье?
Она нервно укладывает все обратно, наспех вытирает слезы, проведя ладонью по лицу, и выскакивает из комнаты.
Оставшись один, я приподнимаю мать со стороны головы и сую в пакет. Снимаю с ее ног тапочки, швыряю их за диван. Удостоверившись, что мать, наконец, спрятана, я выхожу за Ритой.
Угол у двери в соседнюю комнату мерцает светом. Слышна неразборчивая речь Хозяйки. Я останавливаюсь в дверях, из-за спины подруги почти ничего не видно. Только кусок накрытого стола с зажженными свечами и сидящая у тарелки с холодцом Хозяйка.
Женщина декларирует, обращаясь к моей подруге:
- ...я признаю это. И понимаю твое желание. Я даже закрываю глаза на то, что ты уезжаешь, так и не расплатившись со мной. В тот самый момент, когда мне так нужны деньги. Я всего лишена. И все равно я на твоей стороне и не собираюсь мешать. Пожалуйста, никто не держит, путь свободен. Только, будь добра, возьми и те вещи в синем пакете. Это мое единственное желание. Постарайся отнестись ко мне с пониманием. Я очень рассчитываю на это.
Рита отходит в сторону и садится у стены. Мне открывается вся комната, но - какой сюрприз - за столом сидят мой брат с отцом и молча, уткнувшись в стол, едят холодец.
Отец отрывается от тарелки, чтобы налить красного вина. Поднимает глаза и замечает меня.
- И ты здесь? - удивляется он.
Я делаю шаг в сторону, прячась в коридоре. Надеюсь, у отца хватит благоразумия, чтобы посчитать мой образ секундным видением. Из комнаты доносятся несколько щелчков, шум отодвигаемого стула. Я осторожно заглядываю и вижу, что отец поднялся из-за стола и с рюмкой вина направляется в мою сторону.
Рита с недоумением смотрит на меня.
- Что случилось? - спрашивает она.
Я пожимаю плечами и несусь в другую комнату. Хватаю завернутую в пакет мать, выбегаю с ней в коридор и запираюсь в ванной. Слышно, как отец шагает по коридору. Может быть, он даже видел, как я закрываю за собой дверь.
Стук с короткими паузами.
- Открывай, - слышу я голос отца. - Я видел на тебе пальто.
- На мне нет пальто, - говорю я и включаю в ванной воду. - Я моюсь.
Отец все еще стоит у двери. Слышно, как он переминается с ноги на ногу, но больше ничего не говорит и не стучит в дверь.
- Ладно, я ухожу, - произносит он, и я, действительно, слышу удаляющиеся шаги.
Ванна медленно наполняется. Я кладу в нее мать и наблюдаю за ее покачиванием. Потом прикладываю ухо к двери, прислушиваюсь. Ничего, кроме шума воды. В коридоре никого уже нет, неверно.
Решившись, снимаю щеколду и медленно открываю дверь. Высовываю голову. Никого. Я тихо выхожу из ванной. Закрываю дверь. Иду к комнате Хозяйки.
Они все собрались у окна. Отец демонстрирует картину, на которой изображена мать. Точь-в-точь как манекен, который я оставил. Прозрачная вода, отдающая зеленым, бледная поверхность ванной и неживое застывшее лицо матери, слегка покачивающейся в волнах.
- Но как же так? - кричу я. - Ты все знал.
Они оборачиваются и смотрят на меня. Отец с пустой рюмкой в руке выглядит смущенным.
Я бегу к ванной, распахиваю дверь и - то, что и ожидал - льющаяся через край вода и ожившая на мгновение мать на дне. Ожившая из гипса, пошевелившаяся, когда уже стало поздно. С водой во рту, в легких. Утонувшая.
Я подскакиваю к ванне. Руки в воде. Мокрые рукава. Еще недавно живая упругая плоть под одеждой. Руки теребят ее. Цепляются за одежду. Поднимают мать над водой. Наполовину вытаскивают из ванны. Еще больше воды льется на пол. Я хлещу мать по щекам. Пытаюсь оживить. Разбудить. Сделать так, чтобы она вернулась к нам. И ничего не получается.
В дверях все те, кто только что разглядывал картину ее смерти. Притихшие, боязливо уставились на меня с матерью. Которая выскакивает вдруг из рук.
Глухой удар затылком о пол, выложенный плиткой. Ноги задраны вверх, лежат на краю ванны. У матери открываются глаза. Я жду, что сейчас она встанет, будто ничего не случилось. Но нет, этого не происходит. Она так и остается лежать на полу.
Одни случайные люди, застывшие в дверном проеме. Отец с уже наполненной рюмкой. Брат, держащий картину. Жующая Хозяйка.
Рита протискивается сквозь них и вытряхивает в ванну мусор из синего пакета. Грязные ошметки поверх смерти.